К этому времени я обзавелась новой няней. Потянулись день за днем. Ко мне возвращались силы, а душевная боль, напротив, успела притупиться. И, как я обещала Сэм, Крис всегда был с нами. Мы говорили о нем, и его лицо, возникая в памяти, озаряло мои дни, и во сне я слышала голос Криса. Наверное, поэтому я много спала. Легкий способ сбежать от мира; во сне со мной всегда находился Крис. Он ждал, пока я не засну, чтобы протянуть руку и потянуть на свою сторону… прочь от опустевшего дома… и от жестокой реальности.

ГЛАВА 40

В марте из письма Джона Темплтона я узнала, что Джули Уэйнтрауб, пролежав в коме почти три недели, скончалась, так и не придя в сознание. И это было милосердием небес, поскольку ее последние ясные дни были исполнены мучительной боли. Для меня это стало завершением целого этапа собственной жизни: Крис, ребенок, Джули. Все ушли! Моя жизнь начала заполняться призраками. Почти все дни я сидела дома, немного рисовала, занималась Самантой и наблюдала, как течет время. Я отчасти набрала потерянный вес, а долгие прогулки с дочерью вернули мне здоровый вид.

Нас часто навещал Том Барди. Привозил небольшие подарки для Сэм и оставался на обед. Нам было приятно его присутствие. Мы с дочерью полюбили его. Том никогда не упоминал Пэг, но если о ней говорила я, то ловил каждое мое слово. Было интересно наблюдать это, и я гадала, знает ли Пэг. Однажды я не выдержала и спросила:

— Том, ты получаешь весточки от Пэг?

— Нет. — Он покраснел.

— Почему бы тебе не звонить ей иногда?

— Звонить ей?

У него был такой изумленный вид, что я оставила эту тему. Они оба были взрослыми людьми; Пэг умела брать быка за рога — таких решительных и откровенный людей, как она, еще поискать. Том также производил впечатление мужчины, который умеет о себе позаботиться. Поэтому я решила не лезть в чужие дела.

От Гордона — до того, как он отбыл во Францию, — я получила два письма. Это были страстные мольбы подумать о себе и о нем, приехать к нему. Но я не хотела покидать Сан-Франциско. Не хотела покидать Криса.

До сих пор я так и не разобрала вещи Криса. Когда было особенно одиноко, я открывала шкаф и смотрела на ботинки, джинсы и свитера. Его запах словно тянул ко мне руки, и казалось, будто Крис просто вышел на минуту. Студия была в неприкосновенности. Лишь однажды я поднялась туда, чтобы поискать кое-какие документы. Все в доме знали, что ходить туда запрещено. Студия становилась чем-то вроде святилища.

Я регулярно писала Пэг и рассказывала ей о наших делах. Знала, что подруга очень устает на работе, но неожиданно она намекнула, что готова приехать. Ей было известно, что мы ждем ее, и я надеялась на скорую встречу.

В своих письмах Пэг мне советовала: «Тебе нужно встречаться с мужчинами… найти работу… отправиться в путешествие…» Но она ни разу не предложила мне вернуться в Нью-Йорк. Пэг все понимала.

В конце мая у Сэм закончился школьный год, и однажды утром мы с ней сидели за завтраком и вспоминали, что со дня смерти Криса миновало пять месяцев. Казалось, что мы с Сэм так жили всегда, и вместе с тем можно было думать, будто в это утро Крис только что прошел по дому. Я поддерживала эту иллюзию: Крис жив.

Мне было одиноко, но это было другое одиночество, не то, что терзало меня в Нью-Йорке, когда я вернулась. Тогда на меня накатывало яростное чувство обиды; не находя себе места от тревоги, я пребывала в состоянии бесконечного отчаяния — пусть в то время даже не отдавала себе в этом отчета. Это было время гнева. Но весной я уже не испытывала гнева. Все было не так, как прежде. За исключением того факта, что я снова была одна. И я покорно признала, что это одиночество уже навсегда. Мой корабль бросил якорь, ему больше некуда было плыть. Да я и не хотела. Я посвящала больше времени живописи, читала и много размышляла. Наверное, так живут монахини. Порой мне казалось, будто я нахожусь в темном туннеле. Мне нужно пройти его насквозь. А когда доберусь до противоположного конца… если, конечно, доберусь… вот тогда посмотрим.

В июне Сэм предстояло отправиться к отцу, а я подумывала, не поехать ли в горы, на озеро Тахо, чтобы немного развеяться, но не решалась. Мне было хорошо дома, ведь там меня окружали вещи Криса. Я была счастлива спать в его постели, носить его свитера и рабочие рубашки. Вот я наконец и вышла замуж за Криса. Но моим мужем стал мертвец, который увлекал меня за собой. Я была почти так же мертва, как он.


— Сэм, звонят в дверь! Будь большой девочкой и посмотри, кто пришел. Я наверху. Только сначала спроси, кто там.

И в следующую минуту Том Барди летел вверх по лестнице, перепрыгивая через две ступени.

— Пэг приезжает! — крикнул он.

— Когда?

— Завтра!

— Правда? Ты уверен? Но откуда ты знаешь? — Странно. Я-то почему ничего об этом не слышала.

— Она только что мне звонила.

Казалось, Том даже рассердился на меня за то, что я сомневаюсь. Как будто мои расспросы могут отменить ее приезд. Но я же ничего не знала! Разве что был смутный намек в одном из ее писем.

— Пэг прилетает завтра утром. Я поеду ее встречать.

Мне хотелось спросить, нельзя ли и мне с ним поехать. В конце концов, я знала Пэг всю жизнь. И вот, пожалуйста, — посторонний мужчина едет встречать ее в аэропорту. Однако я промолчала. Вероятно, так захотела сама Пэг. Ведь она сообщила ему, а не мне.

Зазвонил телефон, это была Пэг.

— Завтра я прилетаю.

— Знаю.

— А-а…

— Том стоит здесь рядом.

— Передай ему от меня привет. Можно мне снова пожить у тебя?

— Конечно. Буду счастлива. Как думаешь, насколько тут задержишься?

— На неделю, может, на две или три. В моем распоряжении три, но на обратном пути мне нужно навестить маму.

— Отлично. Том говорит, что встретит тебя. А потом сюда? Ладно, увидимся завтра, Пэг. Жду не дождусь. — Мы попрощались, и я повесила трубку.

— Она хотела со мной поговорить?

— Ей нужно было бежать. Том, Пэг будет здесь завтра.

Он обиделся. Так когда-то вел себя Крис. Так же дулась Саманта.

Вскоре Том исчез, грохоча каблуками по ступенькам лестницы, и в следующий раз, когда я увидела его в дверях своего дома, он стоял за спиной у Пэг. У него был такой вид, словно он надеется сорвать джекпот в лотерею. Пэг бросилась ко мне в объятия. Мы смеялись, кричали от радости и обнимались. Сэм тоже принимала во всем этом живейшее участие. Прямо вечер встречи выпускников.

— Добро пожаловать домой! Как же нам тебя не хватало!

— Да, вижу, тут ничего не изменилось. Господи, как же здорово, что я вернулась!

Том отнес багаж Пэг на второй этаж, в комнату Саманты, и спустился к нам. Мы вместе пообедали и еще посидели немного, а потом они отправились на прогулку и сказали, что пойдут в кино. Я легла спать рано и не слышала, как вернулась Пэг.


На следующее утро подруга спустилась к завтраку с тем особенным выражением лица, которое означало, что она собирается со мной поговорить. Матушка Пэг. Самое время почитать нотацию.

— Джиллиан! — Вступление было сделано твердым тоном.

— Да, Пэг? Или мне следует обращаться к тебе Маргарет? Похоже, сегодня тебя надо называть полным именем.

— Где Сэм?

— Пошла погулять с друзьями. Почему ты спрашиваешь?

— Мне надо с тобой поговорить, но я не хочу, чтобы слышала Сэм. Джилл, когда вчера я сказала, что тут ничего не изменилось, я даже не предполагала всей правды. Джилл, вещи Криса до сих пор в доме! Его бумаги, одежда, даже зубная щетка. Что ты с собой делаешь? Тебе двадцать девять лет. Он мертв. А ты нет. Готова поспорить на что угодно — ты даже не касалась его студии. Я угадала?

Да, Пэг била ниже пояса. Это было правдой, но как же ей понять? У Пэг горячее сердце, она живет насыщенной жизнью. Но она никогда не была замужем, не рожала детей, не теряла любимого мужчину или его ребенка!

— Пэг, ты не понимаешь!

— Понимаю лучше, чем ты думаешь. Мне гораздо виднее, чем тебе. И Том тоже видит. Он сказал, что ты носишь одежду Криса и говоришь о нем так, будто он еще жив. Ты ничем не занята. Никуда не ходишь. Господи, Джилл, у меня даже мурашки по коже!

— Я не собираюсь тебя пугать. Просто мне нравится такая жизнь. А ты говоришь так, будто я извращенка, разгуливающая в мужской одежде. Хватит проедать мне мозг, слышишь? — Я начала раздражаться, потому что мне не нравились ее слова.

— У меня нет права так с тобой разговаривать, однако… Я тебя люблю, Джилл, и не могу видеть, что ты с собой делаешь. Ты совершила много ошибок, но я всегда была на твоей стороне. Ты вернулась в Нью-Йорк, чтобы рожать его ребенка. Я не сказала ни слова, полагая, что ты, наверное, права. Я так не поступила бы. Но, по крайней мере, могла тебя понять. А сейчас… Это уже болезнь. Прошу тебя, Джилл, открой глаза… пожалуйста… посмотри, что ты делаешь с собой… и с Сэм. Какого черта! Да понимаешь ли ты, как это на нее влияет?

Я снова не сомневалась, что Пэг права, однако взвилась, чтобы дать ей отпор. Но когда я наконец соизволила посмотреть на Пэг, то увидела, что она плачет. Из-за меня, из-за Саманты и, может, даже из-за Криса. Мои глаза тоже налились слезами. И я разрыдалась, уронив голову на кухонный стол. За десять минут многие месяцы с таким трудом обретенного покоя рассыпались в прах. Я достигла покоя, потому что жила иллюзией и боялась взглянуть правде в лицо. Вероятно, мне было бы проще свыкнуться со смертью Криса, если бы у меня был его ребенок. Но с потерей малыша не осталось ничего. Ничего реального. Поэтому я создала свой мир, мир иллюзий, средоточием которого явился Крис. В эти десять минут раковина, в которую я спряталась, треснула пополам. И я оказалась голой, беззащитной, истекающей кровью — открытой всем ветрам, от которых старательно пряталась все эти месяцы. Беззащитная перед лицом правды. Крис давно был мертв.