Внезапно она подумала о Тоби Лазендере и четко увидела его лицо, которое не могла вспомнить неделями. Она улыбнулась в темноту, ей так хотелось немедленно убежать, и подумала, что именно к нему она убежала бы. Возможно, он помнил её, но даже если нет, наверняка он бы помог, поскольку он добрый, великодушный и друг, хоть и был им один день. Затем опять почувствовала безнадёжность этого намерения. Как она сможет добраться до Лондона без денег?

Она вздохнула, закрыла окно и внезапно застыла. Закрыты. Она вспомнила! Она вспомнила похороны матери четыре года назад и вспомнила плач с женской скамьи, долгую, долгую проповедь Преданного-до-Смерти Херви, в которой он приравнивал Марту Слайт к Марте из Библии и также вспомнила слова «закрыты». Её отец молился на похоронах, молился импровизированной молитвой, в которой он тягался с Богом, и в своей молитве он произнес это слово. В том, что он его сказал, не было ничего особенного, но она вспомнила, как он его сказал.

Прямо перед этим словом он сделал паузу. Эхо его голоса затихло где-то между каменных колонн, и среди собравшихся возникло замешательство, потому что все подумали, что Мэтью Слайт потерял самообладание. Молчание затянулось. Он сказал что-то наподобие «её жизнь на этой земле закончилась, её дела…», затем замолчал, и все смутились. Она вспомнила ноги, шаркающие по полу, рыдания Хозяйки, а она подняла голову, чтобы взглянуть на отца. Его лицо было повернуто к лучам, один кулак поднят и в затянувшейся тишине она поняла, что он не рыдает. Он просто потерял ход мыслей. И ничего больше. Она увидела, как он потряс массивной головой и закончил предложение простым словом «закрыты».

И все. В то время её показалось это странным, как будто какие-то остатки жизни матери закрыли в шкафу с посудой. Она слабо помнила похороны, кроме пения печальных слов возле сырой могилы, и снега, кружившегося над высокой крышей. Закрыты.

Оставалось совсем немного, ещё были письма от родителей Марты Слайт и Кони. Кем бы он ни был, он появился в их жизни как раз в то время, когда Мэтью Слайт разбогател, и она задалась вопросом, может печать, тайна печати спрятана не здесь, а в комнате матери. Все ещё закрыта? Ждет?

Она быстро оделась, погасила свечи и повернула ключ в замке. Он скрипнул, поддавшись, и Смолевка замерла, но из коридора не раздалось ни звука. Ей надо поискать наверху, в спальне родителей, пустовавшей в ожидании её свадьбы со Скэммеллом, все были уверены, что она состоится до её дня рождения в октябре.

Все слуги, кроме Хозяйки, спали в дальнем крыле дома, где находилась и спальня Смолевки. Комната Скэммелла находилась над главным входом, и она слышала его храп, когда замирала на верхних ступеньках. Ближе всех спала Хозяйка, в комнате, дверь которой открывалась прямо в гардеробную матери, и Смолевка понимала, что ей надо передвигаться чрезвычайно бесшумно. Хозяйка могла проснуться от малейшего звука и появиться, свирепая от злости, чтобы выставить злоумышленника. Разувшись, Смолевка прокралась по короткому коридорчику в большую безмолвную комнату, где раньше на большой несчастливой кровати спали её родители.

В комнате пахло воском. Кровать была покрыта тяжелой льняной простыней, собравшейся складками там, где тёмный балдахин держали шесты. Справа от неё была гардеробная отца, слева — матери, и она колебалась.

Было темно. Она пожалела, что не принесла свечи, но занавески были открыты и глаза медленно привыкли к сумраку. Она слышала собственное дыхание. Каждый звук, который она делала, казался значительным: шорох юбок, тихое шарканье ног в чулках по деревянному полу.

Она посмотрела направо, слыша даже, как волосы шелестят на её плечах, гардеробная отца была перевернута вверх дном. Кто-то уже побывал здесь до неё, выпотрошил сундук и скинул одежду с полок. Она подозревала, что комната матери подверглась такому же обращению. Дверь в неё была приоткрыта.

Она медленно пошла к ней, стараясь ступать невесомо и замирая при малейшем скрипе половицы. Дотянувшись рукой до двери, толкнула, и дверь, качнувшись, тяжело, безмолвно открылась.

Лунный свет освещал комнату. Дверь в дальней стене вела прямиком в спальню Хозяйки. Она была закрыта. Если кто-то и обыскивал эту комнату, то сделал это аккуратно, или, что наиболее вероятно, Хозяйка прибрала после него. Пока эта комната использовалась в качестве кладовой для хранения тяжёлых льняных простыней, в лунном свете бледнеющих на полках. Пахло рутой, которая, по словам Хозяйки, отгоняла моль.

Закрыты. Возле стены стоял большой сундук матери, крышка открыта.

Смолевка нервничала. Прислушалась. Она слышал скрип балок старого дома, слышала собственное дыхание, слышала далекое приглушенное грохотание храпа Скэммелла.

Она была близко, знала, что близко. Вспомнила, как в детстве на кухонном дворе она со старой поварихой Агнес играла в «холодно — горячо», Смолевка чувствовала тот момент, когда наступало горячо. И сквозь года она внезапно услышала голос Агнес: «Ты сгоришь, детка, ты слишком близко! Смотри, детка! Ты продолжаешь!»

Она замерла. Это обостренные инстинкты, вызванные долгим погружением в отцовские бумаги, привели её в эту комнату. Она представила себя на его месте. Что бы она сделала?

Тайное место. Закрыты. И тут её осенило, внезапно она снова услышала отцовский голос. До того как Преданный-До-Смерти приехал в уирлаттонский приход, отец каждое воскресенье читал проповеди всему семейству, и вот одна из них вспомнилась. Это была обычная двухчасовая проповедь, прислуга и семейство неподвижно сидели на жестких скамьях, пока он читал. Она вспомнила, что проповедь была посвящена тайным местам человеческого сердца. Недостаточно, говорил отец, быть христианином внешне, усердно молясь и много давая, потому что в сердце человека существуют тайные места, где может затаиться зло. Именно в эти места смотрит Господь.

Это похоже, поучал Мэтью Слайт, на крепкий ящик. Когда крышка открыта, ночью вор увидит только простой сундук, но владелец знает, что на дне сундука есть потайное место. Владелец — Бог, и он знает, что находится в скрытой части жизни каждого человека. Смолевка вспомнила эту историю и медленно повернулась, зная, что отец брал свои рассказы и примеры из собственной жизни.

Это мог быть только его собственный сундук, и Смолевка, ступая мягко как ночь, как вор в темноте, вошла в комнату, полную разбросанной одежды, вытащила из огромного деревянного сундука скомканное белье и свалила на пол в огромную кучу.

Она обследовала пустой деревянный ящик, но, не находя ничего, постоянно слышала голос с кухонного двора. «Смотри, детка!»

Она попыталась поднять сундук, но он был невероятно тяжёлый, и тогда она осмотрела его углы, надавливая на каждую дырку в дереве. Ничего не двигалось, ничего не поддавалось, но она знала, что у неё — тепло.

В конечном итоге все оказалось просто. Основание сундука было окружено толстым плинтусом из полированного дерева, который она дёрнула и оттолкнула. Затем подумала, что, может, будет легче поднять сундук с одного конца, подсунув под него огромный отцовский башмак и таким образом проверить основание сундука. Она на цыпочках пошла к правой стороне огромного сундука, отпихнув с дороги валявшиеся бриджи отца, и увидела, что в темноте комнаты она что-то пропустила. Это была ручка, вырезанная в плинтусе, вероятно, чтобы облегчить подъем тяжелого сундука, она опустилась перед ней на колени, схватилась за ручку и постаралась ещё раз поднять сундук.

Он не сдвинулся. Он просто был очень тяжёлым, но сдвинулся плинтус. Крохотный кусочек, но она поняла, что не обманулась, и потащила снова, и снова почувствовала слабое движение.

Сзади неё было маленькое окно, деревянные ставни открыты, и она заметила, что небо стало светлеть. Скоро должен наступить рассвет.

Она нахмурилась, пока обследовала кусок плинтуса с вырезанной ручкой, на неё навалилась усталость, Плинтус двинулся, но ничего не открылось, она дёрнула опять, понимая, что её усилия бесполезны, и попыталась придумать, что же делать дальше.

Смолевка всунула руку в отверстие и пальцами ощупала заднюю часть плинтуса. Там было что-то холодное, что-то металлическое, длинными пальцами она обследовала металл, нашла кольцо и дёрнула за него.

Она услышала звук соскользнувшей открывшейся задвижки. Замерла, подумав, что из спальни Хозяйки раздался негромкий звук, но все было тихо.

Сердце у Смолевки колотилось так же, как когда она заходила голая в воду.

Она опять схватилась за ручку, потянула, и в это время плинтус легко двинулся, выскользнув, как передняя панель мелкого потайного ящичка, пронзительно заскрипели полозья. Смолевка замерла.

Она закусила губы, закрыла глаза, как будто эти действия могли уменьшить шум, и потянула снова.

Ящик открылся. Потайное место отца нашлось. Она встала на колени, но не для того, чтобы осмотреть содержимое, а подождать, не зашевелится ли кто-нибудь в доме.

Во дворе пропели первые птицы. Скоро проснется Уирлаттон, и эта мысль заставила её поторопиться.

В ящике было два свертка. Она подняла первый. Услышав звук монет, она догадалась, что это был тайный отцовский запас денег. Во многих домах, даже в самых бедных, старались отложить небольшую сумму денег на случай тяжёлых времен. Агнес рассказывала, что её мать держала кожаный кошелек с двумя золотыми монетами под краем соломенной крыши, а этот тяжёлый мешочек был запасом Мэтью Слайта. Она положила сверток на одну из его рубашек и взяла второй, меньше и легче.

Затаив дыхание, она задвинула ящичек обратно. Не нужно никому знать, что она была здесь. Пальцами нашла кольцо задвижки, толкнула, и сундук выглядел как прежде.

Где-то лязгнуло о камень ведро; она услышала скрип и оханье насоса во дворе и поняла, что Уирлаттон сейчас проснется. Завернула в рубашку оба свертка, выскользнула из комнаты и тихо пошла в свою спальню.