Но каким-то странным образом эти две противоположные мысли сплелись воедино. И опираясь на них, как на костыли, Люцита поехала к Кармелите.

Та встретила ее холодно:

— Так что ты мне хотела сказать?

— Кармелита, моя мать выходит замуж за твоего отца, — мягко начала Люцита.

— Ты приехала ко мне для того, чтобы сообщить эту новость?

Люцита потупила глазки.

— Нет, конечно… Я вижу, ты все еще сердишься на меня!

— Что ты! Я, наверно, должна быть благодарна тебе за ненависть и презрение, которые ты источаешь.

— Знаешь, именно поэтому я и пришла. Я была не права. Это все очень глупо… Мама всегда говорит, что мои чувства скачут впереди мыслей…

— И что? — Кармелита немного растерялась, она ждала скандального разговора, а тут…

— Я хочу извиниться перед тобой… — сказала Лю-цита с раскаяньем и даже слегка прослезившись.

* * *

Когда Антон вошел в ее комнату, Тамара с испугом посмотрела на сына. И сама ужаснулась этому. Кто бы мог представить такое раньше! С недавних пор она боится его, не знает, как с ним разговаривать. Чуть что, начинает плакать. И только слезы иногда спасают — Антон перестает клевать ее.

— Мама, — сказал Антон не грубо, но и не нежно. — Давай будем честными по отношению друг к другу. Хоть сейчас.

— Я всегда… — только начала говорить Тамара, но он ее прервал.

— Нет-нет, не надо насчет “всегда”. Повторяю: давай будем честными хотя бы сейчас. Всю жизнь ты меня использовала — и на этом закончим о родственных чувствах!

— Как я могла тебя использовать? — искренне удивилась Тамара.

— Как пешку в твоей игре! Но я больше не пешка! Я вышел в ферзи, и теперь это будет моя игра!

— О чем ты? Какая игра?

— Все та же. Ты многому меня научила, благодаря тому, что стала мадам Астаховой. И теперь я тоже собираюсь играть по-крупному.

— Что это значит?

— Это значит, что я обдеру своего экс-отца Астахова, как липку. И ты мне в этом поможешь.

— Сынок, зачем же рубить сук, на котором сидишь? Зачем тебе разорять отца… то есть Астахова? И потом, он ведь вырастил тебя… как сына! То, что ты хочешь сделать, — непорядочно!

— Не тебе говорить о порядочности, мама! А я — твой сын… Ну уж в этом-то я могу не сомневаться?

— Антон, перестань. Не нужно. Не будь таким жестоким! Не смей со мной так разговаривать!

— Так вот, я — твой сын, — как будто не слыша ее, продолжил Антон. — И поэтому веду себя соответственно!

— А что с деньгами делать будешь?

— Заберу половину и уеду отсюда. Чтобы никого из вас больше не видеть.

Антон сказал это с такой болью, что глупое материнское сердце, несмотря на все недавние обиды, пожалело его.

— Ты оставишь меня… Одну…

— Не волнуйся, мать. Ты не будешь одна! Твой альфонс составит тебе компанию… Если ты, конечно, будешь при деньгах. Поэтому тебе они тоже нужны. В общем, получим бабло — и разбежимся в разные стороны. Это надежнее всего. Хватит с меня материнской любви. А тем более — отцовской!

* * *

Вот уж чего Кармелита не ждала! Даже представить себе не могла, что услышит такие слова от Люциты. Потому и переспросила:

— Ты пришла извиниться?

— Я понимаю, тебе в это трудно поверить… Я натворила много глупостей… Ничего не поделаешь — горячая кровь… Мама говорит, что я вся в Мирчу, в отца.

— Но почему… Почему ты решила прийти ко мне?

— Ревность — не лучший советчик, она меня совсем измучила. Я устала, страшно устала от нашей войны…

— Я никогда с тобой не воевала…

— Знаю. Именно поэтому я хочу мира, хочу, чтобы мы стали сестрами.

— Правда?

— Да. Очень…

Кармелита качнула головой, как бы не соглашаясь, то ли с Люцитой, то ли с собой…

— И все же… Мне трудно поверить в то, что сейчас происходит.

— Ты права, — проникновенно сказала Люци-та. — Есть еще одна причина, очень важная… Я очень люблю свою мать и хочу ей счастья. И насчет сестер… это неслучайно сказано. Когда наши родители поженятся, мы ведь действительно станем сводными сестрами.

— Знаю… Я сама часто думала об этом.

— И что-то надумана? — Да.

— Что?

— Надумала… Глупо нам ссориться.

— Тогда… Тогда, может быть, ты простишь меня?

— Уже простила! — сказала Кармелита и с необычайной искренностью обняла свою новую сестру.

Люцита почувствовала, что сердце ее разрывается надвое. Она одинаково честно говорила о том, что не хочет войны, — вслух, и о том, что желает скорейшего выполнения Рычем его страшного обещания, — мысленно.

Человеческое сердце странная штука — оно часто совмещает несовместимое.

* * *

Как назвать то, что произошло у него со Светой? И как теперь к ней относиться? По-прежнему, как к сестре, вряд ли получится. И как разобраться в самом себе?..

На бегу между разными делами Максим решил заглянуть к Палычу. И уже зайдя в котельную, поздоровавшись, понял, что не знает, как начать разговор. Пришлось делать заход издалека:

— Палыч, поговорить с тобой хочу.

— О чем? — заинтересовался старик.

— О тебе.

Палыч внимательно всмотрелся. Вид у парня был несчастный, обиженный…

— Не понимаю, Максимка, почему со мной… Я-то тебя чем обидел?

— Да ну, Палыч, что ж я, барышня кисейная? Прихожу только когда обида мучает? Нет, не в этом дело. Знаешь, просто я должен кое в чем разобраться…

Палыч одобрительно махнул рукой:

— Говори.

Вот оно — самое страшное слово: “говори”. А что тут скажешь…

— Палыч, вот объясни мне: ты все время один и один… Так ведь?

— Ну так.

— Сидишь в этой своей котельной… А тебе никогда от одиночества на стенку лезть не хотелось?

— …Ну, хотелось, — не сразу ответил Палыч. — Только, если честно, привык я к одиночеству. За столько-то лет…

— Спасибо. Обнадежил. Лет через сорок и я привыкну, может быть… — путано и как-то вразброс сказал Максим. — А поначалу, как оно?..

Палыч хмыкнул:

— Поначалу, это, что ли, после того, как я с Рубиной расстался?

— Да.

— Тяжело было, — вздохнул Палыч.

— Жениться не хотел?

— Да может, и хотел, только не сложилось у меня как-то… С другими-то…

Максим вздохнул с облегчением. Вот, кажется, вырулили на нужную тему:

— Значит, “другие” все-таки были?

— Ах, вот ты о чем! — сказал Палыч озадаченно. — Ну-ка рассказывай, что у тебя стряслось…

— Так я как раз и стараюсь понять, что же у меня стряслось. Точнее, что же я натворил.

— Ну, и что там?

— Кармелита ведь окончательно замуж выходит. А у меня друг есть… была… есть… Света. Знаешь?

— А как же. Она в твоих жизненных приключениях уже как-то встречалась. Так сказать, сообщником.

- “Сообщником”! Палыч, ну у тебя сегодня и словечки! Ты что, Уголовного кодекса начитался?

— Нет, Максимка, это просто ты сегодня выглядишь так, будто страшное преступление совершил.

— Ну, Палыч, — по-детски обиделся Максим. — Я к тебе с таким делом, а ты… В общем, получается, что со Светой мы теперь, ну, в общем, больше, чем друзья…

— Вот как… Понятно. Даже не знаю… Может, это и к лучшему.

— В смысле?

— Клин клином вышибают… Хотя, конечно, жаль, что вам с Кармелитой расстаться пришлось.

— Нормально! А разве не ты мне говорил: брось ее, оставь, не дури.

— Говорить-то говорил, только в душе надеялся, что вы всех одолеете, пересилите.

— Ой, не трави душу, Палыч! Не могу я ее забыть! Никак. Не получается. Хочу — но не могу!

— Я тебя хорошо понимаю. Тут дело такое. Одного хотения мало. Вот только…

— Что “только”?

— Светку жалко. Она ж к тебе, наверно, со всей душой, а ты, получается, ее используешь. — Максим возмущенно вскинулся, но Палыч поспешил успокоить его уточнением: — Как лекарство…

— Вот оттого у меня сердце и болит. Не хочу себя подонком чувствовать. Ас другой стороны, ведь можно сказать, что и она меня тоже как лекарство использует. Ведь ей сейчас тоже не сладко, она с Антоном поссорилась…

— Ну, тогда считай, что у вас полное равноправие. Вы помогли друг другу-Вот и все.

Максим вздохнул с облегчением. Так, будто слова Палыча дали ему индульгенцию. И только он собрался уходить, как Палыч опять тормознул его:

— Только, Максим, ты все же это… Поосторожней будь. Не обидь ее.

— Да ты что! Я ж никогда ей дурного слова не скажу!

— Не про то я говорю.

Оба замолкли, собираясь с мыслями.

— Понимаешь, Максимка, есть правила, которые любой уважающий себя мужчина соблюдать должен…

— Это что ж за правила?

— А сам не знаешь? Чтоб ей больно не сделать… Да и самому себе. Чтоб в порядке чувствовать. Ну, уважать, в смысле… Ее и себя. Хорошо бы теперь цветы дарить, в кино водить — ухаживать одним словом… Проявлять… если не любовь, так хотя б уважение!

* * *

Когда отовсюду одни неприятности, всегда очень хочется хоть чему-то порадоваться. Примирение с Люцитой стало для Кармелиты той самой долгожданной радостью, которая хоть немного разогнала тоску последних дней. И опять появилась какая-то глупая, наивная вера, что все будет хорошо. Непонятно, как, когда, отчего и с кем, но хорошо. Непременно хорошо! Если уж Люцита пришла да сама повинилась, значит, и все остальное в мире не так уж плохо и несправедливо.

И вспомнилась тогда другая несправедливость. Ведь Кармелита сама подружку свою лучшую, Свету, крепко обидела. Обвинила бог знает в чем. Истерику закатила, портрет изрезала. Попросту говоря, все свое горе, все плохое настроение излила (а эскизы подправленные к спектаклю, между прочим, забрала, и даже заказ уже сделала). В общем, нехорошо это, не по-дружески.