— Марика, — Вандор окликнул меня у самой двери, и я обернулась. — Что у вас с Максом?

— Уже ничего, — выдохнула и собралась было уйти, чувствуя, как от одного звука его имени, произнесённого вслух, меня снова скрутило. Глаза защипало, сердце сжалось в груди болезненным комком. Невыносимо. Если любовь — это так, к чему она вообще нужна?!

— Не делай больше так, как сегодня, — снова заговорил Вандор. — Не уезжай из особняка одна. По крайней мере до того, как я не разберусь с Кондратьевым.

— Не буду, — пообещала я и вышла за дверь. Хотела подняться к себе, но передумала и пошла на кухню.

Ехать мне было некуда. Не к кому. Достав турку, я нашла зерновой кофе и, раскрыв пачку, втянула носом приятный аромат. Знала, что, несмотря на усталость, уснуть всё равно не смогу. Чёрная ночь, чёрный кофе, пустота в душе. Вот и всё, что мне осталось. Нет… Кажется, ещё кое-что. Брат. По крайней мере, сегодня мне показалось, что когда-нибудь я действительно смогу назвать его братом. Как знать… Уставившись в окно на собственное отражение, я снова вспомнила губы Макса. Его влажные после боя волосы, кожа, узор татуировки…

— Ненавижу тебя, — прошептала, понимая, что в словах этих нет и капли правды. Ненавижу… люблю…

26

Макс

— Нужно поговорить, — с ходу заявил Куратов, стоило мне выйти ему навстречу.

Уж кого-кого, а его увидеть я не ожидал никак. Привалился плечом к столбику, возле ворот и усмехнулся. Не знаю, что ему потребовалось, но разговаривать желания у меня не было. О чём нам, чёрт возьми, говорить? Разве что о его сестрице. Вот только дело это совсем не его.

— Проваливай, — процедил я сквозь зубы. В нескольких метрах от нас стоял здоровенный чёрный внедорожник, за рулём которого сидел то ли личный водитель Куратова, то ли один из вечно таскающихся за ним верных псов.

— Прекрати валять дурака, Загорский, — смерил он меня тяжёлым взглядом. — Дело есть.

Некоторое время мы молчали, глядя друг на друга в упор. С тех пор, как мы с братом в последний раз нежеланными гостями приходили в дом его отца, прошло полжизни, но некоторые воспоминания время стереть бессильно. Оба мы стали старше, но возникшая когда-то неприязнь не исчезла, напротив, обострённая до предела, стала только яростнее.

Они с Марикой были похожи: чёрные волосы, глаза, взгляд. И всё же в ней чувствовалась живость, нечто самобытное, то, чего в брате её никогда не было.

Проклятье! Я опять думал о ней. Все эти три дня я думал о ней. Просыпался, чувствуя фантомные поцелуи на плечах, заходил в крохотную комнатку на первом этаже и будто бы дышал её запахом, хотя до этого приказал горничной вылизать дом снизу до верху.

— У меня с тобой нет никаких дел, Куратов, — в тон ему отозвался я.

— Ошибаешься, — уголок его губ едва заметно дёрнулся. — Матвей Кондратьев. Или, скажешь, это тебя не касается?

Я прищурился, обдумывая его слова. Вчера Георг отдал мне очередной отчёт со сведениями об этом сучёныше, но ничего стоящего я там не нашёл. Разве что всплыли наружу кое-какие факты, касающиеся Куратова. Только вряд ли это было мне интересно. Единственное, чего я хотел — отыскать ублюдка и заставить ответить за всё, что он натворил. Не говоря уже о том, что списывать ему долг намерен я не был и собирался взять своё с процентами.

— Проходи, — нехотя ответил я и распахнул калитку.

До дома мы дошли молча. Оказавшись внутри, я прошёл на кухню и упёрся в край стола ладонью.

— Слушаю тебя, — выговорил коротко.

— Мои люди нашли Кондратьева, — ответил Куратов и, выдвинув ближайший стул, развалился на нём.

И всё же время кое-что изменило. Если прежде в присутствии Куратова я чувствовал себя нищим оборванцем, теперь мы были на равных. Разумом я понимал это, хотя подсознание всё ещё не до конца отпустило прошлое. Мать, драящая плиту, огромная кухня чужого дома…

— Тогда какого хрена тебе тут понадобилось?

— Как насчёт временного перемирия? — внезапно проговорил он, вызвав у меня кривую усмешку. Ничего не ответив, я смотрел на него, ожидая продолжения, которое не заставило себя долго ждать: — У меня с этим гадёнышем давние счёты, Загорский. Но мне тут подумалось… Несправедливо было бы лишать тебя возможности вернуть ему должок, — он хмыкнул. — И свой у него забрать.

— С чего такая тяга к справедливости, Куратов? — в уголках моих губ зародилась невесёлая усмешка. — Не припомню за тобой этого.

Он ответил не сразу. Задумчиво посмотрел в сторону, после как-то устало, будто ему в самом деле всё осточертело, поморщился. Не знаю, что было причиной этих перемен в нём. Всегда надменный, смотрящий на всех и каждого с долей пренебрежения, он предстал передо мной в несколько ином свете. Пожалуй, именно в этот момент их сходство с сестрой стало особенно заметно. Странно, сколько раз жизнь сталкивала наши семьи. Казалось, предел достигнут, но нет. Ирония…

— Признай, Загорский, твой отец был редкостной мразью.

— Не большей, чем твой, — огрызнулся я, понимая, что отчасти он прав. Мой отец и правда был сволочью. Сволочью, использующей свою жену вместо боксёрской груши и наплевавшей на собственных сыновей. Сволочью, по вине которого Лизка могла и вовсе не появиться на свет.

Подойдя к шкафчику, я распахнул его и достал бутылку виски. Секунду помедлив, взял два стакана и поставил на стол.

— Мой отец…

— Твой ублюдок отец изнасиловал мою мать, — прорычал я, резанув его взглядом. Скрутил крышку с бутылки и швырнул её. Та, пролетев через весь стол, упала на пол и покатилась по кафелю. — Скажешь, не так?

— Твоя мать сама…

— Заткнись! — Я развернулся к нему. — Даже если моя мать трахалась с твоим грёбаным папашей, делала она это потому, что у неё не было выбора. Скажешь, не так?! — Вандор молчал. Я тряхнул головой и зло хмыкнул. — Вы же, твари, всегда брали всё, что хотели! А твой папаша хотел мою мать. Нет? Отвечай! — сощурился, глядя на него.

Оба мы знали, что я прав. Не знаю, как долго это продолжалось. Моя мать работала горничной в доме Куратова, но мы с братом, будучи сопливыми пацанами, даже подумать не могли… Чёрт! Только позже я стал понимать, что значили все эти пренебрежительные и в то же время наполненные чем-то собственническим взгляды, коими окидывал так называемый хозяин мою мать. Сказать ему «нет» означало для неё не только потерять место горничной, но и лишиться всякой возможности устроиться на мало-мальски приличное место. Потому что хозяевам жизни не отказывают. В особенности не отказывают те, кто целиком и полностью зависим от них, те, у кого нет выбора. Возможно, всё бы так и продолжалось, если бы однажды мама не пришла домой в порванном платье, со следами чужих рук на теле, пахнущая запахом чужого мужчины…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍


— Ты и твой отец всегда считали, что вам можно всё, Куратов, — сквозь зубы выдавил я. — Может быть, мой отец и был сволочью, но…

— Твой отец хотел пристрелить моего! — прорычал Вандор, вскакивая на ноги. — Вначале едва твою мамашу не прикончил, а потом…

— И ты всадил в него пулю! — рявкнул, едва сдерживая желание схватить его за грудки и вышвырнуть вон из дома.

Мы снова стояли друг напротив друга. Я чувствовал исходящие от него волны ярости, такие же сильные, что накрывали меня. И дело было не в том, что он отправил моего ублюдка-папашу на тот свет. За это я, пожалуй, был ему даже благодарен. Шрам на шее матери никогда не давал забыть мне, какой тварью был мой папаша. Дело было в другом. За его смертью не последовало никаких разбирательств. Ничего, что могло бы бросить тень на фамилию Куратовых и их положение. Ничего, чёрт возьми! Дело замяли, так и не открыв, мать пинком под зад выставили за порог, и никто за это не ответил! Потому что для Куратовых и подобных им такие, как мы, — лишь пыль под подошвами их до тошноты начищенных ботинок.

— Да! — он оскалился. — Да, Макс, я всадил в него пулю! Всадил эту чёртову пулю в твоего проклятого отца и не жалею об этом! А что бы ты сделал на моём месте?! Ответь!

Думал ли я когда-нибудь, что бы сделал на его месте? Да. Думал и не раз. Другое дело, что на его месте я не был так же, как он не был на моём.

Отвернувшись, я на миг опустил голову. Глянул на открытую бутылку. Что бы я сделал на его месте? Да хрен его знает…

— А что бы ты сделал на моём, Куратов? — взяв виски, я разлил его по стаканам. С грохотом поставил обратно и только потом снова посмотрел на Вандора.

— Знаешь, что сделал отец, когда узнал, что я женился на Милане? — внезапно спросил Вандор.

— Понятия не имею, — отозвался я, не особенно желая знать подробности. С чем бы он ни пришёл в мой дом, прошлого это уже не изменит.

— Отдал её сукину сыну, с которым она встречалась до меня, — невесело усмехнулся Вандор. Взял со стола один стакан и пригубил виски. — А знаешь, кто этот сукин сын?

Моментальная догадка заставила меня напрячься. Вандор снова усмехнулся, и на этот раз усмешка его вышла совсем кривой. Ещё один глоток.

— Видишь, Загорский, — он протянул мне второй бокал. Коснулся его своим. — И это, чёрт возьми, мой отец. Мой, мать его, отец! Думаешь, я буду оправдывать его?

— И всё же… — Я тоже отпил виски. — Именно это всю жизнь ты и делал.

Взгляд его был тяжёлым, мрачным. Ничего мне не ответив, Куратов подошёл к окну и встал напротив. Я думал о матери. О глубокой ране на её шее, о шраме, идущем почти от самой груди, о слезах и о маленькой Лизе, родившейся чуть раньше срока и такой поначалу слабой. О попытках матери скрыть усталость, о её бесконечной любви к нам и вере в то, что следующий день обязательно будет лучше дня прожитого. Об Александре Куратове, вышвырнувшем нас с Дэном за порог, когда мы пришли за ответами, о его сыне, выпустившем из пистолета пулю, что оставила дыру в груди моего никчёмного папаши…