Он поерзал на неудобном стуле. Он терпеть не мог заседания в Тауэре, холодном мрачном месте, полном сквозняков.

— Я хотел бы обратить внимание суда и дать наставления тем юристам, которые однажды примут на себя мои обязательства, что на этой земле всегда существовала святая вера, что ведьмы должны быть сожжены на костре. Цель этого наказания не в причинении боли, а для того, чтобы помешать злому духу перейти из тела в ведьмы в тело родственников. Думаю, это предостережение суда не будет лишним. Поэтому, пользуясь свободой действий, данными мне признанием вашей вины в убийстве, я выношу приговор, чтобы вас, Доркас Скэммелл, завтра утром отвели на место казни и предали там заслуженной смерти путем сожжения на костре. Пусть Господь спасет вашу душу.

В зале воцарилось молчание, все смотрели на Смолевку, и затем раздался взрыв аплодисментов.

Смолевка стояла со связанными за спиной руками. Ни один мускул не дрогнул на её бледном лице. Оно было бесстрастно и ничего не выражало, ни шока, ни горя, ничего. Стража увела её.

— «» — «» — «»—

Утро следующего дня было прекрасным, о каком можно только мечтать. В воздухе над городом витало ощущение чистоты, как будто дождь очистил его, а ночной ветер освежил, и растущая толпа на Тауэр Хилл наблюдала, как последние лохматые облака исчезают на востоке.

Толпа была огромной, такой огромной, что некоторые говорили, что последний раз такая толпа была на казни графа Страффордского. Все были в хорошем настроении и развеселились, когда убрали виселицу и привезли целую телегу вязанок хвороста, которые свалили возле столба, вбитого между булыжниками. Толпа кричала рабочим:

+— Складывайте больше!

— Помните о людях сзади!

Рабочие нагромоздили кучу высотой восемь футов, и только высота столба помешала сделать её выше. Они провоцировали у толпы смех, притворяясь, что греют руки у воображаемого костра, но почтительно отошли в сторону, когда пришёл палач проверить их работу.

Он взобрался на вершину вязанок, попрыгал, проверяя их, затем его помощник прибил к столбу две цепи, которые будут держать Смолевку за шею и запястья.

У основания огромной груды палач приказал сделать два отверстия, отверстия, куда он будет подкладывать огонь, и только тогда отошел удовлетворенный.

Лучше всех будет видно людям, стоящим ближе всех к костру, хотя они постоянно просили снять шлемы и немного согнуться кордон солдат, удерживающих толпу в сорока футах от сваленного хвороста. Маленьких детей пропихивали между солдат, чтобы выжидать зрелища на пригревающем солнце, зрелища, ради которого они не спали всю ночь. Вторая выигрышная позиция была у домов с запада Тауэр Хилл, где богатые арендовали комнаты. Некоторые домовладельцы включали в цену освежающие напитки, другие устанавливали на окна и крыши подзорные трубы, везде была давка. На востоке, с крепостного вала самого Тауэра вниз на огромную толчею смотрели привилегированные гости солдат и офицеров. Медленно наступало утро.

Накануне всю ночь проповедники читали проповеди, провоцируя верующих к новым истериям, и теперь те самые священника двинулись сквозь толпу и проводили импровизированные сборища. В воздухе громко раздавались псалмы и молитвы.

Дети дергались, страстно желая, чтобы быстрее началось развлечение, некоторые карапузы ревели, думая, что родители не поднимут их повыше, чтобы они могли увидеть костёр. Продавцы пирогов прокладывали себе дорогу через толчею, выкрикивая свои призывы, продавцы воды на спинах носили тяжёлые бочки с водой.

Это был праздник, настоящий праздник, священный день, потому что сегодня, говорили проповедники, руками божьих детей осуществляется желание Господа. Сегодня в утонченной, ужасной агонии умрёт женщина, чтобы оградить царство Божье, и не удивительно, говорили проповедники, что Он послал такую прекрасную погоду.

— «» — «» — «»—

Накануне Смолевке сказали, что есть только одно платье, пурпурное. А теперь его забрали и вместо него дали светлую, хлопковую сорочку. Бесформенная, просторная рубаха при первых признаках огня, подозревала Смолевка, быстро вспыхнет и обожжёт её тело.

Тюремщицам казалось, что она впала в оцепенение. С тех пор как исчез Франсис Лапторн, и слишком поздно поняв, что он был заодно с её врагами, она оставила всякую надежду.

Только один раз за все это время Смолевка дала волю чувствам. Ей принесли письмо преподобного Перилли и она ужасно разрыдалась. Частично от радости, что Тоби жив, но больше оплакивая себя, что больше никогда не будет сидеть вместе с ним на зеленых лугах возле реки. Она умрёт.

Тюремщицы дали её сердцу выплакаться. Они были растеряны.

Не был растерян преподобный Преданный-До-Смерти. Он собирался сопровождать её на эшафот и молился, чтобы она раскаивалась во время своей последней поездки. Это был бы прекрасный рассказ! Он смог бы прочитать проповедь, как ведьма умоляет о прощении, бросая себя на милость Божью и как он, Преданный-До-Смерти, ведёт её к трону благодати. Он вошёл в комнату Смолевки вместе с солдатами, чтобы отвести её к столбу, и безотлагательно начал проповедь, кидая слова в её немое, потрясенное лицо.

Солдаты не смутились. Один связывал руки, затягивая узлы за спиной так туго, что она вскрикнула. Другой засмеялся.

— Осторожно, Джимми! А то наколдует!

Капитан прикрикнул на них, заставив замолчать. Он чувствовал себя неловко, выполняя свои обязанности, даже тяготился ими. Он верил, что закон должен быть священным, но накануне вечером он ужинал вместе со своими родителями в доме Калеба Хигбеда и юрист засмеялся, когда его спросили о суде.

— Конечно, это все чепуха. Нет никаких ведьм! И девчонка никакая не ведьма! Но закон говорит, что ведьмы есть, значит, они есть! Какая прекрасная свинина!

По крайней мере, думал капитан, девушка спокойна. Она казалась абсолютно безжизненной. Только иссушенный взгляд и красные глаза выдавали её бессонную последнюю ночь. Он поймал её взгляд, и ему показалось, что он излучал ужас, он подумал, что ей наверняка страшно. Капитан, жалея, что не сделал этого раньше, до того, как ей связали руки, шагнул вперёд с кожаным мешком в руках. Мешок казался тяжёлым и имел длинный ремень в виде петли, свисавший с затянутого горлышка мешка. Он нервно улыбался. В его обязанности это не входило, но то, что предложил ему его отец, обрадовало его.

— Миссис Скэммелл?

Она подняла на него глаза. Ничего не сказала. Она, наверное, уже далеко отсюда, подумал он.

Он поднял мешок в руках, улыбнулся.

— Порох, миссис Скэммелл. Если вы повесите этот мешок себе на шею, под сорочку, он обеспечит вам быстрый конец.

— Порох? — Преданный-До-Смерти нахмурился. — Порох? По чьему приказу, капитан?

— Ни по чьему. Это обычное дело.

— Сомневаюсь, — Преданный-До-Смерти улыбнулся. — У жертв ведьм не было быстрого конца, почему же он должен быть у неё? Нет, капитан, нет. Уберите его. Она должна прочувствовать всю суровость закона! — он повернулся к Смолевке и дыхнул на неё луковым запахом. — «Вы возделывали нечестие», женщина, «пожинаете беззаконие». Кайся! ещё не поздно! Кайся!

Она молчала, даже когда солдаты толкнули её к двери и один из них погладил её грудь через хлопковую сорочку.

— Прекратить! — закричал капитан.

А девушка, казалось, была в забытьи.

Колокол издал единственный ровный звук, сообщающий миру, что прошло четверть часа. Капитан посмотрел на красивое бледное лицо.

— Надо идти.

Она пошла как будто в трансе, ничего не слыша, ничего не видя, пересекая следы архиепископа на траве внутреннего двора. Она не видела, как в окне, забранном решеткой, архиепископ перекрестил её. Однажды, он знал, он пойдет той же дорогой навстречу смерти, которой пуритане будут аплодировать. Он посмотрел, как она исчезает под аркой и вернулся обратно в тишину комнаты.

— «» — «» — «»—

Некоторые из толпы стали нетерпеливо кричать, чтобы привезли ведьму, другие ждали более добродушно и говорили, что осталось ждать только пятнадцать минут. Солдаты освободили огромный проход от ворот Тауэра до кучи хвороста, дорогу, которую удавалось сохранить свободной лишь благодаря копьям наперевес и сильным толчкам. По ней разрешили передвигаться некоторым торговцам для продажи пирогов, эля или гнилых фруктов, которые всегда хорошо продавались на казнях, ими швырялись в приговоренных.

На расчищенном пространстве возле погребального костра помощник палача махал кузнечными мехами, разогревая угольную жаровню. Воздух мерцал над раскалёнными углями, на земле рядом с ними ждали своего времени два пахнущих дёгтем факела, для передачи огня от жаровни к куче хвороста. Кто-то крикнул палачу, чтобы он поджарил каштанов на фартинг. Огромный, одетый в кожаный жилет мужчина устало улыбнулся. Он привык ко всем старым шуткам. Смерть его не удивляла.

У низа холма, у ворот Тауэра началось оживление, оживление переросло в рассеивающийся, усиливающийся гул. Она едет! Маленькие дети вскабкивались на плечи к отцам, люди вставали на цыпочки и вытягивали шеи. Проповедники выкрикивали восхваления.

На земле должна была исполниться божья воля.

— «» — «» — «»—

Оживление началось, потому что открыли ворота Тауэра. Самые крайние в толпе увидели лошадь, запряжённую в телегу, подготовленную для Смолевки, чтобы повезти в её последнее короткое путешествие. Она могла бы идти пешком, но тогда бы её не было видно толпе, и поэтому солдаты конфисковали из тауэрской конюшни одну навозную телегу, чтобы довезти Смолевку до места её смерти.

Смолевку вели к телеге. Сквозь арку она видела и чувствовала присутствие огромного скопления людей. Стоял ужасный шум. Рев, рычание, лающие и завывающие звуки, которыми толпа выражает свою ненависть и которые подстёгиваются божьими слугами. Шум был как от разъярённого животного, нападая на неё, и в первый раз за этот день она вздрогнула от предстоящего испытания.