Смолевка трясла головой, как будто избавляясь от ночного кошмара. Её руки болели, слова бурлили в ней, и она старалась вырваться из рук грубого сильного мужчины, держащего её. От священника воняло спиртным. Она плюнула на него, стараясь остановить поток слов, но Гримметт дёрнул её назад, прижал спиной к своей груди, втолкнул своё колено ей в юбки, заставив ботинком раздвинуть её ноги. Он шумно дышал ей в ухо.

— В брак, — бормотал Мистер Умеренность, — не следует вступать легкомысленного или необдуманно, ради удовлетворения плотских вожделений и аппетитов, как дикое животное, не имеющее понимания, но уважительно, осмотрительно, обдуманно, рассудительно и в страхе Господнем.

— Нет! — закричала она, вырвав одну руку и царапая Гримметта, который схватил её за запястье и скрутил её, но ему пришлось опустить своё колено, чтобы сохранить равновесие.

— Это уготовано как лекарство от греха, чтобы избежать прелюбодеяния, что такие люди как не имеющие дара воздержания могли жениться…

Свечи ярко горели, отбрасывая гротескные тени на тёмные панельные стены. Гримметт снова впихнул колено между бедрами Смолевки, продвинув его повыше.

Мистер Умеренность Болсби запросил, знает ли кто-нибудь из присутствующих о каких-либо препятствиях, которые могли бы помешать этим двоим законно воссоединиться в супружеском браке. Хозяйка покачала головой, Смолевка завизжала, но Мистеру Умеренность Болсби было все равно.

— Сэмюэл Скэммелл, желаете ли вы взять эту женщину в законные жены?

Скэммелл кивнул:

— Да.

Мистер Умеренность посмотрел на девушку, которая, казалось, откинулась назад, одна нога вздёрнута вверх, лицо перекосилось от ненависти, а за её плечом ухмылялся Гримметт. Мистер Умеренность, знал, что лучше не показывать своего удивления.

— Доркас Слайт. Желаете ли вы взять этого мужчину в законные мужья, жить вместе согласно заповедям Божьим, в священном супружеском браке? Желаете ли вы слушаться его, служить ему, любить, почитать и быть с ним в богатстве и бедности; отвергнуть все остальное, быть только с ним до самого конца? — он не ждал ответа, а просто читал, быстрее и быстрее, желая только закончить и получить свою плату.

Гримметт был вынужден опустить колено, когда наступил момент надевать кольцо на палец Смолевки. Он вытянул её левую руку к Скэммеллу, а Хозяйка подошла помочь разогнуть её пальцы и держать их. Мистер Умеренность с облегчением наблюдал, как кольцо натянули ей на палец.

— Поскольку вы и вы, — теперь он не беспокоился об именах, — дали согласие на священное супружество и засвидетельствовали его перед Богом и присутствующими… — он увидел вспышку света за окном слева от себя, но уже близок был к окончанию, — и дали обещание хранить верность друг другу и также заявили…

— Пожар! — закричал Скэммелл.

Мистер Умеренность закричал громче. — Я объявляю вас мужем и женой, во имя Отца и Сына и Святого духа. Аминь!

Он нырнул в сумку Гримметта, игнорируя суматоху, и схватил первую попавшуюся бутылку за горлышко.

Они были женаты.

— «» — «» — «»—

Далеко впереди Тоби видел огромные очертания Лондонского моста, темная масса, усеянная жёлтыми отблесками свечей от сотни окон над белой пеной кувыркающейся воды у пирсов моста. Он только начал слышать шум воды, сдавленной узкими проходами под арками моста, когда лодка повернула к городскому банку.

Гребцы замедлили движение. На этом участке были старые сваи, оставшиеся от прогнивших верфей, и они осторожно направили лодку к пристани Скэммелла. Вода хлопалась о борта лодки. Сквозь неразбериху теней было видно ярко освещённое окно и, согнувшись, мужчина дотянулся до пирса. Тоби дал ему обещанный золотой, вкарабкался на пристань и наблюдал, как лодочники тихо отплывали на глубокое и безопасное место.

Он поискал большую белую баржу, которая увезла Смолевку, но не нашёл её. На углу верфи и пирса тускло освещённый светом из окна дома он увидел маленькую лодочку, с аккуратно уложенными на банки вёслами, покоящуюся на слякоти Темзы. Темная вода плескалась в нескольких ярдах от носа лодки, а из-под пирса, причала, отовсюду он слышал шуршание и царапанье крыс.

Его напугал голос, заставив согнуться и повернуться, но это был караул на Теймз Стрит.

«Одиннадцать часов и все хорошо!»

Он медленно двинулся, придерживая левой рукой ножны, чтобы они не стучали о штабели строевого леса, лежащие между верфью и двором. Тени становились темнее, скрывая содержимое двора, но он ожидал, прислушиваясь и приглядываясь, любой стражи, которая могла быть оставлена тут на ночь, глаза привыкали к сумраку. Справа высился дом, кирпичный, с одним единственным освещённым маленьким окном, выходящим во двор. Большое окно, видимое с реки, не было видно с того места, где был он. Слева от него находилось два высоких навеса, один — с уложенным нераспиленным лесом, другой — наполненный таинственными очертаниями полуготовых лодок, стойками настила и ребер, ежедневное снаряжение для ремесла Скэммелла. Напротив дальней стены, рядом с широким воротами, ведущими на Теймз Стрит, было странная маленькая хижина. Она была открыта, фасадом к Тоби и в глубине её он увидел свет от огня. На секунду он подумал, что огонь принадлежит ночному сторожу, но никакого движения не было, и затем он учуял запах. Смола. Конечно же!

Он улыбнулся. У него в голове начал вырисовываться план. Строительный двор наверняка потребляет огромное количество смолы, густая, дурнопахнушая субстанция, используемая для законопачивания лодок, и Скэммелл не может позволить дать погаснуть огню на ночь. Слишком много времени требуется, чтобы каждое утро разогревать чан смолы и поэтому на ночь его помещают на горящий битумный уголь, источник света у дальней стены.

Он перебежал снова, в этот раз к освещённому огню и несколько минут пытался сдержать свою ярость. Он увидел Смолевку, которую крепко держал огромный мужчина в кожаном жилете. Там же справа от Смолевки стоял второй мужчина, одетый в пуританскую черную одежду, а слева от неё стояла женщина. Третий мужчина, пожилой, одетый в убогое старое одеяние стоял перед Смолевкой и одетым в черное человеком. Бракосочетание.

Тоби видел книгу, видел шевелящиеся губы священника и секунду или две он порывался разбить окно, влезть, вытащить меч и слепо рубить захватчиков Смолевки.

В городе прозвонили колокола, в Саутуарк ответили своим ежечасным боем колокола, и эта внезапная какофония отвлекла Тоби и утихомирила его гнев. Он бы ничего не достиг в своей слепой ярости. Его бы скрутили раньше, чем он добрался бы до окна, и он вспомнил свою мысль, возникшую у него при виде огня под смолой.

Две вещи даже больше чем война пугали Лондон. Пожар и чума. Чума была худшим из этих двух убийц, но пожар был чаще. Большая часть Лондона была деревянной, дома теснились вместе с покрытыми тростником флигелями, впихнутыми на крошечные дворы. Пожар часто грозил уничтожить Лондон, внезапные языки пламени и дым, вздымающиеся над крышами. Жители учились сопротивляться. Почти каждый угол каждой улицы был украшен длинными крюками, чтобы оттащить горящий тростник или доску, и топорами, чтобы ворваться в дом, чтобы можно было предъявить обвинения в хранении пороха. Порохом окружали дома возле пожара, создавая заслон, через который не мог перейти огонь. Несмотря на новый, недавно изобретенный, ручной насос, разбрызгивающий воду на целых тридцать футов из парусинового шланга, пожар обычно хорошо разгорался, прежде чем горожане успевали развернуть его. Пожар, злейший враг Лондона, сегодня ночью станет союзником Тоби.

Пожар приведет караульных. Приведет к воротам Скэммелла мужчин с топорами. Пожар наполнит людьми и суматохой двор, близлежащую улицу, даже реку, и в этой суматохе у Тоби самый лучший шанс спасти Смолевку.

Он задумал ужасную вещь, он понимал это, но ему было абсолютно безразлично, какой вред он принесёт городу. Он был влюблен, и через розовые очки любви видел только одно: его любимая в опасности, он должен разбить силы врага и вызволить её из вражеского плена.

Тоби двинулся между двумя навесами, работая быстро, но стараясь меньше шуметь, проталкивая кучи размотанных веревок и древесных стружек в пространство под огромными штабелями строевого леса. Нижние ряды досок лежали на колодах, сохраняя дерево от сырости, и именно там он задумал разжечь основной огонь. Волокна веревок, используемые для законопачивания, были сухие. Он постоянно наблюдал за маленьким освещённым окошком, но оттуда никто не выглядывал.

Когда он был доволен приготовлениями, он подобрал два изогнутые длинные рейки, уже приготовленные, чтобы стать шпангоутами лодки, и принес их к каменной хижине, в которой всю ночь надежно поддерживался огонь. Он просунул их в уголь, чувствуя, как дерево скрежещет по неровностям. От раскалённого угля распространялся сильный жар. Шпангоуты загорелись сразу же, дерево горело ярко, и он вытащил их. Понес к штабелям из досок, языки пламени лизали рейки, внезапно он заволновался при виде ярко осветившегося двора. Но никто не закричал, ни когда он ходил, ни когда встал на колени и начал просовывать рейки глубоко в кучи веревок и стружек.

Обманчиво показалось, в течение каких-то несколько секунд, что огонь умрёт. Он слабо горел, угрожая погаснуть совсем, но затем Тоби заметил, как языки пламени перемётнулись на веревки, закрутились и вспыхнули жёлтым пламенем. Затем загорелись опилки. Внезапно сильно полыхнуло, и Тоби отпрянул назад.

Но подходящий момент ещё не наступил. Он не знал, сколько потребуется времени, чтобы разгорелся пожар, но не мог ждать в страхе. Он поджег ещё две рейки, одну запихнул в кучу опилок возле полуготовой лодки, другую возле стойки готовых шпангоутов и затем, опасаясь быть замеченным в растущей иллюминации, спрятался в тени верфи.