— Как скажете, сэр.

— Не я говорю, Томас, закон говорит. Так говорит завещание, так говорит брачный договор. Если она выйдет замуж, то держателем печати станет Скэммелл, а Скэммелл печать нам отдаст.

— Вы знаете это, сэр?

— Я знаю это, Томас, потому что ты будешь со Скэмеллом, пока он её тебе не отдаст.

Гримметт оскалился.

— Да, сэр.

— Тогда пожени их. Сегодня вечером! И сделай это законным. Священник, молитвенник, никого из разглагольствующих пуритан Скэммелла. Ты сможешь это подготовить?

Гримметт подумал секунду.

— Да, сэр. Где?

— В доме брата Скэммелла, — Кони произнес имя Скэммелла с насмешкой. — Отвези её туда на лодке и сделай, что должен делать.

— Поженить их, сэр, — усмехнулся Гримметт.

— И после того, Томас, не раньше, потому что я хочу, чтобы все было законно, убедись, что она больше не девственница. Я не хочу, чтобы она заявила, что брак не действителен и в доказательство расставила ноги. Если этот чёртов пуританин не знает, как это делается, тогда встань над ним.

— А если я сам, сэр?

Сэр Гренвиль взглянул на него в любопытстве

— Тебе она нравится?

— Хорошенькая, сэр.

— Ну, тогда сам. Это будет твоей наградой, — он засмеялся, глядя на огромного, одетого в кожаную куртку мужчину. — Тяготы жизни, которые ты выносишь ради меня, Томас.

Гримметт тоже засмеялся.

Кони замахал в сторону двери.

— Давай, наслаждайся. Мальчика здесь оставь. У меня для него есть дело. Приди ко мне утром, Томас. Я хочу все знать.

Сэр Гренвиль наблюдал, как маленькая компания грузилась на его баржу. Девушка, выделяясь в своём голубом плаще, сопротивлялась, но Гримметт легко одной рукой утихомирил её. А Хозяйка, видимо, шлепала и щипала девушку, зажатую в руках Гримметта. Сэмюэл Скэммелл шёл позади, беспомощно хлопая руками, Кони засмеялся и покачал головой.

Некоторое время он ещё беспокоился, думая, что девушка может убежать к Лопезу, но причин для волнений не было. Она была здесь, а печать может объявиться через несколько дней. Все было хорошо, действительно, более чем хорошо, поскольку и Эбенизер был здесь. Сэр Гренвиль заметил, при первой встрече с Эбинезером, что мальчик желал бы заняться делом, заметил и ожесточенный взгляд калеки. В нем не было любви, даже к своей красивой сестре, улыбнулся внутри себя Кони. Пришло время обучить Эбенизера, этого подарка богов в планах Кони.

Небо тронулось красным. Барочники, с девушкой, наконец, на лодке, оттолкнулись от пирса. Весла окунулись вниз, передвинулись вперёд, и окрашенная в белый цвет баржа легко заскользила по темной поверхности реки. Под кормой лодки на расходящихся кругах от волны искрились солнечные блики. Сэр Гренвиль утомился, но был счастлив. Теперь против короля начнут воевать шотландцы, а это очень выгодно для вложений Кони. Но другая новость была гораздо лучше. Печати станут его. Он отвернулся от реки, посмотрел на голого Нарцисса, склонившегося над озером, затем метнулся открыть дверь передней.

— Мой дорогой Эбенизер! Мой дорогой мальчик! Нам нужно о многом поговорить. Принесите вина!

Сэр Гренвиль был очень, очень счастлив.

10

Джеймс Александр Симеон МакХос Болсби знал, как и сэр Гренвиль, моменты абсолютного счастья. Болсби был священнослужителем, священником в англиканской церкви, посвященным в сан епископом Лондона, имеющим право проповедовать, совершать таинства, отпевать умерших и, конечно же, соединять христианские души священными узами брака.

А также Преподобный Джеймс Болсби был пьяницей.

Именно это обстоятельство, а не любое желание свидетельствовать Богу вызвало прозвище «Мистер Умеренность». С этим прозвищем Мистер Умеренность Болсби, жил уже два года. Его пьянство, кроме того что обеспечило новым именем, снабжало его моментами счастья, которыми он наслаждался. Равным образом он испытывал моменты огромного отчаяния, но каждое новое утро приносило удовольствие, подаренное элем.

Но так было не всегда. Раньше он был известен как проповедник огня и осуждения, человек, который мог вызвать на ближайших скамьях истерию и распространить её на всю церковь. Он специализировался на проповедях об адском огне и прославился в ряде церковных приходов как человек, который мог заставить грешников из пабов искренне покаяться. Он проповедовал против пьянства, но все же враг штурмовал и разбил его цитадель. Мистер Умеренность Болсби больше не проповедовал.

Но даже будучи конченым человеком, сломанным пьяницей в конце своего четвертого десятка, Мистер Умеренность Болсби имел своё место в обществе. Он всегда приспосабливался, всегда был готов урезать паруса своей веры в зависимости от преобладающего ветра теологической моды; таким образом, когда Лод стал верховным архиепископом и потребовал от церковных служб копировать ненавистные папистские обряды, Мистер Умеренность первый украсил алтарь покрывалом и осветил свечами клирос. Когда он увидел, что просчитался и что тропинка на небеса лежит в более простой пуританской службе, он не постеснялся изменить свои взгляды. Не для него было скрыто менять или медленно сворачивать ритуалы. Он разрекламировал свою перемену верности. Он пригласил пуритан свидетельствовать разрушение его цветистого алтаря, сжигание алтарных решеток и уничтожение украшенных облачений. Он прочитал проповедь, в которой приравнял своё просвещение с обращением святого Павла, и таким образом за всего одну службу стал обожаемым пуританской фракцией как очевидца их истины.

Эту приспособляемость он перенес на своё падение и позор. Тесное переплетение церкви и государства привело к тому, что юристам, таким как сэр Гренвиль, часто требовались старательные священники, чтобы добавить разрешение Господа к своим собственным. Болсби был как раз таким священником.

Болсби теперь жил в Спитлфилдз, в жалкой комнатке, где Томас Гримметт, после того как благополучно доставил Смолевку в дом Скэммелла, нашёл священника пьяным. Гримметт перенес Болсби вниз.

— Оставьте меня, добрый сэр! Я священник! Священник!

— Я знаю, что ты чёртов священник. Держись, Мистер Умеренность! — Гримметт взял ведро с грязной водой и плеснул на взлохмаченного человека. — Трезвей давай, скотина!

Болсби застонал. Он качался взад — вперёд, несчастный и мокрый.

— О Боже!

Гримметт присел рядом на корточки.

— Ты когда последний раз ел, Мистер Умеренность?

— О Господи!

— Жалкая скотина. У тебя венчание, ваше преподобие. Понимаешь? Венчание.

— Я хочу есть.

— Поешь потом. А теперь захвати свою книгу, Мистер Умеренность. Мы уходим.

Гримметт помог священнику найти свою старую сутану, замызганный наплечник и молитвенник, и почти вынес священника в переулок, ведущий в Бишопсгейт. Остановился у первого прилавка с пирогами и впихнул в Болсби два пирожка с мясом, затем заправил его рюмкой рома.

— Ну, ваша святость. Вспомнил меня теперь?

Мистер Умеренность улыбнулся.

— Ты Томас, что ли, да?

— Именно так, ваше преподобие. Человек сэра Гренвиля.

— А, славный сэр Гренвиль. Он в добром здравии?

— Ты знаешь, преподобный, сэр Гренвиль не бывает в плохом здравии. А теперь идем. У нас есть работа.

Болсби с надеждой посмотрел на сумку с бутылками, которую нес Гримметт.

— Вы хотите сделать меня свидетелем? Да?

— Я уже сказал тебе, Мистер Умеренность, про чёртову свадьбу. Двигайся!

— Свадьба! Как приятно! Я люблю свадьбы. Веди, добрый Томас, веди.

— «» — «» — «»—

Тоби Лазендер заскучал. В переулке было тоскливо. Спустя час он прошёл до Стрэнда, убеждая себя, что Смолевка может выйти через переднюю дверь дома Кони, но там никого не было кроме стражника, прислонившегося к кирпичной арке. Тоби вернулся в переулок, дошёл до самого конца, где булыжная мостовая переходила в вонючий и грязный спуск к реке. Стена, ограждающая сад Кони, заходила далеко в воду, и не было никакой возможности обойти её. Он вернулся к крыльцу, прислонился к противоположной стене у начал разглядывать простой невыразительный дом Кони. Он должен ждать. Скоро, успокаивал он себя, очень скоро Смолевка выйдет из этой двери и они будут вместе.

Он был влюблен, и смотрел на мир сквозь розовые очки своей любви. Для него ничто ничего не значило, кроме того что он должен быть вместе со Смолевкой, а неодобрение отца казалось незначительным препятствием. Увидев её первый раз у реки, он в страхе думал, что она, может, не захочет увидеть его снова. Он проклинал себя за то, что не вернулся, хотя конечно же не мог вернуться, из-за того что уехал в Лондон, но затем она написала ему, а он жил в доме отца в нескольких минутах от того дома. Теперь его жизнь до встречи с ней, часы, проведенные без неё, казались пустыми. Он влюбился. Отец и, несомненно, мать не одобряют его любовь. Её происхождение и образованность абсолютно не соответствовали их ожиданиям, но Тоби было все равно. Внутри Смолевки было что-то такое, что одурманивало его, он не мог жить без этого, и даже промозглый сумрачный переулок казался светлее при мысли о ней.

Он дотронулся до печати, чувствуя комок под кожаной курткой и рубашкой. Он касался её кожи, а теперь его, и даже эта банальность под влиянием розовых очков превратилась в знамение блестящей надежды.

Он услышал её раньше, чем увидел. Он стоял, прислонившись к стене, весь в своих мечтах о безоблачном будущем, когда услышал её крик. Он повернулся, ухватив блеск её серебристо-голубого плаща на корме лодки, и тут же гребцы наклонились вперёд, сделали гребок, и баржа стала уменьшаться вдали.

— Смолевка! — он побежал к воде, но она уже исчезла, течение реки унесло её. — Лодочник! Лодочник!