– Неудивительно, что твой отец не желает нашей встречи. Но тогда почему он вообще решил позвонить тебе? Чтобы сказать о случившемся? – непонимающе свёл брови к переносице Аято.

– Очевидно, что ему нужен был повод, – горько усмехнулся Кен.

– Для чего? Чтобы мы захотели вернуться?

– Чтобы захотел вернуться я, – полушёпотом ответил Судзуки, неловко смотря в глаза напротив. – Один. Без тебя, понимаешь?

– Понимаю…

– Он пытался манипулировать мной. Отец знал, что я захочу встретиться с мамой, успокоить её, пообещать о том, что больше никогда не буду любить мужчин. Но я не могу. И от этого моё сердце разрывается от противоречий. Я, действительно, хочу, чтобы маме стало лучше. Мне нужно увидеть её.

– И увидишь, – внезапно перебивает младшего блондин, заставляя Кена перевести на него непонимающий взгляд. – Я думаю, что рано или поздно мы всё равно пересечёмся с ними. По крайней мере, ты. Но сейчас давай просто не будем делать поспешных решений. Я не уверен, что они приведут к чему-то хорошему.

– А как же болезнь мамы? Вдруг ей станет совсем плохо? – с не скрытым волнением в голосе спросил Судзуки.

– Всё будет в порядке, – как можно ласковее ответил Аято. – Она чувствует твою любовь и поддержку даже на расстоянии.

– Разве это возможно? – поднял Кен свои покрасневшие от усталости и слёз, но полные искренней доброты глаза.

– Несомненно, – сказал Такимура, видя заискрившуюся надежду во взгляде напротив.

Кротко улыбнувшись, младший прижался к Аято, скрывая своё лицо в тёплой куртке блондина. Кен впервые за день почувствовал себя так спокойно и защищённо. Такимура же просто был счастлив, ведь шатен, действительно, обладал необъяснимой способностью залечивать раны своей улыбкой. А когда уголки губ поднимаются после сильнейшей грусти, то цена этой улыбки возрастает в сотни, нет, тысячи раз.

Обсудив эту проблему ещё немного за ужином, парни сошлись во мнении, что они пока не станут никак реагировать на попытки господина Судзуки вернуть Кена домой. Младший будет периодически интересоваться здоровьем матери, но не более. Решив поступить таким образом, ребята со спокойной душой легли в постель. Правда, Кена всё ещё одолевали противоречивые чувства, словно он должен чем-то помочь. Аято, ощущая легкое напряжение шатена, попытался отвлечь его поцелуями и разговорами ни о чём. Это помогло. И спустя полчаса, оба уже сладко посапывали, прижавшись друг к другу в нежных объятьях.

Но прошло часа три, и Аято начал слабо ворочаться во сне и кряхтеть. С его лица градом стекал пот, а сердце стучало, как бешенное, и вот-вот готово было вырваться из груди.

“Широкое пространство вокруг. Тело невесомо держится в воздухе, словно не имеет никакого веса. На коже проступили мурашки от лёгкого ветерка, пронизывающего парня под тонкой одеждой. Он окружён облаками, они мягкие и пушистые. Небо лазурное, похоже на морскую гладь. Повсюду стоит тишина. Даже собственное дыхание кажется отдалённым. Тело расслабленно и не способно пошевелиться. Совершать малейшие движения не хочется совершенно.

Внезапно, до ушей доносится тихая мелодия. Она колко отдаёт в груди знакомыми мотивами. С каждой минутой музыка увеличивает свой темп и громкость. Вместе с ней в сердце зарождается паника. Облака постепенно рассеиваются, оставляя лишь голубой небосвод. Но и он постепенно приобретает лиловый окрас. Всё идёт к закату. Мелодия становится громче и громче, она кричит, изнывает от желания что-то сказать. Кажется, словно музыка пытается предупредить о чём-то. И вдруг её звуки перебивает совершенно иной шум. Оглушающий гул приближающегося самолёта доносится с невероятной мощностью. Звуки двигателей заставляют испуганно сжаться. Парень пытается сдвинуться в сторону, но тело не может и шелохнуться. Он прикован к этому месту, и с каждым вздохом спина ощущает на себе близость железной птицы, дракона. Остаётся лишь ждать.

Секунда. Две. Тело пронзает неимоверная боль. Самолёт на всей своей скорости врезается в парня, толкая его вперёд. Перед глазами рябит. Он обездвиженной куклой летит прямо вниз. Небо вокруг стремительно исчезает. Оно плиткой раскалывается на части, превращаясь в чёрные осколки. Постепенно весь шум стихает, а тело продолжает падать во тьму.”

Аято просыпается оттого, что чьи-то руки обеспокоенно трясут его за плечи. Он медленно раскрывает глаза и видит перед собой перепуганного Кена. Младший берёт лицо Такимуры в ладони и облегчённо шепчет:

– Тебе снился кошмар. Ты сильно ворочался и упал с кровати.

Только сейчас Аято заметил, что сидит на полу. Постель была огромной, и он ума не мог приложить, как с неё можно свалиться. Отголоски сна всё ещё проносились в его голове, но Судзуки быстро привёл парня в чувство, и, погодя несколько минут, они вновь улеглись спать.

***

Последующие две недели были самыми напряжёнными за все полгода. У Кена начался экзаменационный период, и уровень волнения, буквально, сводил парня с ума. Да и не только самого шатена. Аято тоже ужасно извёлся, наблюдая за изнурительной работой младшего. В эти дни сон для Судзуки перестал существовать совсем. Он полностью зарылся в учебниках и тестах, периодически прерываясь на то, чтобы налить новую чашку кофе. Ел Кен лишь тогда, когда Аято сам приносил ему еду, насильно заставляя оторваться от учёбы. Судзуки только и делал, что готовился к экзаменам и пил кофе. И с каждым днём его организм всё больше походил на механизм робота, ибо все действия парня становились машинальными. Единственное, что его отличало от машины, так это то, что внутри Кена бушевали различные чувства. От беспокойства до безумных приступов паники. Малейшая ошибка в тестах заставляла Судзуки волноваться так, словно на Землю вот-вот упадёт метеорит. Как это? Он? И ошибся? Неприемлемо! Кен говорил себе, что не может ошибаться, так как второй шанс уже не гарантирует такого безупречного поступления в университет. А конкуренты наступали на пятки в сложнейшей схватке. И Судзуки был обязан выстоять её. Даже ценой собственного здоровья.

***

– Удивительно, что может сделать с молодыми людьми система образования. Она, буквально, высасывает последние силы, внушая ученикам, что если они провалятся, то у них уже не будет такого успешного будущего, как у более умных сверстников. И учителя беспощадно талдычат это с самого первого класса, унижая детей, чьи способности кажутся им невысокими. В школах не учат спокойно относиться к ошибкам. Там говорят о том, что их необходимо избегать. В школах не учат бороться со стрессом. Там лишь создают такую нездоровую атмосферу, от которой школьники ложатся под поезда. В школах ни черта не готовят к взрослой жизни. А за все двенадцать лет единственный полезный урок – это то, что как бы нам не казалось, что у нас много друзей, в конце концов, каждый будет сам за себя. И ты либо выбираешь роль мальчика для битья, коим и остаёшься до конца дней, либо показываешь силу, внушая своим врагам страх перед тобой…

Киоши-сан размеренно расхаживал по кабинету при тусклом освещении. Окна всё время были завешаны тёмно-бардовыми шторами, за счёт чего в комнате царила мрачная атмосфера. Аято расслабленно сидел на кожаном диване и покручивал в руке небольшую стеклянную фигурку бабочки, которую он взял со стола босса.

– Много же вы понимаете о системе образования, – тихо хмыкнул блондин.

– Не больше тебя. Ты-то, как никто, знаешь, чего стоит авторитет, – многозначно проговорил Киоши-сан, подмигивая Аято. – Скольким людям тебе пришлось набить морду, прежде чем половина из них начала уважать тебя?

– С чего вы взяли, что я набивал кому-то морду, – хмуро свел брови Такимура.

– Предположил, – усмехнулся мужчина, складывая руки на груди. – Но я же оказался прав? – выжидающе посмотрел он на парня.

В кабинете на полминуты воцарилось молчание. Аято поставил стеклянную фигурку бабочки на стол, после чего поднял на Киоши-сана недоверчивый взгляд. Но глаза босса отдавали твёрдой уверенностью и непоколебимостью, заставляя стойкость Такимуры трескаться по швам. Аято опустил голову вниз и, собравшись с кое-какими мыслями, заговорил.

– Я начал драться, когда мне было семь лет. Один мальчишка из класса стал задирать меня, называя приёмышем, а мне было так обидно, грустно и злостно, что я просто ударил его со всей силой. Я не хотел становиться драчуном или вроде того, но и терпеть все унижения не мог. Возможно, я просто выплёскивал свою ненависть на остальных, но я и сейчас считаю, что во многих случаях необходимо применять грубую силу.

– И правильно считаешь, – перебил его Киоши-сан, медленно закуривая сигару. – Твой парень совсем другого мнения на этот счёт, не так ли?

– Кен…да. Он не признаёт любое проявление жестокости, хоть и пару раз встревал в драки, но позже сильно переживал по этому поводу, – усмехается блондин, вдумчиво опуская взгляд в пол. – Он наидобрейший человек из всех, которых я знаю.

– Хорошо, что ты попался ему на пути. Слабым людям тяжело приходится в жизни, – с неким безразличием в голосе проговорил мужчина.

– Он не слабый, – возразил Такимура. – Напротив, Кен сильнее меня и всех, с кем я был когда-либо знаком. Его сила заключается не в умение размахивать кулаками, а в стойкости и неимоверной воле к справедливости и добру.

– Возможно, ты прав, – глухо отозвался Киоши-сан, присаживаясь в своё кресло. – Но теперь скажи мне вот что, – важно сложил он руки на груди. – Тебе ведь известно, что добрые люди обязательно держатся за кого-то в качестве причины своей добродетели. Они всегда борются, зная, что им есть за кого стоять. Но что будет, если у этого человека отнять тех, кто ему дорог? Да он и безо всякой борьбы сломается. Добрые люди в одиночку не справятся. У них…, – резко примолк мужчина, видя задумчивый взгляд Аято. – А впрочем, забудь. Твой Кен не такой. Уверен, что он, действительно, крепкий парень.