Находясь рядом с родителями, я умилялась их взаимоотношениям - столько лет вместе, а ведут себя как молодожены. Вот что значит – настоящее чувство, с годами лишь укрепившееся. А ещё я поняла, как же я по ним соскучилась и как же это хорошо, когда есть люди, которые тебя любят. За то, что ты просто есть. И если им что-то от меня и надо, то только внимание и дочерняя забота.

 За столом мы просидели долго. Ужин сменился чаем с купленными мной конфетами, а разговоры пошли о планах на будущее, касающихся дома. Отец собирался построить небольшую пристройку, намекая, что пора бы сделать комнату для внуков. Я с улыбкой делала вид, что меня это не касается, хотя касалось это меня напрямую - я же их единственный ребёнок.

 Спать по комнатам мы разошлись после полуночи. И на свежем воздухе я уснула быстро. Мне даже не потребовалось отгонять от себя навязчивые мысли - они просто не успели проникнуть в моё сознание. Я легла, закрыла глаза и тут же провалилась в сон.

Глава 16. Заслуживая прощение

 Проснувшись утром, я не сразу поняла, где это вчера уснула, и, открыв глаза, ошарашенно уставилась в деревянный потолок. Но потом приняла горизонтальное положение и, оглядевшись, выдохнула - я в родительском доме. На стуле лежал уникальный махровый халат, купленный мамой на местном рынке: сочно-оранжевый, на молнии, с длинным рукавом, но с коротким, до колен, подолом. На полу у кровати стояли мои любимые, тоже оранжевые, плюшевые тапочки-тигрята.

 Я улыбнулась, ведь, несмотря на то, что все это выглядело таким нелепым, эти забавные вещи я очень любила. Они были как-то по особенному трепетно мне дороги.

 Лениво и нехотя поднявшись с кровати, я заправила постель и застелила ее разноцветным пледом, связанным моей мамой. Есть у неё такое хобби - вязание, и такими цветными шедеврами ручной работы моя мамочка снабжала всех родных и знакомых. Мамуля утверждает, что данный вид рукоделия ее успокаивает. Я тоже как-то попробовала вязать, но в результате не успокоилась, а даже распсиховалась оттого, что ничего у меня не получается, и скоропалительно решила, что это просто не моё.

 Мамы дома уже не было. Ее рабочий день начинался в восемь утра и заканчивался в шесть часов вечера. Она, в отличие от меня, самый настоящий жаворонок: утром легкая на подъем, бодрая и на многое готовая.

 Между нами с родительницей очень длительное время существовало этакое “птичье” противостояние. Когда я училась в школе, мама всячески способствовала моему раннему пробуждению, пытаясь перевоспитать мою сову в жаворонка, и в ход шли различные методы: и ласка, и ругань, и задорное мамино пение и иногда даже холодная вода, безжалостно вылитая на моё лицо. Но моя “птичка” активно сопротивлялась, желая спать до победного, и поднимала мое сонное тело лишь за тридцать минут до выхода в школу. И никогда, между прочим, туда не опаздывала.

 Наше с мамой противостояние сошло на нет совсем недавно - когда мы начали жить отдельно. Полагаю, мамуля попросту смирилась. И теперь, когда я приезжала к ним в гости с ночевками, по утрам меня уже не будила, позволяя  спать столько, сколько мне хочется. А вот папа, кстати, в нашей с мамой войнушке никакого участия никогда не принимал и удивительным образом сочетал в себе в нужный по обстоятельствам момент обеих “птичек”.

 Я вышла из комнаты и, быстро посетив ванную, направилась в столовую. На столе, по соседству со стопкой ароматно пахнущий фирменных маминых оладушек (да, она по утрам успевала ещё и готовить, и не только на себя!), лежала записка, написанная папиным почерком. В ней глава нашей семьи сообщал, что уехал на охоту, так как сейчас открыт сезон на рябчиков. Когда точно вернётся, не написал, но намекнул, что охота может продлиться и до утра, ибо папа уехал в весёлой компании двоих своих приятелей.

 Также в записке сообщалось, что днем должна зайти соседка тётя Маша, и ей надлежит безвозмездно (подчеркнуто два раза) отдать найсвежайшие перепелинные яйца, лежащие в холодильнике на верхней полке. Насколько я знала, товарно-денежного отношения с тетей Машей у папы не было, а просто нормальное добрососедское. Папа охотно делился с ней своими фермерскими продуктами и в ответ получал любую необходимую помощь при первом же обращении.

 Заварив себе чай, я устроилась за столом и с удовольствием начала поглощать оладьи. И очень быстро опустошила всю миску. Потом помыла посуду, оставшуюся не только после меня, но и после утренних трапез родителей. В нашей семье еще со времён моего детства существовало такое неоспоримое правило: кто последний, тот и моет.

Потом прогулялась по дому, подмечая, что за то время, пока меня здесь не было, в нем ничего существенно не изменилось. За исключением так называемой, “гостевой” комнаты. Она претерпела небольшие изменения - родители наконец избавились от древнего, ещё времён Советского Союза, дивана. Что ж, Дашка, надо будет обязательно купить им новый. Причём, самой. Денег они не возьмут.

 Я вернулась в столовую и села за стол. Заняться мне было нечем – в доме, как обычно, идеальный порядок, ни пылинки. Готовить тоже не нужно - холодильник забит кастрюлями и сковородками с готовой и сытной едой.

 Соваться в папино хозяйство я не решалась, к своим перепелам и кроликам отец никого не допускал, даже маму. На огороде, по причине осени, я не представляла, что можно сделать. А если бы было что-то срочное и необходимое, то мне об этом обязательно указали бы в записке.

 Честно говоря, приняв такое быстрое решение приехать сюда, я не подумала, что и здесь мне придётся быть одной. Нет, я не собиралась делиться с родителями о том, что со мной произошло. Просто от самого присутствия рядом близких людей, а также от каких-то мелких бытовых хлопот на душе становилось легче. А сейчас, когда находилась один на один с самой собой, меня опять накрывало… Картинки то и дело мелькали перед глазами: свечи, воск, Эл… комод, стопка бумаг, Лев… Прекрати, Дашка! Придумай лучше себе занятие.

 Подумав и не придумав ничего оригинальней, я решила поработать. И желательно объемно и основательно. То есть постараться сделать за сегодня все то, что я обычно растягивала на неделю. А на завтра попросить папу завалить меня какой-нибудь “сельской” работой. Любой. Ведь существует же такое понятие - трудотерапия. Я на все готова, лишь бы не думать, не вспоминать…

 Поработать я решила в столовой. Ведь тут имелось все, что мне было нужно: стол, удобный стул со спинкой, коих было три, расставленных вокруг круглого стола, и дневной свет, так правильно падающий из большого окна.

 Быстро сделав две трети из запланированного, я оставила ноутбук в покое и в свои привычные три часа дня собралась пообедать. В холодильнике я нашла кастрюлю щей из квашеной капусты, налила их себе в тарелку и разогрела суп в микроволновке. Съев щи, я заварила себе чай и вернулась за работу.

Но не успела я поднять крышку ноутбука, как в дверь постучали.

 Дом спроектирован так, что дверь на улицу находилась практически в столовой, а точнее в маленьком коридорчике, которого от кухни ничего не ограждало. Поэтому стук в дверь я услышала чётко и направилась к ней незамедлительно. Зная, что в это время должна прийти соседка, спрашивать “кто там?” я не стала и  сразу открыла дверь. На пороге стояла тётя Маша. Увидев меня, она улыбнулась. Я поздоровалась первой и сразу же поспешила к холодильнику, чтобы отдать соседке то, зачем она пришла.

 Но получив из моих рук яйца, соседка уходить совсем не спешила. И начала расспрашивать меня о моих делах. Отвечала я нехотя и односложно, и сама никаких вопросов не задавала. Не то что общение с тетей Машей мне не нравилось, просто, если начать общаться с ней в полном объёме, соседка никогда отсюда не уйдёт. А мне надо-таки закончить начатое.

 В конце концов, соседке надоело, по сути, разговаривать с самой собой, и она, попрощавшись и поблагодарив, удалилась. А я, с облегчением выдохнув,  подошла к столу, взяла кружку, чтоб отпить чая…

 Но тут в дверь опять постучали. Подумав, что это, должно быть, вернулась теть Маша, и вспоминая, что дверь моя забывчивая особа на замок не закрыла, я громко крикнула:

- Открыто!

 Дверь, открываясь, привычно скрипнула, а я обернулась, так и держа кружку в руках, которую я тут же чуть не выронила, увидев, как в дом моих родителей широким шагов заходит Лев Михайлович Майский.

- Привет, - тихо произнёс он, прикрыл за собой дверь и замер в паре шагов от меня. Он внимательно меня оглядел, с головы до ног, и умильно хмыкнул. А я попыталась отступить назад, но мне помешал стол.

- Ты что здесь делаешь? - спросила я и уставилась Льву в лицо.

- Тебя искал. И очень рад, что нашёл. Я уже начал беспокоится… но тут вспомнил про твоих родителей, - ответил он и улыбнулся. И эта его улыбка, которая уже успела стать мне привычной и родной, сейчас показалась фальшивой и неприятной.

- А я тебя просила меня искать? - обозленно задала я вопрос. - По-моему, я явно дала тебе понять, что не хочу тебя больше видеть.

 Он нахмурился. Демонстративно снял куртку и повесил её на спинку одного из стульев.

- Даш, я думаю, что нам надо поговорить.

- Нам не о чем говорить. Все, что надо было, уже сказано, так что, будь добр, уходи, - и я указала ему рукой на дверь.

- Выслушай меня, пожалуйста.

- Не хочу, - замотала я головой.

- Даш, - позвал он и шагнул ко мне, сокращая и без того небольшое расстояние между нами. Меня это вдруг напугало.

- Не подходи ко мне, - со всей серьёзностью сказала я и даже угрожающе замахнулась кружкой, расплескав при этом чай на пол. Лев же, уже оказавшись рядом, ловко отнял кружку и звонко поставил ее на стол. Потом он навис надо мной, прижимая к столешнице. Его лицо было очень близко к моему. Настолько близко, что я чувствовала дыхание Льва на своих пересохших губах.