Виктор говорил тогда, что больше никогда не видел за один раз такого количества генералов – из Москвы приехали разбираться. В армии и на флоте всегда было негласное, но всем известное правило: если виноватого нет по определению или он по какой-то причине не найден, то его назначают.

Командир, замполит и Виктор – это были его подчиненные, которых выделили в наряд на охрану порта. Эти трое целыми днями писали объяснительные, а еще их опрашивали, их собеседовали, составляя свое личное мнение, все проверяющие по очереди. А вечером после всего этого они заваливались пить почему-то именно в нашу квартиру. Не к командиру и не к замполиту, у которых были более-менее просторные квартиры, а к нам с Усольцевым в крохотную семейную общагу. Я с беспокойством смотрела на осунувшееся лицо и воспаленные глаза мужа и молча накрывала на стол. Потом уходила из кухни, чтобы не мешать им. Они не шумели и не мешали спать детям, там было тихо, только слышался негромкий разговор.

В третий такой вечер, ближе к двум часам ночи я вошла к ним и миролюбиво спросила:

– Мальчики, может уже хватит?

– Зоенька! – подхватился замполит облобызать ручку. А командир мотнул головой, и Виктор достал еще одну рюмку и поставил ее на стол. Мне вежливо предложили:

– Вы с нами, Зоя?

– И сразу расходимся, – согласилась я, опрокидывая в себя коньяк, – царствие небесное…

– Сегодня мы пьем не за царствие, – хмыкнул замполит, – мы, собственно… за состоявшееся уже оскотинивание. Вынужденное, принудительное… как? Или же это врожденное и просто вылезло нежданчиком.

– Спорный вопрос, – задумчиво протянул командир, – всегда зависит от человеческой натуры.

– Зой, – поднял покрасневшие от недосыпа и алкоголя глаза мой муж, – тут такое…, а мы трясемся за свои шкуры, потому что там, – взглянул он в потолок, – нужна кровь. Все равно – чья, но ее нужно много. Чувствуешь себя скотом, матери их завтра приедут… что скажешь, родная?

Заговорил командир:

– Пацаны боялись… Я не знаю чего, но с патроном в стволе точно ничего не страшно. Лампы теперь дадут. А завтра решится, кого из нас троих грамотно оприходуют, Зоя. Ну, это так… на злобу дня, а вот что по нашему вопросу? Вы как считаете? Вынужденное оскотинивание существует? Или скотство в крови?

– Не знаю… вы слишком резко, наверное. Я бы выбрала другое слово, но думаю – нет позора, если человек переживает за благополучие своей семьи и опасается незаслуженного наказания, которое угробит его будущее, – наскоро определилась я, – а теперь хватит философии – по домам! Выспитесь. Вить… иди уже мойся, я провожу гостей.

– Да не то, чтобы так уж… но мерзко все это. Хорошо, – поднялся Виктор из-за стола, – выполняйте, товарищ командир – все моя Зоя говорит правильно.

Тогда уволили замполита. Наверное, все же командир лодки и боевой специалист были более ценными кадрами, чем он. Уволили со сложной формулировкой, и было не так важно – что там написано. В те вечера они даже не пьянели толком, хотя выпито было немало – стресс сжирал градус, но будь на их месте кто послабее…

Может, именно в связи с такими вот случаями – далеко не единичными, пьяниц в войсках не оправдывали и не любили, но понимали и терпели до последнего – знали, что не застрахован никто. И может статься, что когда-нибудь единственный доступный способ не сойти с ума будет – напиться в хлам. А тебя в свою очередь поймут. Ну, это больше мои соображения... Но они очень похожи на правду.

В роду Усольцева не было алкоголиков, сам он до нашей свадьбы не светился передо мной в пьяном виде, и последнее чего я боялась, выходя замуж, это его алкоголизма. Но когда мы только прибыли к первому месту службы, началось что-то непонятное…

Мой муж регулярно, пару раз в неделю – точно, стал приходить со службы поздно и пьяным. Пили господа офицеры коллективно и культурно – в офицерском ресторане «Белые ночи». Потом – утром, Усольцев мучился головной болью, молчал и смотрел виновато, а вечером перед этим невнятно блеял, что отказаться он никак не мог – это был почти приказ и отрываться от коллектива это… и что он вливается в него… и что – просто никак, потому что…

Разные люди в пьяном состоянии выглядят по-разному. На лице моего молодого тогда мужа в сильном подпитии рисовалось особенное выражение – блаженно-идиотское. Для себя я категорически отрицала его в таком состоянии. Это был не он – мой Витя, а совершенно чужой мне и не очень умный на вид человек. Когда он падал в кровать, я молча спихивала его ногами, и он валился на пол. Ворчал, ловил подушку и засыпал там.

Пару недель я еще пыталась понять и терпела все это, но потом Усольцев получил ультиматум – или он находит в себе решимость отказать коллективу и вливается в него как-то иначе, или я сегодня же записываюсь на прием к адмиралу. И рассказываю, как командование одной лодки делает все для того, чтобы разрушилась молодая семья. А она бы разрушилась. И – как отрезало. Оказалось, что отказаться можно было. И неизвестно – чем все могло закончиться… может и ничем страшным, но мне казалось тогда, что остановила я его вовремя.

Чуть позже я кое-что узнала и даже немного поняла его, хотя и не оправдывала – когда лодку с Севера отправляли в длительный ремонт, на нее списывали со всех экипажей самые, что ни на есть… сливки общества. Ненадежные офицеры сливались туда так же, как и дурные срочники. Относительно вменяемой оставалась только верхушка экипажа, но и эти ребята, поставленные перед фактом такой подставы, оказывались под прессом обстоятельств. Виктору не повезло – он сразу попал в такой экипаж. Но не сломался, не возненавидел службу во всех ее проявлениях, не спился, в конце концов. Я тогда помогла, но это был единичный случай, а еще имелась общая закономерность. Он справился.

Когда оборзевшие старослужащие отказались стать в строй по сигналу тревоги, они были смыты Усольцевым с коек струей воды из брандспойта.

Пьяный бунт годков тоже был подавлен силами младшего офицерского состава. Цель была – утихомирить, но не покалечить. А еще приходилось уворачиваться от топора, снятого с пожарного щита на пирсе. Свой авторитет в этой ситуации Усольцев не завоевывал, он его насаждал силой. И скоро уже говорили – летеха е…тый, лучше с ним не связываться.

Теперь же… Паша намекал на то, что Усольцев сильно жалеет, и если это правда… И когда он вернется, а я вот так уехала… Не острую тревогу, но какое-то мучительно-беспокойное чувство эти мысли вызывали. Взгляд нечаянно упал на комод – оттуда на меня смотрел Николай Чудотворец. Я поползла с кровати… и застыла.

Я все сделала неправильно. Неопределенность наших отношений сейчас, их незавершенность и недосказанность… все это оставляло иллюзию того, что между нами все еще протянута если не стальная струна, как раньше, то ниточка – точно.

Так же, как и пьяного когда-то, сейчас я будто бы и отрицала для себя его вот такого – незнакомого, чужого, предавшего меня Усольцева. Но в то же время еще чувствовала своим. Иначе, почему мне так неспокойно на душе из-за того, что он сейчас в море? Почему сжимается все внутри при одном только намеке на мысль, что он может спиться к чертям?! Или просто одноразово ужраться и отчебучить что-то непоправимое?

Поэтому все неправильно. Душой я была все еще там – с ним. Хотя физически здесь – рядом с мамой… и коровой. Господи… Я же всегда чувствовала свою причастность к большому делу, которым занимался муж, чувствовала себя живой частичкой флота и всей той значимой, напряженной и очень важной жизни, которой жил военный север. И что теперь, здесь? Справлюсь я? Если бы еще не эта злополучная корова…

Тоска пронзила неожиданно остро, холодной гадюкой зашевелилась в груди, скрутилась там тяжелым клубком… Я встала, выщелкнула из облатки таблетку снотворного, проглотила ее и потянулась к иконке… Это казалось очень нужно, просто жизненно необходимо. Я обещала Розе Давлятовне, просто обещала. Или не просто…

Глава 10

Назавтра я проспала почти до обеда. И первый раз, наверное, за все это время выспалась по-настоящему. Никто не будил меня на уколы и завтраки с обедами, никто не заглядывал поминутно в комнату и не топтался рядом. Там я почти все время спала, но это был сон кусками, урывками, и состояние между тоже было похоже на сон – вялое и потерянное.

А тут я проснулась и, несмотря на всю ту хрень, что была передумана вчера вечером, чувствовала себя не так и плохо. Все воспринималось чуть иначе, даже наличие этой самой коровы, будь она неладна! Почему-то именно факт ее существования стал самым ярким впечатлением за вчера, как ни странно. А сейчас стало любопытно, и я даже уже готова была знакомиться.

Мама нашлась на кухне, и я снова удивилась тому, как она изменилась. Пока я и сама не определилась – в какую из сторон? Я не видела ее после развода. Она просто проинформировала меня в общих чертах (а что там было неясного?) и поставила перед фактом, что они разводятся по инициативе папы. Моему предложению приехать и поддержать ее сильно удивилась. Оказалось, что у нее уже куплена путевка и уезжают они в Турцию вдвоем с подругой.

Но именно то, что изменения получились такими основательными, и говорило о том, что перенесла она все это дело совсем не так легко, как старалась тогда показать. Да я и так сейчас все понимала.

– Мам…?

– Встала? Сейчас будем овсянку, а на обед куриный супчик и творожную запеканку. Аппарат на столе, проверь давление.

– Вот так сразу, с кавалерийского наскоку, да? – деланно возмутилась я.

– Если нужно постоянно контролировать, значит, мы будемконтролировать. Умывайся, сейчас я расскажу тебе свою новость.

Ванная комната в этом доме была именно что комнатой. После квартиры в старой панельке вообще все площади здесь воспринимались, как что-то запредельное. Хотя к чему здесь было привыкать? Этот дом был родным для меня, здесь я провела почти все сознательное детство – с десяти лет жила вместе с дедушкой и бабушкой – мамиными.