Леди Маргарет презрительно фыркнула.

— Шропширские земли мы будем вынуждены продать, и, не сомневаюсь, по смехотворной цене. Полагаю, надежд продать дом в Лондоне нет?

Он покачал головой.

— Несомненно, лондонский Комитет присудит его кому-нибудь.

— И, несомненно, Кони.

Граф заложил руки за спину.

— Есть же столовое серебро, леди Маргарет. Я заметил, что все исчезло, и полагаю, сэр Джордж позаботился переправить его в безопасное место.

Леди Маргарет покачала головой. Все сокровища внутри замка, замурованы в погребах, и для неё было небольшое утешение, что захватчики никогда не найдут их, и никто не скажет, где они, поскольку только несколько слуг знали о существовании сокровищ. Она посмотрела на зятя.

— Нет никакого столового серебра.

— Нет серебра? — граф выглядел ошеломлённым.

— Джон! — Анна посмотрела на мать. — Что отец сделал с ним?

— Это не касается врагов короля.

Повисла неловкая тишина, нарушенная графом Флитским.

— Для завершения передачи потребуется какое-то время. Вам не нужно уезжать немедленно, — он улыбнулся. — Конечно, мы рады видеть вас в нашем доме. Это будет для нас большой честью.

— Благодарю, Джон, — леди Маргарет улыбнулась дочери. — И спасибо тебе, Анна. Но к вам у меня есть ещё одна просьба.

— Конечно, — голос графа звучал просительно, в желании отвлечь от плохих вестей, которые он принес.

— Здесь была одна девушка, Доркас Слайт, которая исчезла. Я хочу, чтобы вы выяснили, где она.

— Мама! — Анна, которая была в замке дольше, чем её муж, нахмурилась. Анна верила, что именно присутствие Смолевки навлекло несчастье на её родителей, и поэтому старалась убедить леди Маргарет из-за крови в спальне, что девушка ранена и, вероятно, уже мертва.

Леди Маргарет утихомирила дочь.

— Я хочу известий об этой девушке. Солдаты сказали, что её увезли в Лондон. Я могу на тебя рассчитывать, Джон?

Он кивнул.

— Да, конечно, — затем взглянул на жену. — Думаю, Анна права, леди Маргарет. Девушка приносит нескончаемые беды.

Ледяным тоном леди Маргарет произнесла.

— Стоит ли мне передать это сэру Тоби, когда он поправится?

Графиня Флитская нахмурилась.

— Тоби переживет это, мама.

Леди Маргарет презрительно фыркнула.

— Надеюсь, что нет. Если падение Лазена вызвано желанием моих врагов уничтожить эту девушку, тогда я хочу спасти её. Я хочу, чтобы их победа была напрасной.

Граф Флитский встал рядом со своей женой.

— Даже если мы найдем её, леди Маргарет, я сомневаюсь, что мы сможем что-нибудь сделать.

— Ты хочешь сказать, что твое влияние в советах моих врагов уменьшилось?

Флитский нахмурился.

— Оно никогда не было большим.

Леди Маргарет развернулась в сторону комнаты, где лежал раненый сын. Она боялась, если он все же очнется от жара, сказать ему о неизвестной судьбе Смолевки.

— Найди её, Джон. Сообщи мне, а потом мы посмотрим, насколько мы беспомощны. Я хочу, чтобы девушку нашли!

— «» — «» — «»—

Смолевка была в вороньем гнезде: в Тауре. С южной стороны он граничил с рекой, а с трёх других его огораживал ров, неприятный и смрадный, как канализация. На холме с северо — западной стороны Лондона собирались толпы посмотреть на публичную казнь.

Лондонский Тауэр был местом для королей, для арсенала, для гарнизона, зоопарка, и самой укрепленной тюрьмой в городе. В её камерах держали священников и дворян, солдат и горожан, все они считались врагами помазанника Божьего. Пленники, находящиеся здесь, были не обычными пленниками, не убийцами и ворами, а врагами революции. Уильям Лод, архиепископ Кентерберийский, сторонник божественного призвания королей, был наиболее известным.

С наступлением ночи, когда Смолевку в первый раз привезли к внешним воротам, парламентский начальник Таура был озадачен, даже взбешен.

— А она кто?

— Доркас Слайт.

— И что из этого? — он неохотно глянул в предписание, протянутое ему охранником. Хмыкнул, увидев печать Комитета безопасности. — Обвинение?

— Колдовство и убийство.

Комендант усмехнулся.

— Отправь её в камеру.

Преподобного Преданного-До-Смерти Херви комендант Тауэра не смутил.

— Она может быть шпионом папистов.

— Ага, — комендант нахмурился над ордером. — Но здесь об этом ничего не сказано.

— Вы можете поспорить с Комитетом безопасности. Если желаете, я попрошу сэра Гренвиля Кони объяснить.

Комендант взглянул на него.

— Сэр Гренвиль? Это совсем другое дело, — он поднялся на ступеньку коляски и заглянул внутрь. — У неё есть привилегии?

— Никаких.

Комендант, в раздражении, что капитан караула не смог один разобраться с неожиданным узником, во всю глотку прокричал ему готовить бумаги. Смолевку вытащили из коляски, копыта лошадей громко цокали, когда разворачивали громоздкую повозку, а затем ворота с грохотом захлопнулись за ней. Она стала узницей.

В камере Смолевки окна не было. Единственный свет, тусклый в лучшем случае, шёл от сальных свечей, освещающих тоннель за дверной решеткой.

Пол камеры был каменным. В одном углу лежала куча старой затхлой соломы. Мебели не было. Ей выдали одеяло, все во вшах, но бесполезное при холоде. Так как в этом месте не было ни дня, ни ночи, то и другого времени года, кроме зимы, не было.

Она дрожала. Она оплакивала сама себя, а иногда напевала что-нибудь тихим голосом, тонким в сыром мраке. Она раскачивалась в углу на соломе, съежившись под одеялом, а камера воняла от зловонных нечистот. Вокруг сновали крысы, громко царапая когтями по каменному полу.

Она потеряла счёт времени, потеряла счёт количеству горшков с жидкой кашей, которые подсовывали через дверь. Хлеб был твердый как камень. От неё воняло. Её волосы спутались, тело было искусано вшами, а её сон постоянно прерывался громыханием дверей и скрипом засовов, которые сообщали, что где-то поблизости находились другие пленники.

Иногда решётка её двери затенялась, и она, подняв глаза, видела, как какое-то лицо прижималось к маленькой дверце. Глаза, смотрящие на неё, казались белыми. Иногда раздавался смех, иногда шипение с ненавистью.

— Ведьма! Папистка! Развратница!

Она не опустилась в пучину безумия. Две вещи спасали её. Она не знала, жив или мертв Тоби, и поэтому представляла, что он живой. Она заставляла себя думать, что он живой, раскачивалась в углу, обхватив руками колени, и рисовала себе жизнь, которая у них когда-нибудь будет. Она видела, как Тоби мстит её врагам, видела, как поражает сэра Гренвиля и мечом открывает мир, о котором они осмелились мечтать. Она представляла себе, как преподобный Преданный-До-Смерти Херви скулит о помиловании. Она видела своего брата на коленях, и представляла себе сладость сестринского прощения, более ужасную, чем быстрая месть меча.

Когда она выходила из мира своих грез, живущих в полях вечного лета возле прохладных рек, она заставляла себя декламировать вслух. Она старалась вспомнить всю Песнь песней Соломона и иногда оплакивала слова, звучащие в её голове. «И знамя его надо мною любовь». Она цитировала псалмы, вспоминая их из длинных часов детства, но большую часть она читала вслух поэму, которую так часто читала в Лазен Касл. Она могла вспомнить только первую часть, да и то не была уверена, что помнит её правильно, но любила эти слова. Леди Маргарет говорила, что поэма пародирует интенсивность любви, но слова Донна были подобны музыке в этой зловонной, холодной, камере с крысами:

Поймай падучую звезду,

Найди и корень мандрагоры,

Скажи мне, где ушедшие года,

И кто же раздвоил у дьявола ту ногу,

И научи услышать песнь русалок

И огради от завистливого жала

И выясни

Какой же ветер

Нужен чтобы продвинуть честный разум

Она никогда не видела моря, ближе всего она к нему подъехала в Саусхэмптоне, где во дворе гостиницы встретила миссис Свон, но оно рисовалось ей полным поющих русалок, и представляла как она вместе с Тоби сидят на берегу и слушают эти песни в безмятежном спокойствии.

В другое время она была близка к отчаянию. Она вспоминала ту неделю, когда её увезли из Лазен Касла, неделю, когда Хозяйка выплевывала на неё кучу оскорблений, выуживая из прошлого малейших грех, малейшую провинность и выливая на Смолевку всю свою зависть и злобу. Сидя в камере, где дни не отличались друг друга, Смолевка наполнялась решимостью жить во чтобы то не стало, но моментами ей казалось что все напрасно. Когда вода сочилась по стенам камеры, когда рот и горло наполнялись кислятиной от вони мочи, когда крысы будили её в темноте, когда она безудержно дрожала и не могла даже пошевелится, чтобы стряхнуть с себя вшей, которых видела на своей коже, иногда в такие моменты ей хотелось исчезнуть. В такие моменты она была уверена, что Тоби мертв, и желала быть с ним. Возможно, думала она, русалки поют песни только мертвым.

— «» — «» — «»—

— Великолепно! Великолепно! Сады почистят ваши люди? — это было сформулировано как вопрос, но полковник Фуллер знал, что это не что иное, как приказ.

— Конечно, сэр Гренивлль.

— Все спешишь, полковник, все спешишь. А лоджия! Как жаль, что орудия повредили её. Посмотри, у тебя есть каменщики?

— Хорошо, сэр Гренивлль.

Сэр Гренвиль шагнул на единственную ступеньку в тень эркерной лоджии. Посмотрел на виноградную лозу, болтающуюся без подпорки, которую разрушили тяжёлые ядра.