Алекс Хилл - Я бы тебя не загадала

– Я просто хотела свой латте, – примирительно произношу я.

Никита отпускает Максима и ментально хватает за горло меня, переводя взгляд:

– Латте от милого парня с клубничным сиропом?

– Я бы сейчас выпила латте даже от инопланетянина.

– Придется выпить латте всего лишь от меня. Ничего? Не расплачешься от досады? – он заходит за барную стойку.

Всего лишь… Всего лишь от парня, который взрывает меня одним касанием.

– Только если ты туда яда не напускаешь.

– Ядовитая здесь только ты, малышка.

Через минуту перед моим носом появляется красивый стеклянный кубок. На дно ложится чёрный сироп, похожий на смолу, но я уже знаю, что это шоколадное печенье. Именно его Клим добавлял в мой молочный коктейль. После в бокал льется мягкое, взбитое в пену молоко. Через несколько секунд тоненькая струйка темного кофе пробивает воздушную шапку.

Вау! Почти магия.

– Кислый, мы будем в кабинете. Начнется запара, позовёшь.

– Не волнуйся. Сегодня же воскресенье, народ попрет после десяти.

– Хорошо. К этому времени я, наверное, уже приведу нашего горе-дегустатора в чувство.

– Ты что, ещё и повар? – удивленно смотрю на цезарь с лососем, сэндвичи и крем суп, которые по внешнему виду тянут на уровень ресторана.

– Я самурай, малышка. Забыла? – Никита садится на край стола и подвигает поднос ближе ко мне. – Лопай.

– Я серьезно, Никит, – впиваюсь пальцами в кожаные подлокотники. – Ты так и будешь увиливать от вопросов, которые касаются твоей жизни?

– А ты так и будешь просто смотреть на еду?

Р-р-р! Он невозможен. Вот как с ним разговаривать?

Беру в руки ложку и пробую суп. Мягкий сливочный вкус грибов обволакивает язык. От удовольствия хочется взвыть, но я держусь.

– Управляющий должен уметь все и знать каждый процесс в заведении изнутри. Я не работал поваром, но на кухне стоял не раз.

– Тебе нравится все это, да?

– Что? Общепит? Типа того. Я это просто умею.

– Видно, что ты кайфуешь от работы.

– Да. Так и есть. Здесь всегда движуха, всегда весело.

– Твоё веселье иногда переходит все границы. Ты в курсе? – болтаю ложкой в тарелке, избегая прямого взгляда.

– А кто определяет эти границы?

– Ну-у-у… Думаю, общество.

– И где же шляется это хваленое общество, когда за закрытыми дверьми люди шлют нахер границы, законы и правила? Аня, в этом мире ты никому не нужен. Если не можешь защититься сам, никакие границы, круги из соли и тем более другие люди не помогут, потому что всем насрать…

Все правда. Слишком хорошо понимаю, о чем говорит Никита. И это не похоже на рассуждения, скорее выводы.

Что же с ним случилось? Откуда шрам на лбу и невероятно тяжелый взгляд? Что озлобило Никиту? Кто? Может ли он быть другим? И ещё сотня вопросов, на которые хочу знать ответы. Но тогда и мне придется открыться ему, а я к этому не готова. И не уверена, что когда-нибудь буду.

Никита берет с подноса салфетку и тянет руку к моему лицу. Спокойно принимаю его почти заботливый жест, позволяя вытереть щеку.

– Нюша, – усмехается Никита.

Его глаза сейчас кажутся золотисто-карими, словно где-то во тьме появилось огромное яркое солнце. Это длится всего долю секунды. Свет угасает. Может, просто почудилось? Тьма играет со мной. Все этот чертов «Мираж»!

– Все очень вкусно. Спасибо.

Возвращаю пустую тарелку на поднос. Глаза слипаются. Откидываюсь на спинку кресла и прикрываю ладошкой рот, сдерживая зевок.

– Пожалуйста, – отвечает Никита. – Устала?

– Немного. Тяжелые были дни.

– Из-за меня?

– В основном.

Смотрим друг другу в глаза. В его темных нет ни капли сожаления, а в моих… Боюсь представить, что именно он может прочесть в них.

Кто же ты такой, Никита? Кто ты и почему так действуешь на меня? На людей?

– Почему Клим? – спрашиваю я, вспоминая о его прозвище.

– Личные вопросы? – ухмыляется Никита.

Он сейчас кажется удивительно расслабленным и умиротворенным. Самое время попробовать наладить контакт.

– Почему нет? Мы же пытаемся общаться, а для этого неплохо бы разговаривать. Ну… – показываю пальцами говорящую собачку. – Бла-бла-бла. Понимаешь?

Никита качает головой, намекая на то, что я идиотка:

– Потому что Клименко. Ещё со школы прицепилось. А ты? У тебя есть погремуха?

– Ты точно не сидел? Что за базар, Клим? По фене ботаешь?

– Ты сама-то откуда таких словечек понабралась?

Тепло поднимается от груди до губ, и я улыбаюсь. Смеёмся вместе. Всего пара секунд, но кажется, это так много. Для нас это много.

– Да были у меня знакомые… Они не сидели, просто выделывались. Воры в законе недоделанные.

– Хороший круг общения для девочки.

– Очень…

– Ты так и не ответила на мой вопрос.

– У тебя научилась, – приподнимаю бровь, выразительно глядя в глаза.

Может, до него наконец дойдет, что задавать вопросы в пустоту совсем не прикольно.

– Я плохой пример для подражания, Аня.

Атмосфера меняется. Северный холодный ветер сдувает все веселье. Нет-нет. Я так не хочу.

– Ты уже назвал мое прозвище, – смущенно произношу я.

– Какое? – Никита задумывается и отводит на секунду взгляд. – Нюша? Серьезно?

– Ага. У меня была подружка в школе, и она ласково, по её мнению, звала меня Нюсей. Типа… Анюта, Нюта, Нюся. А мальчишки пересмотрели «Смешариков» и до десятого класса называли меня Нюша.

– А почему перестали? Есть же еще одиннадцатый класс.

Кусаю нижнюю губу. Как он так точно бьет по больным местам? А может, все мои места в той или иной мере больные?

Что ему ответить?

Знаешь, Никита, в одиннадцатом классе я стала соской номер один и все парни хотели меня трахнуть. А я вряд ли дала бы тому, кто зовет меня свиньей.

Вспоминаю это время, чувства растворяются в неопределенности. С одной стороны было весело, куча ухажеров, а с другой… Всем было плевать, какая я настоящая. Они хотели потусить со мной и моими «друзьями», бухнуть на халяву, а после хвастаться, с кем они были, что видели и так ли я хороша, как все считают. И я знала это, принимала и наслаждалась видимостью популярности, пока она не жахнула как следует по башке.

– Повзрослели, наверное, – коротко отвечаю я.

Никита включает сканер. Снова ловлю себя на мысли, что он знает куда больше, чем должен.

– Ты работаешь сегодня? – поспешно меняю тему. – Разве тебе не нужно?..

– Хочешь выйти в зал?

– Нет, – уверенно мотаю головой.

– Не переживай, Кислый справится. У меня есть ещё время для нашей дружеской беседы. – он произносит «дружеской» так, что я чувствую призрачные касания от его хриплого голоса, от каждого звука. Это слово тут же теряет истинный смысл.

– Ладно… – проглатываю сухой ком в горле. – У тебя есть ещё какие-то интересы, помимо работы и игры на чужих нервах? Хобби? Увлечения?

Во взгляде Никиты загорается адское пламя, он скользит по моему лицу, спускается к шее. Прижимаю ладонь к пострадавшему месту. Знаю, что сквозь высокий воротник ничего не видно, но не могу совладать с инстинктом. Спрятаться, скрыться. Никита-хищник пугает.

– Что бы ты хотела услышать, малышка? Что я фанат классической литературы, но тщательно скрываю это? Или, что я играю на фортепиано? Самые тупые и популярные женские мечты. Он должен быть крутым мачо снаружи и нежным клоуном внутри.

– Это ты кого описал? Мистера Грея? Так вот какую литературу ты предпочитаешь? – хохочу в голос, представляя Никиту с томиком «50 ОС» в руках.

– Смешно тебе? Смейся, пока можешь, – угрожает он, но я не могу перестать хихикать. – Я не читаю эту хрень. Никакую хрень вообще не читаю.

– Ты просто не с тех книг начал.

– Ну давай, просвети меня. «Гордость и предубеждение», «Мастер и Маргарита», «Грозовой перевал»? Или от какой фигни вы ещё тащитесь?

– Это вечная классика, – серьезно подмечаю я, хоть сама от неё не в восторге.

– Ничего не вечно. Эти истории для других людей, другого поколения. Лет через пятьдесят дети вообще не будут понимать на каком языке написаны классические книги.

– То есть ты их все-таки читал?

– Нет. Просто слышал. Я предпочитаю реальные истории от реальных людей. То, что происходит сейчас. В наше время. Вот, что на самом деле интересно, а не выдумки сумасшедших, алкашей и наркоманов.

– В книгах тоже встречаются истории реальных людей.

– Да? Посыпанные зефирками и шоколадками. Даже трагедии в них неправдоподобны, потому что человек, который испытал настоящий ужас или утрату, никогда не захочет делиться этим с кем-то, а тем более со всем чертовым миром.

– Иногда, чтобы отпустило, необходимо разделить с кем-то свою боль.

– И какая же боль у тебя?

– А у тебя?

– У меня нет проблем или сожалений.

– От балаболов не скроешься.

– Что ты сказала? – Никита наклоняется вперед, цепляя ногой кресло, в котором я сижу, и подвигает к себе.

– Что ты лжешь, – меняю фразу на более приличный вариант, но не теряю решимости.

Ему нечего сказать, а пустота в глазах лишь подтверждает мою правоту. Никита касается моей рассеченной брови большим пальцем, но в этот раз я не дам ему перевести все внимание на меня. Поднимаю руку и забираюсь под густую темную челку. Чувствую кончиками пальцев грубый зарубцевавшийся шрам.

Это больше чем разговор. Никто из нас не готов рассказать все, но мы, кажется, понимаем друг друга и без слов. Возможно, я все себе придумала, но…

Он убирает руку и перехватывает мою. Всего лишь ладони. Горячее и тягучее прикосновение, и каждая частичка внутри отзывается на него тихим пением.

Никита перебирает мои пальцы, слово изучает их, запоминает. Смотрит на наши руки, а я мечтаю узнать, о чем он думает. Что у него в голове?