Елена Колина - Я не ангел

А почему же он на ней не женится? Думаю, все просто: из вредности. Я встречал таких людей, у нас в классе такие есть: если кому-то ну о-очень надо, они специально ни за что не сделают.

Пусть она попросит Деда Мороза или Бога, чтобы Захар на ней женился. Серьезно, я не шучу. Деда Мороза нет, насчет Бога точно не знаю, но кто-то же исполняет человеческие желания! А может, Захар сам решит на ней жениться: ему с ней хорошо, это же видно. Он старый, усталый от трудной жизни, а она еще молодая, смеется, тормошит его, ему без нее будет скучно. У них хорошие отношения. Вот только она немного похожа на слугу.

Маникюр был долго, полтора часа, я сидел на стуле, переписывался с девочками. Написал им, что Шарик болеет, пока я тут сижу на маникюре. А у нас ведь еще массаж. Девочки после школы пойдут к Шарику.

Массаж

У меня, кажется, беда. Шарику стало хуже. Девочки написали, что он вялый и даже не лает на них. Я попросил посмотреть, как он писает и какого цвета глазки.

Девочки написали, он не писает при них, а глазки желтоватые. Если глазки желтоватые, нужно к врачу. Это может быть печень. Или почки. Что делать?

Наконец-то она вышла. Мы едем в центр, в ЦУМ.

ЦУМ

Таскаюсь за ней, как песий хвост, молча. Она купила мне целую кучу всего: джинсы и свитера, куртку, плащ, пальто, три пары брюк. Хорошо, хотя бы не заставляла меня мерить. Получилось пять огромных пакетов. Позвонила Захару Андреевичу, сказала: «Мяу-мяу, я плачу карточкой?» Мы отнесли все в машину, и она говорит: «Ты ведь не скажешь Захару, что я все это сдала назад?»

Назад? Конечно, не скажу, но зачем мы потратили столько времени? Тем более мне вообще все равно что носить.

Мы притащили пакеты обратно в магазин, она пошепталась с продавцом, получила деньги. Продавец сказал: «Обналичка, ха-ха». Сели в машину, она говорит: «Отлично, я за сегодняшний день заработала тысячу евро». Я не понял, как она заработала, ведь мы все время были вместе.

А потом понял: Захар же не попросит ее показать одежду. И деньги теперь ее – были его, а теперь ее. У нас один мальчик в классе так говорит: «Было ваше, стало наше». Вот какая хитрая! Чем так жить, все время хитрить, лучше вообще не жить! Я один раз случайно посмотрел серию какого-то сериала, там одной богатой женщине неожиданно сообщают: «Ваш муж бросил вас на произвол судьбы, исчез с вашими деньгами, у вас не осталось ни цента».

Интересно, если бы ей сказали «ваш Захар Андреевич исчез», как бы она тогда, на произволе судьбы?

Мне стало обидно, что мой приезд ее не порадовал так, как эти деньги, а ведь мы два года не виделись. Я сказал: «Для некоторых людей важны только деньги».

Она засмеялась: «А вот и нет, для меня не только деньги, еще вещи. …Шучу, ты что, шуток не понимаешь? Дело не только в деньгах, но ты не поймешь».

Она все-таки объяснила, в чем еще дело, кроме денег. Я понял.

Ей уже не двадцать, и не тридцать, и не сорок. Чтобы ее уважали, ей нужно кем-то быть. Она не вышла бы замуж за просто торговца, ей нужен человек с положением в обществе, который может дать ей… ну, это, положение в обществе. Она сказала: «Ты не понимаешь, как сильно я хочу!»

Оказывается, она хочет стать председателем фонда. У Захара Андреевича есть благотворительный фонд, и она хочет быть председателем. Она говорит: «Эпоха гламура прошла». Это значит, что теперь все интересуются чем-нибудь серьезным, и она интересуется фондом. Она очень сильно хочет выйти замуж, чтобы быть свободной, чтобы не надо было мяукать из-за денег и чтобы ее уважали. Захар Андреевич обещает ей фонд, но не дает. Она очень сильно этого хочет! У меня тоже так бывает: как зациклюсь на чем-то, как сожмусь как стрела! Сейчас я сжался, как стрела, чтобы Шарик не разболелся.

Я спросил, почему бы ей не работать в приюте для собак, а если она не любит животных, то в хосписе, а если она не любит взрослых, то можно в детском доме, с детьми. Она сказала: «Не болтай глупости, зачем мне люди, или дети, или собаки, мне нужен фонд. Я хочу быть свободной».

Я спросил, не может ли фонд помочь приюту «Ильинка». Она сказала: «Зря я говорила с тобой всерьез, ты ничего не понял, ты просто идиотик».

Да понял я, я все понял! Фонд не может помочь приюту «Ильинка».

…Девочки написали, что Шарику хуже. В приюте ищут хорошего человека, который сможет отвезти его в клинику. Папу я не могу просить, он расстроится. Ему придется сказать мне, что он не может сесть за руль. Мой папа без меня может случайно больше выпить, чем при мне.

…Шарик в клинике, его отвез хороший человек.

Ресторан «Доктор Живаго»

У нее тут встреча с журналистом. Журналист принес статью про нее, она должна ему заплатить.

Журналист сказал: «Давайте проверим: родилась в Витебске, выросла в интеллигентной семье, училась в университете, потом получила еще одно высшее образование, успешно занималась предпринимательством… Вы много работаете в сфере благотворительности. Все так?» Она сказала: «так», и они стали дальше проверять. Я понял: статья должна быть очень хорошая, чтобы никто не удивился, когда она станет председателем фонда.

Девочки только что написали: у нас проблема. В клинике у Шарика взяли анализы, сделали УЗИ, поставили капельницу. Девочки сейчас с ним. Но его не могут оставить в клинике, нет мест. Можно перевести его в платное отделение. Там надо платить 2600 в день и еще за лечение. У девочек денег нет вообще. Клиника не дает скидок и не лечит в кредит. У моего папы сейчас тоже нет денег, он только что отправил меня в Москву и купил лекарства для приюта, по списку: леветирацетам, гемобаланс, фолиевая кислота, вимпат, клексан, тирозол, алмагель, гептрал и шприцы 10 мл.

И тут меня прямо стукнуло: одному-то Шарику фонд уж точно сможет помочь! Даже если этот фонд не занимается животными, одному Шарику можно помочь!

Я сказал: «Пусть фонд поможет Шарику жить! Клиника не дает скидок и не лечит в кредит!»

«Шарик? Кто такой Шарик? Зачем ему деньги, на наркотики?! Что за дурацкая кличка?..»

Почему сразу на наркотики?

Я чуть не заплакал. Вообще-то я уже давно не плачу, мне два месяца назад исполнилось десять лет, я уже взрослый. На мне папа, он ведь иногда слишком много пьет… и Муся, и Багратион. И Шарик, я очень за него волновался.

Когда журналист ушел, она сказала: «Это дело принципа – я не могу содержать твоих друзей. Смотри, я для тебя все – я купила тебе одежду, я тебя с собой таскаю, веду тебя в дорогущий ресторан, а ты меня подставляешь! И это в десять лет, что же дальше будет?… А-а, это собака… Что же ты сразу не сказал, что это собака? В приюте, больная? Ее надо усыпить».

Я все-таки заплакал, заплакал, как маленький, и сказал, что это ее надо усыпить.

Усыпить человека – это жесть, но она не обиделась. У нее есть один плюс: она ни на кого не обижается, ей наплевать, кто что говорит.

У нее есть еще один плюс: с ней всегда можно договориться. Мы договорились, что завтра она поменяет билет и отвезет меня на вокзал. Три дня в Москве хватит. Правда, мне домой надо. У меня там папа, Шарик болеет, и в школу надо, и котик мой Багратион скучает по мне, и Муся без меня сидит в клетке, без меня с ней не гуляют, а я уношу ее в парк, и мы там с ней скачем. Я скачу на одной ноге, чтобы ей не было обидно.

Я думал, она хоть немного расстроится, а она обрадовалась. Сказала, у нее тоже много дел и она согласна, что три дня в Москве достаточно.

Девочки написали, что у Шарика отек на ножке стал меньше и моча светлее. И он лает!

Иногда я думаю о себе как о герое романа. Будь я героем романа, автор сказал бы: «Спустя двадцать семь лет он сходил с трапа самолета Нью-Йорк – Санкт-Петербург другим человеком». «Гасиэбуло» в кожаной куртке дяди Вано и «американец», к которому стюардесса обратилась по-английски, безусловно, разные люди, но стал ли я «другим человеком»? Психологическое ядро человека не меняется, иначе мы не просыпались бы теми же людьми, что заснули, с теми же страхами и комплексами. Беата сказала: «Ты совершенно другой. Какой ты красивый, какой ты американец». Уж не знаю, какой я красивый, бесспорно – худой. Но другой? Судя по тому, что я сошел с трапа самолета с той же мыслью, что и двадцать семь лет назад, – «Я здесь не нужен?», я все тот же.

Ну, или, к примеру, автор сказал бы так: «Он помчался в Петербург в ту же минуту, как узнал…» А вот это неправда, в жизни так не бывает: я не мог улететь в ту же минуту, как узнал. Кто может требовать, чтобы известный нейробиолог (конечно, нейробиологов не узнают на улице, я имею в виду «известный в научном мире»), руководитель нейробиологической лаборатории в Нью-Йоркском университете, мгновенно бросил все и улетел в Санкт-Петербург… У него студенты, лекции, два доклада. То есть у меня студенты, лекции, два доклада.

На самом деле я не собирался лететь в Петербург, даже и не думал лететь. Зачем? Мы с Эммой… кто мы теперь друг другу? Всего лишь брат и сестра по отцу, чья переписка прервалась семнадцать лет назад. Мы чужие люди. Если бы я не зашел в Katz’s Deli за малосольными огурцами…

Я зашел в Katz’s Deli, случайно оказался рядом и зашел за малосольными огурцами, мои сотрудники любят русскую еду. И если бы подруга Беаты, поклонница Вуди Аллена, не привела Беату туда же в надежде, что Вуди Аллен зайдет в Katz’s Deli за своим любимым сэндвичем с пастромой… В общем, если бы мои сотрудники не любили малосольные огурцы, а Вуди Аллен сэндвичи с пастромой, у меня бы и мысли не возникло лететь в Петербург.

У кассы кто-то рядом позвал: «Беата!», я оглянулся, отреагировав на редкое имя. Странно, но я сразу ее узнал, уже через долю секунды сквозь взрослые черты проступила, как переводная картинка, та веселая девочка, то же милое уютное личико. И взгляд был тот же, царапающий и гладящий одновременно. Она меня не узнала.