Эх, как там Светочка? Давно ее не видел…

* * *

По спецраспоряжению Астахова Максиму выдали аванс.

И он решил первым же делом съехать от Палыча. Хватит уже, загостился у него в котельной. Палыч, правда (святая душа!), повозмущался: “Куда ты? Как же я без тебя? Привык уже”. Но потом безнадежно махнул рукой: “Хотя чего там… Ты парень молодой. Что тебе жить со старым скучным дураком!.. Давай хоть вещи перенести помогу”.

Подходя в гостинице к девчонкам-администраторшам, Максим одного боялся — как бы его номер кому-нибудь не отдали. Все же столько лет прожил! Привык к нему, как к родному дому.

Нет, не отдали! Сказали, уважают, любят, ждут.

Глупо, смешно, но порог номера и Максим, и Палыч переступали с каким-то непонятным волнением.

— Ну, вот ты и дома, — сказал Палыч, прикрывая дверь. — Отель “пять звездочек” к вашим услугам, господин Орлов!

Максим огляделся. Боже мой, как же хорошо здесь после стольких дней, проведенных в камере. Хотелось все расцеловать вплоть до трещинок на обоях (благо, их не слишком много). Казалось, каждый предмет нехитрого гостиничного интерьера, от пепельницы до телевизора, подмигивает ему по-родственному: “Привет, брат! Хорошо, “то вернулся. Без тебя наш мир неполный!”

Но Палыч, скорее всего намеренно, не дал товарищу долго раздумывать и ностальгировать:

— Ну чего, Максимка, давай, что ли, вещи разбирать? Максим первым делом развернул портрет Кармелиты.

Увидев это, друг неодобрительно покачал головой — нет, не вылечился парень от старой болезни, совсем не вылечился. Как бы расколдовать его?..

А Макс обвел глазами номер: куда бы портрет пристроить? Как-то так получилось, что постоянного места у него не было. И в то мгновение, когда взгляд Максима добрался до выхода, дверь открылась и в номер вошел Миро.

Палыч всмотрелся в цыгана, с чем пришел: с войной или с миром? Поняв, что с миром, засуетился, засобирался:

— Здравствуй, Миро. И пока! Максим, я это… пойду, дела у меня там…

— Да, Палыч, спасибо тебе большое за помощь. Я еще зайду к тебе… — и когда Палыч вышел, повернулся к новому гостю: — Привет, Миро. С чем пришел?

— Здравствуй, Максим. Ты сейчас очень занят?

— Да нет уже…

— Мне с тобой поговорить нужно. Серьезно. Наедине.

Глава 3

Несколько дней после оглашения приговора Кармелита никуда не выходила из своей комнаты. Потому что свой приговор она себе уже вынесла, приняв жестокое отцовское условие — никогда больше не видеться с Максимом. И плакать не могла, и улыбаться не хотелось. Да и ни к чему все это было. Рубина приходила, Земфира — тоже. Их утешения девушка принимала с благодарностью. И все же оставалась сама в себе. И никого к себе не подпускала, даже Миро. А вот отец сам не показывался. И, наверно, правильно делал: ждал, когда пройдет первая, самая сильная боль.

Действительно, в какой-то из дней Кармелита почувствовала, что голубое небо за окном — это прекрасно, что свежий воздух из форточки — это замечательно. Что поделаешь: с Максимом, без Максима, но жить как-то нужно.

И впервые за долгое время Кармелита пошла в кабинет к отцу.

— Здравствуй, папа.

— Здравствуй, доченька, — интонацию Баро выбрал очень правильно, заговорив с Кармелитой мягко, пожалуй, даже нежно, но не заискивающе.

— Пап, я к Светке.

— Хорошо, дочь. Сейчас скажу охраннику, тебя отвезут.

— Не надо меня отвозить, я сама дойду!

— А я сказал, тебя отвезут.

Кармелита поняла, что избежать очередного семейного спора, скорее всего, не удастся:

— Ты что, не веришь моему слову?! Я же сказала, я больше никогда не увижу Максима.

— Верю! Но так мне будет спокойнее… Не обижайся, дочка. Не все зависит от тебя. А вдруг Максим сам станет искать встречи с тобой? А я хочу точно знать, что ничто не помешает твоей свадьбе с Миро!

В прежние времена Кармелита, скорей всего, начала бы спорить. Может быть, даже убежала бы, исполнив “на бис” парочку рискованных трюков. Но сейчас она чувствовала, что не сможет сделать ничего такого. Накатила страшная, не по возрасту, усталость. Показалось, что исчез какой-то внутренний стержень.

— Ладно, папа. Зови охранника, вызывай машину. Я готова…

У Зарецкого больно кольнуло сердце. Дочь ему досталась, конечно, своенравная. Только… ломал он ее, ломал… И вот… неужели совсем сломил?

Не этого он хотел, совсем не этого!

* * *

— Миро, — грустно сказал Максим. — Ты только не обижайся. Я тебя очень уважаю. Правда! Очень! Но мне кажется, нам не о чем говорить. Между нами все уже предельно ясно.

— А я так не считаю. Я… — и цыган замолчал, не зная, как высказать все, что накипело.

Последние дни он думал, очень много думал. О Кармелите, о себе, о Максиме. Порой в нем поднималось бешенство, хотелось убить Макса. Или Кармелиту. Или себя. Но крестик, висящий на груди, начинал его нестерпимо жечь: “Не убий!..”

Больнее всего было, когда он приехал в дом Зарецкого, чтобы поговорить с Кармелитой, обсудить с ней скорую свадьбу. Она не вышла его встретить и к себе не впустила. Земфира сказала: мол, приболела. Но по ее глазам Миро понял: нет, все не так. Никакая это не болезнь. А если и болезнь, то название у нее самое простое — нелюбовь.

Но получается, что это самое страшное заболевание. Потому что неизлечимое.

И снова Миро погрузился в свои размышления. И вновь отчаяние охватило его, потому что никакого выхода он не видел, не находил. А видел одно только мучение. Для всех. Для Кармелиты, для себя… Для Максима. Да и для Люциты тоже. (Надо же, опять о ней забыл, точнее — вспомнил в самую последнюю очередь.)

Боль, боль и отчаяние, и больше ничего!

Вдруг… Мысль, забившаяся у него в голове, была настолько неожиданной, простой, страшной и, вместе с этим, благородной, что у Миро сначала даже дух перехватило. Он даже огляделся вокруг в тот момент: не подслушал ли кто, не засекли эту мыслишку?

Да, больно, очень больно. И все-таки. Это выход. Какой-то, но выход. По крайней мере, для Кармелиты. А он, Миро, что он? Когда о себе думаешь, это нелюбовь. Любовь — это когда жертвуешь собой. Без крика, без истерик, без надрыва. Просто делаешь все для любимого человека, совсем не думая о себе…

— Так как же ты считаешь? — спросил Максим, вырвав Миро из его размышлений.

— Я считаю, что… Что вам с Кармслитой нужно бежать!

— Что? — Максим просто не поверил в то, что услышал.

— Бежать. Вам. Больше того. Я сам готов в этом помочь, — яснее ясного сказал цыган.

Но Максим снова отказывался в это верить.

— Да, — продолжил Миро. — Я помогу вам спрятаться. И еще — сделаю так, чтобы за вами не было погони.

Максим не знал, что думать, мысли сталкивались в голове. И наверно, от этого столкновения умирали, едва родившись. Как? Как это может быть? Цыган, жених, готов помочь своему сопернику с побегом! Может, это коварный план? Но нет же, Миро не способен на подлость. Максим в этом уже не раз убедился. Но с другой стороны, если это благородство, то благородство какое-то невероятное, запредельное. Наверно, только святой способен на такое. Но разве в нашей жизни еще остались святые?

Теперь уж Максим не знал, как продолжить разговор.

— Миро… Миро, а зачем… тебе это нужно?

— Мне это не нужно. Совсем. Но это нужно Кармелите. Ты же сказал, что любишь ее. — Максим кивнул головой. — И она тебя любит. Я это чувствую, при каждом разговоре с ней чувствую. Но самое главное — я ее тоже люблю. И никогда не смогу сделать так, чтобы она стала несчастной на всю жизнь. А она… такой человек. Прямой, искренний… Она никогда не сможет быть счастлив. ой с нелюбимым человеком.

— А ее отец? Он же не успокоится. Что бы мы к”и сделали, он будет искать, он найдет нас и вернет свою дочь.

— Нет, это я беру на себя. Снова надолго замолчали.

— Знаешь, Миро, мне кажется, именно такой удивительный человек… мужчина… муж, как ты, и нужен Кармелите, — при этих словах в глазах у Максима мелькнуло что-то такое, чего Миро потом долго не мог забыть.

— О чем ты?

— Знаешь, мне кажется, что только ты можешь защитить Кармелиту от ее же собственного отца. Только ты. Потому что ты — цыган.

— Да при чем здесь — цыган или нет?! Ей нужен ты! Ты, а не я! И это самое главное.

— Конечно, нужен ей я! Именно поэтому она убежала от меня из зала суда?

— Она убежала потому, что дала слово отцу, что никогда не будет с тобой встречаться и выйдет замуж за меня.

— Ну вот. Она и просватана за тебя. Дала слово отцу. Согласилась стать твоей женой.

— Это было не ее желание! Так захотели наши отцы!

— Да. Причем один из них так сильно этого захотел, что решил засадить меня в тюрьму на двенадцатьлет.

— Максим, ты не прав. Баро тут ни при чем. Ведь ты был с ружьем. Откуда он знал, стрелял ты или кто-то другой?

— А тебе не кажется странным, что его охранник сначала обвинял меня, был готов отдать на расправу.

А потом полностью оправдал в суде? И Баро здесь, естественно, ни при чем?

— Нет, ну, он барон. Он всегда “при чем”. Но отвечать за других, принимать решения — дело сложное. А вообще-то, Баро не способен на подлость.

— Знаешь, Миро, а я уверен, что Баро способен не только на подлость, но и на убийство. Если, конечно, человек ему очень мешает.

— Вот уж этого точно быть не может!

— Может, Миро. Может! Раньше я еще сомневался. А теперь уверен, что Баро может приказать убить человека! Например, меня… Да не только может. А уже и приказывал!

* * *

Дверь в Светкину квартиру-студию была открыта. Кармелита не стала звонить. Проснулась в ней какая-то детская игривость: вот сейчас зайдет к подружке, да и напугает ее: “Гав!!!”