А потом, как будто её блаженство могло только расти, к ней пришёл юрист. Его звали Френсис Лапторн, и он излучал уверенность, что она сможет выиграть суд. Большое Жюри поручило её дело судье и присяжным. Она спросила мистера Лапторна, кто его прислал, но он только улыбнулся и подмигнул.

— Сейчас опасно, мисс Слайт, очень опасно. Даже каменные стены имеют уши! Но я рад, что я здесь.

Она тоже.

— А как Тоби?

Он улыбнулся.

— Вам не о чем беспокоится. Не о чем! Понимаете?

На её лице появилась улыбка, улыбка такого обожания и любви, что мистер Лапторн был тронут. Это был моложавый мужчина, немногим больше тридцати, с красивым лицом и глубоким и выразительным голосом. Он засмеялся, увидев, как она просветлела.

— Но вы плачете! Позвольте одолжить вам мой платок.

Он также смеялся над свидетельскими показаниями её обвинения.

— Это вы ведьма, дорогая? Просто абсурд. Абсурд! Это может быть Хозяйка, да! Скрытная, черная и ночная карга, если такие бывают! У него было полно планов, — он собирался вызвать свидетелей из лондонской стражи, которая сражалась с пожаром во дворе Скэммелла, и взять у них показания, что никто не видел дьявола той ночью. Он насмехался над мыслью, что кошка убила вооружённого мужчину или что Смолевка убила Сэмюэла Скэммелла. Смолевка приободрилась. В свой второй визит он заставил её прочитать «Отче наш» и зааплодировал, когда она закончила. — Замечательно! Замечательно! А вы сможете повторить это на суде?

— Если никто не будет втыкать мне нож в спину.

— А они пытались? Милая, милая, — мистер Лапторн покачал головой. — Если бы только я был там! Но зато я теперь здесь! — он положил кожаный портфель на стол и вытащил гусиное перо, чернильницу и большую пачку бумаги. Отпер крышку чернильницы и пододвинул вместе с пером к Смолевке. — А теперь вы должны поработать, Доркас.

— Зовите меня Смолевка, — застенчиво улыбнулась она.

— Смолевка! Какое приятное имя! Какое приятное. Это ваше среднее имя?

Она кивнула, не желая ничего объяснять.

— Смолевка! Прекрасно. Вы должны подписать бумаги, Смолевка. Очень много бумаг! Иногда я думаю, что мы, юристы, можем задохнуться в бумагах. Давайте начнем тут.

С её слов он изложил на бумаге её историю, все правду, она проверила, восхищаясь стилем, и подписала. Затем пришла очередь подписывать пачку чеков, подтверждающих услуги, полученных в Тауэре. Он улыбнулся, когда она поинтересовалась о них.

— Мы хотим, чтобы вашим надзирателям было хорошо, не так ли. В суде производит хорошее впечатление, если они улыбаются вам и помогают. Присяжные знают, что после всего вы не можете быть настолько плохой девушкой. Не беспокойтесь. Мы оплачиваем понемногу и туда и сюда.

Затем он положил пачку писем на стол. Это были запросы очевидцев для дачи показаний. Двадцать четыре были к стражникам караула, другие сорок пять были к солдатам, участвовавшим в осаде Лазен Касла. Френсис Лапторн сказал, что их имена он взял из парламентских военных списков, и от удовольствия потёр руки.

— Мы заставим пожалеть их об этом суде, дорогая! Да! Мы заставим почувствовать их дураками! — он засмеялся при её предположении, что круглоголовые солдаты побоятся давать показания. — Закон есть закон, дорогая. Вам видно его суровую сторону, но вы увидите, что он может быть заботливым хранителем правды. Они придут, если им прикажут. А теперь читайте и подписывайте их.

Она засмеялась, глядя на огромную пачку.

— Всё читать?

— Всегда читайте всё, что подписываете, дорогая? — смеясь, он признался, что все письма дублируют друг друга, но заставил её прочитать верхние. Затем он веером разложил их на столе и наблюдал, как она подписывала их снова и снова, а пока она подписывала, объяснял, что подумал, как будет опасно пригласить леди Маргарет или преподобного Перилли свидетельствовать за неё, как предложила она. — Не подходящее время для роялистов сейчас находиться в Лондоне. Понимаете?

— Да.

— Но не беспокойтесь. Мы все равно выиграем, действительно выиграем.

Френсис Лапторн просушил песком подписи, стряхнул остатки и убрал бумаги.

— Это все?

— А вы ещё хотите? — засмеялся он. — Все, моя дорогая.

Он пообещал вернуться на следующее утро, и Смолевка, воодушевлённая его визитами, смотрела, как он уходит, пересекая тропы архиепископа Лода. Он остановился у небольшой арки, обернулся, улыбнулся и поклонился ей. Она помахала в ответ.

Часом позднее в отдельной комнате гостиницы Беа Инн на городском конце Лондонского моста Франсис Лапторн вытащил бумаги из кожаного портфеля. Он сжёг все, кроме двух, на которых на обратных чистых сторонах была подпись Смолевки. Эти два он с довольным видом положил перед Эбенизером Слайтом.

— Дело сделано, сэр.

— И хорошо оплачено.

— Несомненно. И лучше чем в театре, — с тех пор, как пуритане закрыли театры, актеры, такие как Френсис Лапторн сидели без работы. — Всегда в радость выполнить поручение сэра Гренвиля.

Эбенизер недовольно посмотрел на него.

— И, несомненно, то поручение, когда вы доставляете ему радость.

Лапторн пожал плечами.

— Быть другом сэра Гренвиля большая честь, — сказал он, защищаясь.

Эбенизер не слушал его. Он уставился на подпись на бумагах.

— Господи!

— Что такое?

— Смотри! — Эбенизер кинул ему бумаги. — Бестолочь!

— Что? — Лапторн не понимал. — Вы просили получить две подписи, я получил! Что ещё вы хотите?

Эбенизер повернул листок и с сарказмом прочитал вслух:

— Доркас Смолевка Скэммелл. Что, чёрт возьми, это значит?

— Её имя!

— Смолевка? Это не её имя!

Лапторн пожал плечами.

— Она мне так сказала. Она сказала, что это её среднее имя.

— Ты глупец!

Актер принял вид оскорбленного достоинства.

— Человек может называться именем, каким желает, это не является незаконным. Если она сказала, что это её имя, значит это её имя. И этого вполне достаточно для её признания.

— Молись, чтобы тебе не пришлось делать признание передо мной, дурак, — Эбенизер взял два листка. — И молись, чтобы ты был прав. Он положил две монеты на стол.

Лапторн посмотрел на них. Ему обещали четыре, и даже четыре было недостаточной суммой для работы, которую он выполнил, но не осмелился возражать этому напористому опасному молодому человеку с тёмными и фанатичными глазами. Он улыбнулся.

— Помолюсь, чтобы вы передали привет сэру Гренвилю.

Эбенизер проигнорировал его. Прихрамывая, он вышел из комнаты, жестом показав своим людям следовать за ним. Он шёл медленно, тростью помогая себе при ходьбе. Пересек улицу и медленно спустился по ступенькам к пристани. Люди расступались перед ним, страшась его лица и вооружённых людей позади него. Его ждала собственная лодка, весла подняты вверх, чёрные лопасти выделялись в мириадах светящихся точек на реке. Эбенизер сел на корму и кивнул гребцам. Он был доволен. Он использует подписи для признаний, одну в колдовстве и другую в убийстве. Его сестра обречена, и даже еврей из Амстердама не спасет её. Эбенизер улыбнулся. Даже новости из Европы показывали, что глупое честолюбие Херви не причиняет никакого вреда.

— «» — «» — «»—

Джулиус Коттдженс, человек, который обеспечивал своих клиентов конфиденциальными новостями о финансовых капиталах севера, в этот вечер снова подошел к причалу. Он делал это каждый вечер, с тех пор как ему доставили слегка истеричное письмо сэра Гренвиля, но Коттдженс был доволен своими обязанностями. Ему нравилось гулять, трубка сладко дымила, пес бежал рядом, ну, а плата за его вечерний моцион была частью милосердной удачи. Амстердам в свете вечерних фонарей выглядел богатым и мирным, а люди довольными и преуспевающими. Коттдженс испытывал огромное удовлетворение.

Он остановился на своём привычном месте и сел на швартовую тумбу, пока собака оживленно обнюхивала тюки с тряпками. Дым от трубки Коттдженса медленно плыл в вечернем теплом воздухе над спокойными водами канала.

«Странник», цель его вечерних прогулок, все ещё стоял на причале. Он стоял на мелководье, грузовые трюмы уже не первую неделю были пустые. Грот-мачта снова поднята, но рангоуты все ещё прикреплены к палубе корабля. Красивый корабль, размышлял Коттдженс, но к отплытию он ещё не готов.

К мосткам подошел матрос, неся деревянный ящик с клиньями. Коттдженс махнул трубкой в сторону корабля и громко сказал:

— Привязанный к верфи корабль прибыли не приносит, мой друг.

— Mijnheer?

Коттдженс повторил, и моряк пожал плечами:

— В своё время он уже много заработал, Mijnheer.

Коттдженс сделал вид, что поражен. Кивнул на название, изящно вырезанное под иллюминаторами кормовой галереи:

— Английский корабль, да?

— Боже, нет, Mijnheer, его владелец Мардохей Лопез. И построил он его здесь! Я думаю, ему просто нравится английское название.

— Мой друг Мардохей? Он вернулся в Амстердам?

Матрос поднял ящик.

— Он здесь, но он болен. Может, Господь сохранит его, если Он присматривает за язычниками.

— Воистину так, — Коттдженс выбил трубку об тумбу. — Сильно болен?

— Так говорят, Mijnheer, так говорят. Простите меня.

Коттдженс подозвал собаку и отправился назад, вполне довольный собой. Он сможет сообщить сэру Гренвилю новости, новости, которые, несомненно, осчастливят этого толстого проницательного англичанина.

Коттдженс сделал небольшой крюк, чтобы глянуть на дом Лопеза. Окна двух нижних этажей как всегда были зарешечены и закрыты ставнями, но верхние окна были освещены. По занавесям двигались тени.