— За то, что не бросила их. Они сложные, с ними тяжело, но я никогда бы не ввязался в эту авантюру, если бы не видел перспективу. Они всех удивят.

— Они многого достигли благодаря Вам, — согласно кивнула Богославская. — Мне очень жаль, что все… так. — Она повела плечом и посмотрела Николаю Петровичу в глаза. — Вы должны были довести их до Олимпиады.

— Я, не я… Какая теперь разница? — Савченко с сожалением поджал губы. — Главное, чтобы они достигли взаимопонимания.

— Взаимопонимание нам всем не помешает, — произнесла Алла и, немного помедлив, тихо добавила: — Вы ведь знаете?

— Знаю, — кивнул Николай Петрович, поняв, о чем она. Теперь уже его морщинистая рука легла на ладонь Аллы, успокаивая, приободряя. — И верю, что однажды вы найдете дорогу друг к другу.

— Иногда есть дороги, которые ведут в никуда. Вот мне кажется, я иду именно по такой. Знаете, Николай Петрович, я часто вспоминаю ваши слова, которые Вы мне сказали, когда мы с Бердниковым… ну, Вы сами знаете. Вы сказали: «Беги от него».

— Но ты побежала прямиком к нему. — В усмешке Савченко не было веселья, лишь тень печали по тому, что когда-то в прошлом он, видевший куда больше своей юной подопечной, не сделал достаточно, чтобы уберечь ее. Он шумно выдохнул и покачал седой головой. — Знаешь, девочка моя, в момент, когда ты думаешь, что все было неправильно, смотри на свою дочь. Разве она — неправильно? Ради нее ты не задумываясь отказалась от продолжения спортивной карьеры. Разве Рината, эта талантливая чудесная девочка — это неправильно?

— Нет, конечно. Я не жалею. Я снова и снова бы поступала так же, если бы можно было отмотать время назад. Только вот ни за что, ни при каких обстоятельствах я бы не осталась в Москве, — глаза её превратились в ледяную сталь. — Я бы уехала, чтобы он никогда… Никогда меня не нашел!.. Но, — губы её сложились в невеселой улыбке. — История не знает сослагательных наклонений. И в миг, когда я впервые встретилась лицом к лицу с Ринатой, с той Ринатой, которая узнала, что я — её мать, я поняла, — она никогда меня не простит. Столько ненависти было в ней. В ее глазах… Я до сих пор не могу забыть этот её взгляд. Я во снах порой вижу ее глаза в ту нашу первую встречу. А все потому что Бердников… Он трус.

— Что же все-таки произошло, Алла? — Набравшись смелости, задал Николай Петрович давно мучивший его вопрос.

Во всей этой темной истории он понимал только одно — Рината дочь Аллы и Владимира. И до Олимпиады в Ванкувере ни Алла, ни Рина правду, похоже, не знали.

— Я когда-нибудь Вам все расскажу, Николай Петрович. Когда-нибудь, но не сейчас. Это слишком для меня, — проговорила Алла и ободряюще улыбнулась. — А Вы давайте, скорее поправляйтесь. Вы нам нужны, Николай Петрович.

— Я теперь ни на что не гожусь.

— Ваши знания и опыт — бесценны, — возразила Алла, поднимаясь на ноги. — Я Вас очень люблю, хочу, чтобы Вы знали это.

— Взаимно, девочка моя.

Алла наклонилась, коснулась его виска и, попрощавшись, ушла.

Идя по коридору, она думала о том, что, возможно, Николай Петрович прав, и Рината однажды сможет спокойно её выслушать. И тогда, может быть, она больше не будет смотреть на нее с такой ослепляющей ненавистью.

Москва, март 2010 года

Она выбралась из автомобиля и, не дав себе даже шанса на сомнения, быстрым шагом направилась к подъезду. Дверь открылась практически сразу, как только она набрала на домофоне цифры квартиры. Он ждал её. А она ненавидела себя за то, что согласилась. Что оставила свою дочь в его доме, что сама не рассказала ей правду, и теперь Рината, отгородившись от всего мира, не желает её видеть. Но как она могла не прийти?

Поднимаясь на лифте на девятый этаж, Алла смотрела на собственное отражение в зеркале и видела в нём женщину, готовую биться за своего ребенка. Сражаться за дочь, за её любовь, за её жизнь. Даже против её воли.

Бердников дожидался её у раскрытой двери. Алла медленно приблизилась к нему — к мужчине, ради которого когда-то не задумываясь бросила бы все, что у неё было. Задрав голову, посмотрела ему в глаза со всей жесткостью и ненавистью, на которую только была способна, и прошла мимо в квартиру. Владимир сделал попытку помочь ей снять пальто, но она одернула плечо, будто его прикосновение обжигало её. Смерила его ледяным взглядом, расстегнула крупные круглые пуговицы, скинула пальто и повесила на вешалку. Не разуваясь, прошла прямиком в комнату. Владимир хотел последовать за ней, но Алла хлопнула дверью прямо перед его носом, без лишних слов указывая ему его место — вне их с Ринатой жизней.

Вся её смелость молниеносно свернулась клубочком и трусливо спряталась, едва она увидела дочь. Рина сидела на диване, поджав под себя здоровую ногу, и читала книгу. Она намеренно не поднимала взгляда, хотя Алла не сомневалась, что Рината слышала и звонок домофона, и ее шаги в коридоре, и хлопок межкомнатной двери. Глупая манера игнорировать то, что она не желала воспринимать, проявилась у нее еще в детстве и с тех пор никуда не делась. На тренировках подобное она позволяла себе редко, а вот вне спортивной жизни это порой доводило Аллу до белого каления. Дочь казалась настолько чужой и отстраненной, что страх, тихий и беспомощный, начал холодом растекаться по телу, проникать в кончики пальцев, в живот, в мысли. В груди больно кольнуло. Рининой жизни вне спорта практически не было. И она, её мать, была рядом, но так далеко… Бесконечно далеко.

— Рина… — Алла сделала шаг к ней, но тут же остановилась, увидев, как тонкие, словно паучьи лапки, пальцы Ринаты с силой вцепились в мягкую обложку книги, сминая её.

— Рината, — набрав в легкие побольше воздуха, выдохнула Алла и, преодолев необъяснимую робость перед дочерью, пересекла комнату. Губы Рины вытянулись в упрямую линию, но несмотря на это, Алла присела на противоположный конец дивана. — Нам нужно поговорить. Ты не можешь вернуться в детский дом. Тебе там не место.

— А где мне место? — Услышала Алла хриплый от долгого молчания голос. Рина подняла на неё взгляд, от которого все внутри похолодело — столько едва сдерживаемой ярости в ее глазах она еще не видела. Да что уж тут, она никогда её такой не видела. Рината всегда была доброй, ласковой, пусть и настырной, целеустремленной девочкой, а теперь…

— Где мне место, Алла Львовна? — повторила Рината тем же тоном.

— Ты будешь жить у меня, — твердо сказала Алла, выдерживая взгляд дочери.

Губы Ринаты скривились, исказив правильные черты лица.

— А Владимир Николаевич говорит, что я должна жить у него. Вы как-нибудь определитесь, только не доходите до драки.

— Рина… послушай меня, пожалуйста. — Внутри всю ее колотило, но Алла держалась, изо всех сил пытаясь придать своему голосу спокойствие. — То, что тебе рассказал Бердников, — это правда. Но я ничего не знала. Я не знала, что ты моя дочь. Я не…

— Ну конечно, не знали, Алла Львовна, — едко усмехнулась Рината, не веря ни единому ее слову, ни единому звуку, слетавшему с завравшихся губ. — Как Вы могли знать!

— Ринат, — Алла протянула руку и хотела дотронуться до её кисти, но Рина вскочила и, едва не потеряв равновесие, схватилась за спинку стоявшего рядом стула.

— Я не желаю слушать Ваши оправдания, Алла Львовна! Все, что Вы скажете, все — ложь! — Она жестко, с леденящей циничностью улыбнулась и, помедлив, проговорила: — Почему ты не сделала аборт, мама!

Рину перекосило, едва она произнесла это слово. Такое важное слово, которое она так хотела когда-то произнести, а Алла — услышать. Но теперь оно было исковеркано, опорочено, разломлено, а все благодаря одному человеку, не погнушавшемуся ничем на пути к своей цели. Алла вскочила и, открыв дверь, гневно, едва сдерживая слезы ярости, рявкнула застывшему в коридоре Владимиру:

— Скажи ей! Скажи ей, что я ничего не знала! Скажи, что это все ты! Ты, сукин сын! — Словно разъяренная рысь, она бросилась к Бердникову и грубо толкнула в грудь, а после вцепилась в ткань его рубашки и зашипела ему в лицо: — Верни мне её! Верни мне моего ребенка, Бердников! — из глаз её покатились слезы. — Верни мне её…

— Алла… — Он приобнял её за плечи. Что он мог сказать? Что он последний трус и не сумел заставить Ринату выслушать его? Что эта маленькая соплячка оказалась гораздо тверже, чем он мог представить? Что только теперь до него дошло, — не в его власти переубедить Ринату, если она что-то решила?..

Рина появилась в дверях и, прислонившись к косяку, спокойно наблюдала за разыгравшейся сценой.

— Отвезите меня в детский дом, — потребовала она, с равнодушной ненавистью глядя на обоих. Ожесточенные черты ее еще детского лица казались странными, словно детство с непомерной быстротой отступало в небытие, а что-то взрослое, пришедшее слишком рано, стремительно занимало его место.

— И не мечтай! — бросил ей Владимир. Алла скинула его руки и повернулась к дочери. Вытерев слезы ладонями, она посмотрела на нее и произнесла:

— Ты не вернешься в детский дом. Если не хочешь жить со мной, вернешься в школу. В конце концов, тренировки никто не отменял.

— А Вы еще не знаете? — сухо ухмыльнулась Рината. — Он не сказал Вам? Не будет больше никаких тренировок. Ни тренировок, ни выступлений, ни фигурного катания вообще! Я больше не собираюсь быть вашей марионеткой!

— Что ты такое говоришь? — Алла не могла поверить, что эти слова ей говорит Рината. Девочка, которая готова была ночевать на льду, девочка, для которой фигурное катание было второй сущностью. — Я не позволю тебе бросить! — Алла приблизилась к Рине и посмотрела на её загипсованную ногу: — Ты не марионетка и никогда не была ею. Ты — личность. Ты спортсменка.

— Хватит, Алла Львовна. Хватит ваших лживых речей! Хватит! Я устала! Как только мне снимут гипс, Вы, — она посмотрела на Бердникова, — вернете меня обратно. На этом все для нас и закончится. Больше никогда я вас видеть не желаю! Ни вас, ни, — она перевела взгляд и в упор посмотрела на Аллу. — Ни… — её голос дрогнул, в груди защемило. Она любила её, она любила его. Всем своим одиноким сердцем, всей своей детской душой. Она позволила им пробраться внутрь себя, завладеть собой, позволила себе открыться для них. — Ни Вас, Алла Львовна. Я никогда больше не вернусь в спорт. Вы забываете обо мне, словно меня никогда не было. — Хлопок ее ладоней прозвучал с последним словом: — Все.