Почему она виновата в том, что продалась моему отцу, предала меня, а я ощущаю себя извергом, видя её беззащитность?

– Хочу облегчить тебе поиск клиентов.

Она открывает глаза и недоуменно смотрит на меня.

– Ты станешь моей любовницей на некоторое время, пока мне не надоест или я не посчитаю, что долг отработан.

С каким-то странным, непомерным восхищением я наблюдаю, как эмоции в ней рождаются, бурлят, смешиваются, как голубые глаза загораются огнем, как её дыхание учащается. Мои глаза не сразу замечают движение руки Алены, когда она выплескивает содержимое бокала мне в лицо. Надо было ожидать чего-то подобного от это дикой кошки.

– Иди к черту, Самгин!

Вытираю рукавом рубашки лицо и подхожу к ней настолько близко, что она ещё теснее прижимается к стене, словно хочет избежать близости со мной.

– Что, я тебе настолько противен? – спрашиваю, слегка сжимая её шею, понуждая поднять ко мне лицо.

– А отчего же ты не предлагаешь лечь под твоего папашу, ведь это ему я должна? – шипит она сквозь зубы, давая понять, что ответ на мой вопрос очевиден.

– Ему ты уже ничего не должна, я выкупил твой долг, – отвечаю на её вопрос, наблюдая, как она закусывает нижнюю губу, так, что та белеет. – Поэтому, извини, остается только лечь под меня.

– Неужели твое уязвленное самолюбие так требует мщения? – Она смотрит на меня, упираясь ладонями мне в грудь, словно хочет оттолкнуть, но сил в её руках я не чувствую совершенно.

Рассматриваю её с интересом и не могу отказать себе в удовольствии прикоснуться к нежной коже щеки, проводя по ней большим пальцем, продолжая путь к её шее с тыльной стороны, поглаживая пальцами. Её тело тут же отзывается на ласку, она подается мне навстречу, её рот приоткрывается, а взгляд будто дымкой заволакивает. Это будто происходит помимо её воли, и я силюсь понять, неужели так можно имитировать.

– Хочу узнать, насколько ты стала опытной, скольких мужчин обманула после меня, сколько из них тебя попробовало.




Алена

Я не знала, насколько меня еще хватит, когда закончится это унижение. Мне кажется, тот градус ненависти, который царил в кабинете, превысил уже все допустимые лимиты.

–  Ненавижу тебя и твоего папашу! – произношу, дрожащим голосом, чувствуя, как от обиды, безнадежности, слабости к горлу подступают слезы и душат меня, и меньше всего сейчас мне хочется, чтобы он видел эти слезы.

Когда мне удалось получить обещанную сумму, сестра приняла на себя все формальности, связанные с госпитализацией бабушки в клинике и нашим перелетом. Мне не хотелось рассказывать ей о том, каким образом я раздобыла нужную сумму. К тому же, мы обе сейчас пребывали в таком состоянии стресса, когда мысли были только об одном – о здоровье нашей бабушки. Я просто пообещала сестре поведать историю о том, как мне удалось найти деньги, позднее, и на этом мы закрыли эту тему.

Бабушка стоически перенесла новость о том, что мы с сестрой приняли решение оперировать её за океаном. Казалось, она согласилась лечиться не потому, что стремилась жить, а потому, что не хотела нас расстраивать. Пока готовились к перелету, я изучала информацию о каждом хирурге клиники, специализирующемся на той операции, что требовалась бабушке. Я хотела для нее только лучшего специалиста, чтобы свести к минимуму возможные риски.

Казалось, что вся бюрократическая волокита должна была закончиться еще в России, но и тут с этим были проблемы, несмотря на то, что на счетах клиники от меня была депонирована огромная сумма.

Дни до операции текли быстро, мимолетно, время буквально ускользало. Наш случай был сложным, и не каждый врач был готов за него взяться. Сначала бабушку согласился вести светило отделения нейрохирургии – человек, наделенный огромным дарованием, с множеством врачебных регалий, но в последний момент отказался без объяснения причин. В голову пришла нехорошая мысль о том, что он не хочет портить себе статистку возможным неблагоприятным исходом хирургического вмешательства.

Найти и обсудить с ним его решение было не самой простой задачей: его невозможно было застать в кабинете, а запись на прием была расписана на месяц вперед. Мы с сестрой часами просиживали под его дверями, но если он и появлялся там, то на контакт не шел. Медсестры шептались, что он гений и, как всякий одаренный человек, имеет свои отклонения.

Время истекало, операция на головном мозге была назначена на завтра, и мне совсем не понравился молодой хирург, которому было куда интереснее поговорить со мной, нежели с моей бабушкой. Мне не хотелось, чтобы кто-то приобретал опыт, учился и практиковался, оперируя дорогого мне человека. Не имело никакого значения, какой университет он окончил, тот факт, что он носит одну фамилию с заведующим отделением, меня уже не устраивал. Не хотелось убеждаться в правильности крылатого выражения, что природа обычно отдыхает на детях.

Вымотанная бегом по клинике в поисках врача, который буквально скрывался от меня, я зашла, уставшая и взмокшая, в лифт и уставилась в знакомое лицо. Он, тот самый врач, который никак не хотел со мной разговаривать, стоял в голубой рабочей робе хирурга и с шапочкой на голове.

– Вы Патрик Фриман? – Мой голос дрожит, потому что я не верю своему везению.

– Да? – Он поднимает на меня усталый взгляд.

– Прооперируйте мою бабушку, пожалуйста. – Понятия не имею, что сказать, какие слова подобрать в такой ситуации. Просто говорю прямо, как есть.

– Фамилия?

– Ролдугина Антонина Николаевна.

По лицу врача я вижу, что он знает, о какой пациентке идёт речь.

– Хорошо, – просто кивает. Будто мне было достаточно только попросить.

Лифт останавливается, он покидает его уверенной походкой, а я бегу за ним, находясь в замешательстве, пытаясь понять, шутил он или действительно будет оперировать.

Нет, он не шутил.

Фриман провел операцию блестяще, и бабушка прекрасно себя чувствовала после нее. Впереди была лучевая терапия, и тут все зависело от того, как перенесёт её бабуля.

В США мы провели три недели, и мне пора было лететь в Россию. Бабушка настаивала на моем возвращении в обычный тренировочный режим, хотя я была в крайней степени измотана, причём в основном именно в моральном плане.

Пока мы находилась с ней в Америке, я не прекращала тренировок. Данилевский как тренер, имеющий определенные связи в гимнастическом сообществе Штатов, договорился с одним из клубов, и я смогла продолжить подготовку в их зале. Наверное, если бы в этом клубе знали, что я отберу у их страны три золотые медали, они бы ни за что на это не согласились.

Каким бы бессердечным и жестким ни был с виду Сергей Архипович, это оказалось лишь маской, под которой скрывался очень добрый и великодушный человек. Его не волновали деньги за перелет, проживание и прочие расходы. Пока я жила у Лады, он гостил у своих друзей. Данилевский видел, что я, несмотря на все преграды, способна стать первой, и искренне верил в меня, всё остальное для него не имело значения.

Я не была вправе подвести Данилевского, бабушку, Ладу – всех, кто верил в меня и надеялся на мою победу. Без «золота» Олимпиады все преграды, которые мне удалось преодолеть, все мои потери оказались бы бессмысленными, тщетными. Эта мысль поддерживала силы в моем измученном теле и разуме.

В Гонконге перед выходом на помост, чтобы продемонстрировать все то, чему меня научил Данилевский на брусьях, я пребывала в абсолютной решимости одержать победу. В моем арсенале уже было «золото» в личном многоборье, и после брусьев предстояло выступление на бревне. Но сил я не берегла, если не отдам сейчас все – не смогу победить. К тому же, несмотря на то, что я действительно прилетела на игры в полуживом состоянии, стоило мне подойти к снаряду под гомон болеющей за меня толпы, как я обо всем забывала. Страдания были не важны, а боль отходила на второй план.

Обрабатываю ладони в гимнастических перчатках магнезией, смазываю ею же снаряд, чувствуя его жесткость, в некоторой степени – упрямство. Вопрос лишь в том, кто из нас окажется более упрямым, кто кого сможет укротить. Данилевский наполнил программу на брусьях многими элементами, которые еще не выполняли женщины, позаимствовав их из мужской спортивной гимнастики. Мало кто верил, что девушка с таким хрупким телосложением, как у меня, способна исполнить нечто подобное.

Для них нужна была не просто сила, а мощь.

Тренировки, в которых я выкладывалась не до пота – до крови, принесли свои плоды. С физиологией бороться сложно, моя мышечная масса была скудной. Но вопреки законам природы, с моим легким телом, у меня получались фантастические винты в воздухе, в отрыве от снаряда. Я летала над брусьями, словно не существовало никакого земного притяжения, точно Ньютон его не открывал, а гравитация – всего лишь выдумки для слабаков.

Когда завершилась программа, мне даже не важно было, какое место я займу. Все мои силы остались там, вся энергия была израсходована до последней капли. От меня осталась только оболочка, которой стоит немедленно принять горизонтальное положение.

Сергей Архипович, видя мое бледное лицо, просто молча сжал мои плечи, потому что я потихоньку начала оседать. Главное – не упасть в обморок, иначе это конец.

Когда объявили высшие баллы, я просто кивнула и села на скамейку в ожидании награждения, чувствуя, как каждая мышца в теле дрожит от пережитого напряжения, и думая о том, где найти силы на еще одно выступление.

Выходя на помост в последний раз на этих играх, чтобы исполнить программу на бревне, я вновь искала в себе внутренние резервы, ощущая при этом лишь черную усталость, но зал снова зажёг во мне искру, которая распалялась с каждой секундой перед выступлением. И я горела, я жила в последующие минуты на снаряде. В итоге, в Россию я возвращалась как многократная олимпийская чемпионка.