Малика Атей - Я никогда не

Сейчас он увидит, как у меня потрясающе.

Я зажгла свет, и Карим перешагнул порог. Он замер и замолк, потом, так и не сходя с места, стал озираться. Вот он смотрит на паркет, вот он увидел мраморную столешницу.

– Красиво, правда? – Я сама еще не привыкла к созданному мной великолепию.

Пахло пеканом, рахат-лукумом, пудрой и коньяком – прекрасными духами из прямоугольного бутылька. Они были маслянистыми, темными и такими густыми, что их капли будто продолжали висеть в воздухе, так и не садясь на поверхности.

Карим все так же молчал. Теперь он смотрел на ручку примерочной – она была хрустальной и потому приковывала взгляд. Обычное стекло не будет так блестеть.

– Я купила ее в Риме на развале. – Я говорила немного взволнованным голосом, пока Карим подошел рассмотреть ее поближе. – Никому не была нужна эта ручка, потому что она одна, а она смотри какая прозрачная, и все грани гладкие, ее не коцали и в горячей воде не мыли.

Он даже не кивнул. Сел на лакированный стул (с гипертрофированно высокой спинкой с частыми перекладинами, наподобие стула Макинтоша[15]) и – наконец – увидел мой потолок. Я думаю, сразу видно, что там настоящая лепнина, а не эрзац, и еще – мой потолок был весь расписан красными, выцветшего красного цвета, узорами, как римские потолки. Подобный потолок мы с Каримом впервые увидели пять лет назад. Отель располагался в старинном доме, был жаркий день, из полуоткрытых ставней лился яркий свет и доносился шум улицы – мотоциклисты, разговоры прохожих. В первый час мы ничего не видели в номере, но после, лежа на кровати, мы подняли глаза наверх – каким он был красивым. Оливы вдоль периметра, и красный вымытой крови, и гармоничное разделение на квадраты, и вписанные в квадраты составные фигуры.

– Сколько ты отдаешь за один флакон? – вдруг спросил Карим.

– Я не помню точную сумму. – Я никогда не любила называть точные суммы. – Они продаются в классном отделе нишевых духов.

– Двести евро, триста? – Карим не собирался слушать, где я их покупаю. – Как быстро ты их израсходуешь – как скоро тебе снова придется их покупать?

Вся моя радость исчезла: он не восхищен, он в ужасе.

– Покажи белье, – сказал он с каким-то тяжелым вздохом.

– Оно у меня сегодня не парное, – процедила я.

Карим рассмеялся.

– Я хотел сказать, покажи, пожалуйста, твои изделия. Если магазин такой красивый, боюсь представить, насколько красивое белье ты шьешь.

– Не хочу. – Для верности я стала закрывать комоды на ключ, один за другим. – Ты мне все настроение испортил.

– Я же ничего не сказал.

– Если ты думаешь, – я начала выключать свет – выключила верхний, перед скорым уходом выключу торшеры и бра, – что у тебя такой загадочный вид и башка ни под одним углом не просвечивает – ты знаешь, ты ошибаешься.

– Зачем ты купила деревянные комоды, – начал Карим, коль скоро соврать у него не получилось, – для магазинов никто такие не берет, только ДСП и МДФ.

– У них запах, и он навсегда, он же не выветривается. Кружево – в МДФ класть?

– Ты даже не подумала об этом, когда покупала. – Карим отошел от, как оказалось, оторопи, взял у меня из рук ключи и стал все открывать и разглядывать. – Ты и не подумала, что можно не дерево заказывать. Ты не подумала, что пол можно сделать из ламината и стол из пластика, и люстру не с «Мурано» тащить. И духи, кто тебе мешает в «Заре» купить ваниль, а еще лучше – в каком-нибудь ужасном магазине без названия?

– И добро пожаловать в «Андер»[16], отвратительную барахолку с отвратительным бельем, которое сплющивает маленькую грудь и стискивает большую, рыхлит большие попы и врезается в маленькие, где чулки чешут ноги и если корсет сидит в талии, то он топорщится в спине, и в раздевалку надо три года стоять в очереди из этих несчастливых женщин, которые так и не научились выбирать себе белье хотя бы по размеру, и хуже того – не научатся.

– Нет, Кора. – Карим внимательно рассматривал кремовый корсет на моем столе, я дошила его вчера. – Дело не в том, чтобы открывать плохой магазин с некачественным товаром. Дело в том, что дорогие магазины с хорошими товарами только создают иллюзию дороговизны помещения. У них много света и много отражающих свет поверхностей, чуть больше пространства, у них плавно ходят ящики шкафов и обивка диванов кажется кожаной. Но она не кожаная, она сделана из полиуретана. Если ты не торгуешь чем-то по-настоящему дорогим, не продаешь ювелирные изделия или часы, заказывать такую мебель разорительно.

Он открыл дверь примерочной: бархатное кресло (не вишневое, как во всех бельевых, а серебристое), зеркала в широких рамах, крючки на стенах в виде серебряных слонов с длинными хоботами – он посмотрел на них печальным взглядом.

– Это очень красиво, Корлан, – серьезно сказал Карим. – Но это не твой дом. Это магазин, в который даже попасть сложно – сколько людей вообще решится позвонить в звонок?

– Это будет дорогое бельевое ателье, и женщины будут приходить сюда за красотой, и они будут готовы заплатить за это.

– И ты будешь милой? – спросил он с сомнением. – Ты подружишься со всеми этими женщинами с перекроенными лицами и силиконом, вставленным в стареющее тело?

– Послушай, им нужно другое выражение лица, а не корсет. Им нужно прочитать «Ночевала тучка золотая»[17], а не в бельевой.

Карим взял в руки тонкий лифчик из прозрачной голубо-серой ткани. Я гордилась им: швы были настолько незаметными, будто по ночам в ателье работали крошечные феи.

– Любая девушка захочет такой.

– Только у нее не хватит на него денег, – ответил Карим. – В «Андере» за эти деньги она купит пять. Не шей ничего тонкого и прозрачного. Твоя аудитория – богатые женщины за сорок, даже сорок пять.

– А может, еще юные шлюшки? – спросила я с надеждой.

Карим покачал головой:

– У них пока нет вкуса.

– Очень богатые женщины у нас так плохо выглядят, – я представила себе своих знакомых, – как в Венецианской республике раньше. Там только знать могла позволить себе особые белила для лица, а они страшно уродовали, иссушали и старили кожу, и чем больше ты их наносил, тем больше в итоге требовалось. И самые богатые женщины Венеции выглядели хуже самых обычных. У нас тоже так. Они слишком много едят, слишком много пьют и курят, слишком часто бывают на солнце и делают ужасные уколы, после которых лицо выглядит как жопа. Я смогу им шить – я знаю, как конструировать так, чтобы и они выглядели красивыми, – но мне кажется, не надо пускать к себе людей, которые тебе не нравятся.

– Тебе не должно быть никакого дела до того, нравятся они тебе или нет. Но ты должна стараться понравиться им, если ты не хочешь прогореть.

– Спасибо тебе огромное. – Я снова закрыла все шкафы, из света оставалась одна лампа. – Большое тебе спасибо.

– Кора, милая, это самое красивое ателье на свете, но ты пойми…

– Я совсем недавно открылась, и сейчас тут рядом какая-то идиотская стройка и пыль и шум, но когда это наконец прекратится и ко мне придут люди, им понравится, им не может не понравиться.

– Кора, не злись. Разумеется, им понравится, но тебе надо пересмотреть какие-то траты, если это еще возможно.

– Уходи и не возвращайся. Если ты ничего не понимаешь – просто уходи и не пророчь мне одни беды.

Карим пожал плечами. Он поцеловал меня в лоб, подождал еще немного, на случай, если я позволю ему остаться, и вышел в ночь.

Он не прав. Он просто покупает свои черные хлопковые боксеры на свою упругую попу и горя не знает, эти боксеры и примерять не надо, не надо отражаться в страшном зеркале с жестоким белым освещением за занюханной шторкой на сомнительном ковролине и пересчитывать в этом зеркале все свои вены, складки, пятна и вмятины и потом ненавидеть себя, и когда какой-нибудь мудак проникновенно скажет тебе, что у тебя красивая грудь, спать с ним из благодарности.

Может, я переборщила с тратами – но я сделала это раз и навсегда. Красивое стареет красиво, красивому не страшна грязь, красивое будешь беречь, и хуже нет этих преждевременных сколов на дешевой плитке, этой уродливой изношенности плохих материалов, возникающей спустя какой-то год.

Если не окружать себя красивым – как вообще жить? Нет, может, это не мой дом, но я работаю здесь, я провожу здесь много часов, я зову сюда людей, к которым буду прикасаться. Я понимаю, что он сказал мне все это не из плохих побуждений – но он не должен был мне это говорить. Он, выбиравший наш римский отель месяц, разве он не потому не прекращает привлекаться мной, что мое предпочтение красоты ему дорого?

Карим давно ушел, а я продолжала думать о нем. О нашем занятии любовью, о тяжести его тела на моем, о том, как расплывался этот красный потолок в моих глазах, о том, как хорошо, что толстые стены обладали необходимой степенью звукоизоляции.

Я невольно представила, как он возвращается, подходит к моему столу, я снимаю с него джинсы – узкие джинсы сидят на нем плотно и застегиваются на внутренние металлические пуговицы, которые так трудно расстегиваются, что хочется их просто оторвать. Я представила изумительные тазобедренные косточки по бокам от его пресса.

Я встала из-за стола, вошла в примерочную и легла на мягкий светлый ковер.

Ануар: Народ, я в Астану.

Юн: Переезжаешь?!

Ануар: Да ну завязывай.

Бахти: Ануарка же говорил, что в командировку.

Я: Волосы на груди не забудь заплести в косичку.

Ануар: А?!

Я: Там же ветер, с распущенными ходить нельзя.

Анеля: Вообще по этикету неприлично носить такую расстегнутую рубашку с густыми волосами.

Ануар: Это написал человек, у которого просто нет волос на груди.

Я: Если бы у Анели были волосы на груди, она бы удалила их воском, и все.

Ануар: КОРА БЛИН!

Анеля: Кора!