Она пришла туда выяснить секрет печатей, а вместо этого попала в ловушку, которую они соорудили из жадности. Лопез встал и направился к столу, на котором лежала оставленная им сумка, а когда вернулся, она почувствовала, что находится на краю огромного открытия. И это пугало её.

Мардохей Лопез ничего не сказал. Он молча положил руку на стол возле неё, взглянул на неё и вернулся в своё кресло. На столе он что-то оставил.

Не глядя, она знала, что это.

Он улыбнулся.

— Это ваше, держите.

К свету свечей добавился блеск золота. В золотом, ювелирно украшенном цилиндрике она видела причину всех своих несчастий. Она едва осмелилась дотронуться до него. Из-за одной из них перерезали горло Сэмюэлу Скэммеллу, а она оказалась слишком близко к ужасному костру, из-за этих печатей пал Лазен Касл, а сэр Джордж убит, и всё из-за этих печатей.

Она взяла её, почти затаив дыхание, как всегда, когда брала их в руки. И снова удивилась весу драгоценного золота.

Святой Мэтью показывал топор, инструмент смерти мученика, святой Марк имел гордый символ в виде крылатого льва. И эта печать, печать святого Луки, была похожа на святого Марка. На ней был изображен крылатый бык, с дородной и высоко поднятой головой, символ третьего евангелиста.

Она раскрутила две половинки и улыбнулась при виде маленькой фигурки, которая находилась внутри. Святой Мэтью содержал распятие, святой Марк — обнажённую женщину, изогнувшуюся в экстазе, а святой Лука — серебряного поросенка.

— Каждая из печатей, Смолевка, содержит символ, который держатель печати больше всего страшится, — голос Лопеза тихо звучал в комнате. Эта минута казалась почти немыслимой для Смолевки: с тайны снимали покрывало. — Мэтью Слайт получил распятие, сэр Гренвиль Кони получил обнажённую женщину, а я получил поросенка. Он улыбнулся. — Но я не считаю это за оскорбление.

Она соединила две половинки и посмотрела на белобородого старого человека.

— А что в четвертой печати?

— Я не знаю. Эти печати сделал человек, который сам является держателем святого Иоанна. Я бы очень хотел бы узнать, что же это такое, чего он боится.

Она нахмурилась, боясь узнать то, что в течение всего года так стремилась узнать.

— Владелец святого Иоанна Кристофер Аретайн?

— Да, — Лопез пристально посмотрел на неё, голос оставался тихим и мягким. — Пришло время, Смолевка, узнать всё, — он глотнул вина, прислушиваясь к треску сырых поленьев в камине. Каждая секунда для Смолевки длилась вечность. Лопез опустил бокал вина на стол, аккуратно и медленно, и посмотрел на Смолевку снова.

— Начнем с Кристофера Аретайна. Моего друга, — он посмотрел на печать в руках Смолевки как на что-то странное, на что-то забытое. — Говорят, что Кит Аретайн был красивейшим мужчиной в Европе, и я согласен с этим. Также он был мерзавцем, остряком, поэтом, воином и лучшим обществом, которое я знал, — Лопез тоскливо улыбнулся и поднялся. Разговаривая, он подошел к книжным полкам. — Он был большим любителем женщин, Смолевка, хотя я думаю, что это от него женщины сходили с ума, — он, кряхтя, добрался до верхней полки и вытащил книгу. — Кит был прекрасным сумасшедшим. Я даже не уверен, что смогу описать его. Не думаю, что он ведал страх, и он был слишком гордый, слишком вспыльчивый и никогда не опускался на колени. Иногда я думал, а не вела ли его ненависть в поисках любви. Лопез улыбнулся при этой мысли и снова сел, положив книгу на колени.

— Кит Аретайн мог иметь всё, Смолевка, всё. В конце концов, он мог быть графом! Старый король предлагал ему графство, но Кит всё отверг.

Он замолчал, отпил ещё вина, а Смолевка наклонилась к нему.

— Всё отверг?

Лопез улыбнулся.

— Тебе придётся принять, моя дорогая, что король Яков был наподобие сэра Гренвиля Кони. Он предпочитал любовников-мужчин. Думаю, он влюбился в Кита, но Кит не из таких. Король предлагал ему всё, но в ответ Кит отправил ему поэму, — Лопез улыбнулся. — Её напечатали анонимно, но каждый знал, что автором был Кит Аретайн. Он даже хвастался. В поэме он описал короля как «тот шотландский чёртополох с шипом без пола», — Лопез засмеялся и был рад, что Смолевка поддержала его. Старик грустно покачал головой. — Это была неудачная поэма, неудачная идея, и у неё мог быть только один результат. Кит оказался там же, где были вы, — в Таэуре. Каждый говорил, что он должен умереть, что оскорбление слишком сильное и слишком публичное, чтобы его простить, но мне удалось его вытащить.

— Удалось вам?

Лопез улыбнулся.

— Я задолжал Киту очень большой долг, а король Англии задолжал мне маленький долг. Я простил королю его долг, а в ответ он отдал мне Кита Аретайна. Но было условие. Киту Аретайну было запрещено жить в Англии, его нога никогда не должна ступать на английскую землю, — он взял книгу в руки. — Он перестал быть поэтом, если когда-либо им был, и стал солдатом. Здесь… — он протянул книгу, — весь он.

Книга показалась странной, как будто кожаная обложка была больше, чем страницы. Смолевка поняла, когда открыла её. Кто-то вырвал все страницы, оставив только две. Оставлена была только титульная страница «Поэмы. О некоторых размышлениях. Мистер Кристофер Аретайн». На противоположной странице была гравюра, изображающая самого поэта в обрамлении сложного узора. Это был небольшой безжизненный набросок, но художнику удалось передать надменный взгляд. Лицо было властным, смотрящим на мир глазами победителя.

Она перевернула страницу и увидела торчащие разорванные нити переплета. На обложке энергичной стремительно рукой было написано «Моему другу Мардохею, это значительно улучшенное сочинение. Кит». Смолевка взглянула на Лопеза.

— Это он вырвал страницы с поэмой?

— Да. И сжёг их. В этом самом камине, — Лопез тихо засмеялся при воспоминании, а затем грустно покачал головой. — Я думаю, он понимал, что никогда не станет великим поэтом, поэтому решил не быть им вовсе. Но думаю, не понимал, каким исключительным человеком он был сам. Кит Аретайн, милая, ужасно растрачивал свои обширные таланты, — Мардохей Лопез отпил ещё вина. Она смотрел на печать, но, поставив бокал с вином на стол, поднял глаза на Смолевку и сказал слова, которые почему-то не удивили её, а перевернули ей душу. — А к тому же он был твоим отцом.

24

Колокола на Святой Марии прозвонили одиннадцать. С реки, из города, который громоздился вокруг собора, этот час эхом повторили другие колокола. Ворота Лондона заперли, тысячи обитателей Лондона в большинстве своём уже спали, чтобы проснуться на утро следующего дня, не сильно отличающегося от того, в который они закрыли глаза. Но только не для Смолевки. У неё больше никогда не будет тех дней, какие были до этой ночи, её внезапно выкрутили так, что только немногие испытывали. Мэтью Слайт, деспотичный пуританин, который постоянно грозил ей Божьей карой, не был её отцом. Её отцом был поэт — неудачник, остряк, любовник и изгнанник. Кит Аретайн. Она вернулась к портрету в испорченной книге. В этом высокомерном властном лице она попыталась найти сходство с собой, но не смогла.

— Мой отец?

— Да, — мягко сказал Лопез.

Она чувствовала, как падает в пропасть невероятной темноты, и как будто внутри этого мрака она пыталась обрести крылья, чтобы выбраться на свет. «Поэмы. О некоторых размышлениях». Но какие? Какие размышления побуждали её настоящего отца?

— Эта история началась давным-давно, Смолевка, в Италии, — Лопез откинулся на высокую спинку кресла. — Против моего народа произошло восстание. Я точно не помню почему, но полагаю, что чей-то христианский ребенок упал в реку и утонул, а толпа подумала, что это мы, евреи, украли его и принесли в жертву в нашей синагоге, — он улыбнулся. — Они часто так думали. Поэтому нападали на нас. Ваш отец был там, очень молодой юноша, и думаю, что больше всего его поразило, что гораздо интереснее сражаться против толпы, чем быть в толпе. Он спас мне жизнь, и моей жены, и моей дочери. Он сражался за нас, спас нас и очень оскорбился, когда мы предложили ему деньги. Хотя, в конце концов, я заплатил ему. Я услышал, что он в Тауэре, и одолжил денег королю Англии. А потом я простил долг короля Якова в обмен на жизнь вашего отца.

У него не было ни гроша, когда я привез его в Голландию. Я предложил ему денег, и он снова отказался, но затем он заключил со мной сделку. Он возьмет у меня деньги и вернет их с процентами через год. Все, что он получит больше, будет его.

Лопез улыбался, вспоминая.

— Это был 1623 год. Он купил корабль, великолепное судно, и нанял команду. Купил орудия и отплыл в Испанию. Он стал пиратом, ничем иным, хотя голландцы передавали ему письма о вознаграждениях, которые не помешали бы главарям предать его медленной смерти. Они никогда этого не сделали. Когда фортуна улыбалась вашему отцу, то она улыбалась очень широко, — Лопез отпил вина. — Жаль, что вы не могли видеть его возращение. С ним плыли ещё два корабля, оба захваченных и оба полные испанского золота, — он покачал головой. — Я никогда не видел столько денег, как тогда. Только два человека взяли больше от испанцев, но ни один не думал об этом меньше, чем ваш отец. Он выплатил мне долг, оставил себе, и выплатил мне дополнительные комиссионные. А оставшиеся деньги я должен был сделать твоими. Это было состояние, Смолевка, настоящее состояние.

Огонь в камине затихал, комната остывала, но никто не пошевелился, чтобы подложить дров в гаснущее пламя. Смолевка слушала, позабыв про вино, слушала рассказ незнакомца о том, кем она была.

Лопез погладил бородку.

— Прежде, чем все это случилось, прежде, чем Кит написал свою поэму, он влюбился. Милостивый Боже! Он был сражён. Он написал мне, что он нашёл своего «ангела» и что он женится на ней. К тому моменту я знал его уже шесть лет и думал, что он никогда не женится. Но шесть месяцев спустя он написал мне снова и он по прежнему был влюблен. Он сказал, что она чистая, мягкая и очень сильная. А также сказал что очень, очень красива, — Лопез улыбнулся Смолевке. — Я думаю, это так и есть, потому что это была ваша мать.