– У меня нет хорошего клатча, – с серьезным лицом пошутил Ануар.

– Меня рвало. – При мысли о вареном мясе ко мне снова подступила тошнота. – Сначала в туалете этого банкетного зала, потом я попросила таксиста остановиться и меня рвало прямо у арыка, потом дома.

– А ты уже подумала о музыке? – Кажется, Ануар увлекся организацией последнего пути. – Без хорошего саундтрека твои похороны не обретут должной торжественности.

– Ты так говоришь, – я пригладила волосы, – будто знаешь, какая будет звучать на твоих.

– Там точно не будут звучать молитвы, – ответил Ануар. – Я в Бога не верю.

– Это почему же?

– Когда все устроено кем-то одним, оно обычно хорошо работает. Я придумал – поставьте Wish you were here[39].

– Как буквально.

– Зато все прочувствуют момент. «Ануар был грешен», – подумают они. «Но мы любили его, очень любили», – подумают они. Так что ты решила?

– Надо играть на контрасте. – Тошнота схлынула, и я оживилась. – Надо поставить нечто веселое, чтоб всем действительно стало грустно. Как в «Джентльменах удачи», там в самые печальные моменты играет быстрая веселая мелодия. Или в песне Respirando Лучо Баттисти – он поет трагичный текст под танцевальную музыку. Гениально.

Ануар покивал.

– О, – я продолжила, – и пусть каждый принесет по две красные гвоздики.

– Да, это классически красиво.

– И вот представь: ряды темных столов, и на них стоят фарфоровые супницы, тарелки с ржаным хлебом и маленькие, умеренные фужеры с сухим красным вином.

– Дух захватывает, – улыбнулся Ануар. – Сразу хочется умереть.


На следующей неделе Ануар улетел в командировку, и мы пошли праздновать день рождения Бахти на деньги Баке. «Позови всех девочек, погуляйте», – сказал Баке Бахти пару недель назад. Она забронировала кабинку в дорогом караоке и выбрала меню. Теоретически это могло быть наименьшим из непростительных предательств, которые Бахти то и дело совершала по отношению к Ануару, – планировался обычный девичник, но что-то переклинило в мозгу Баке в день празднования, и вместо того, чтобы подарить Бахти обещанные часы, тем самым произвести на всех нас прекрасное впечатление, сказать, чтобы мы ни в чем себе не отказывали, и уехать, он сел во главе стола и за весь вечер уже так и не встал.

На улице стоял жуткий холод – за то время, что я плутала вокруг здания, пытаясь найти вход в караоке, у меня замерзли даже глаза, а внутри было так жарко, что подруги Бахти, Бахти и сам Баке, с красными от духоты лицами, за заставленным блюдами столом, с бокалами напоминали какую-нибудь старую североевропейскую картину, жанровую сценку «В трактире». Бахти неторопливо вышла из-за стола, хотя я понимала, как она хочет выбежать из зала пулей и никогда не возвращаться, и мы пошли в туалет. Мы закрылись в тесной кабинке, и Бахти подставила мне запястье с часами под самый нос.

– Лиловый ремешок, сраный круглый циферблат. Ни к чему же не подходят.

– Картье? – Я разглядела надпись.

– Видимо, дешевле у них ничего не было. Ненавижу эти часы.

Интересно, у нее было бы хорошее настроение, выбери ей Баке большие, целиком металлические часы, какие она и заказывала?

Все же параноидальность человека устроена бредово: Бахти в каждой шутливой фразе Ануара слышит угрозу их отношениям, а полный зал подруг, который может сдать ее Ануару, ее не страшит. Предположим, она может доверять мне с Анелей – но как можно было позвать остальную шушеру, посвятить такое большое собрание в свою очень, очень рискованную тайну?

Мы вернулись, и Бахти принялась раскрывать остальные подарки. Анеля, как всегда, проявила чрезмерную, обязывающую щедрость – она подарила великолепное портмоне и вложила в него сто долларов, сертификат в косметический магазин и какую-то памятную монетку, и хотя портмоне можно было оставить в родном пакете, она еще и купила пакет, не говоря уже о гигантском букете. Я решила не дарить Бахти белье – конечно, она могла оценить этот подарок, но обычно ты даришь самое дорогое сердцу изделие, а получатель считает, что ты решила ничего на него не тратить и принимает его с таким разочарованным видом, будто ты притащила упавшие яблоки с дачи. Самое большое удовольствие Бахти получает, когда цена значительно превышает ценность вещи, и я купила ей «Молескин»[40]. Баке давал слово всем подругам по кругу, и я обреченно ждала своей очереди. В детстве я обожала говорить тосты, я испытывала такое мощное вдохновение и столько всего мне было пожелать кому угодно, что я говорила по две речи за отмечание. В этом году я никого не смогла поздравить ни с одним праздником. Я не знаю, чего желать им. Мне кажется, прах ты и в прах возвратишься[41]. Мне кажется, мы все являем собой бледное, как переваренные яйца, разочарование, и пожелать нам нечего.

Возможно, Баке бессознательно хотел заграбастать назад самодовольство, которое частично утратил во время пребывания в местах не столь отдаленных, но он требовал все внимание и восхищение, которое только мог из нас выудить, и безудержно хвалился и строил из себя прелесть.

– Куда мы только с Бахтишей не ездили, а, Бахти?

Бахти – лицо ее выражало смущение и благодарность – согласно кивнула.

Баке пел про путешествия, нам ничего не оставалось, как внимать, – Гайка медленно моргала пьяными глазами, Тома перебрасывала жидкие волосы с одного плеча на другое, Катя и Анеля курили – Анеля так и не научилась нормально держать сигарету, – и никто, кроме меня, не притронулся к еде. Мне надоело таскать роллы по одному, и я придвинула к себе все блюдо.

– На Сейшелах рай, – сказал Баке.

Как-то, после жутко пьяной игры – мы пили шампанское с ликером, – Бахти осталась у меня ночевать. Мы лежали на полу, и она рассказывала про Сейшелы. Баке и прочие целыми днями спали в бунгало, Бахти играла в карты с Катей и шлюшками – из пятнадцати привезенных на острова девушек только у них двоих был статус официальных любовниц, остальные работали в эскорте. Потом Баке и Абрам Аркадьевич срочно улетели в Москву, оставив Бахти и Катю с полузнакомыми бывшими бандитами, без обратных билетов – в рай неделю назад они прибыли чартером. «Баке и Аркадьевич обещали через несколько дней вернуться, – сказала Бахти. – Я иногда думаю: вернулся бы он за мной?»

– Песок – как манная крупа.

– Там очень клево, – подтвердила Катя.

– Бахтиша молчаливая, – ласково произнес Баке, нюхая ее волосы.

– Я наслаждаюсь вечером. – Бахти отпила из бокала и приблизила лицо к Баке, тот чмокнул ее в нос.

– Это правильно, – одобрил ее Баке, раскуривая сигару, – надо уметь наслаждаться жизнью. Это же талант, не все это могут.

Гайка кивала на каждую фразу, как игрушечная собачка в машине.

– А Бахти отказывалась – правильно я говорю, Бахтиш?

– Да, – Бахти нежно поглаживала часики, – я же не хотела отмечать день рождения. Потом Була говорит: позови девочек.

– Баке, вы – молодец, – сказала Гайка, – спасибо, что всех нас здесь собрали.

Девочки энергично поддержали Гайку.

– За Баке, – хором сказали мы все.

Ночь, Бахти и Катя бесшумно выбираются из девчачьей спальни – если остальные проснутся, увяжутся за ними, а Мехмет может вызволить только двоих. Они тащат чемоданы – иначе колесики завибрируют на полу – и бегут к лодке. Я не помню, рассказала ли тогда Бахти историю до конца.

– Я спросил у Бахти, что она хочет, она заказала часы.

– Часы потрясающие, – сказала Гайка. Интересно, безвкусной Гайке они вправду нравятся или она все еще исполняет просьбу Бахти – побольше хвалить Баке?

– Это, Катюш, мы с тобой еще не были знакомы…

– Ай-ай-ай, – укоризненно покачала головой Катя, Баке улыбнулся.

– Ездили в Милан: я, Бахтиша, Тома и Сафар.

– А они там были уже сто раз, – подхватила Бахти.

– Мы говорим: Бахтиша, мы были в этих музеях, ты ничего не потеряешь. Она давай ныть. Я говорю ей: первый раз не последний, еще с тобой приедем сюда вдвоем. Собирались же в прошлом году, уже Бахти визу сделали, но тут, – Баке развел короткими руками, – жизнь нас ненадолго разлучила.

– Скорей бы и Сафар вышел, – порывисто сказала Тома.

– Выйдет, выйдет. Немного осталось, потерпи.

– Столько времени уже терплю.

– Все вернется сторицей, в нашей жизни все возвращается.

Баке теребил подбородок Бахти, вернее, мягкую кожу между подбородком и шеей.

– В девяностые мы с твоим Сафаром каждый день играли, можно было весь Золотой квадрат скупить за те деньги, что мы в казино спустили. – Он рассмеялся. – Но Сафар азартный, – не без уважения заметил Баке, – его от стола было не оторвать.

В комнату постучали, и официант протянул Томе бордовые голландские розы со словами:

– Это от вашего друга из соседнего зала.

– От кого? – настороженно спросил Баке, когда за официантом закрылась дверь.

– От кого, от кого… – Тома держала в руках букет, не зная, что с ним теперь делать. – От него.

«Любовницы живут на мелкий кэш», – вертелось у меня в голове. Как именно звучала фраза из журнала о первых двух женах, я не запомнила, я читала эту статью, наверное, десять лет назад – но смысл понятен, конечно, им и достается все, – а «любовницы живут на мелкий кэш». Очевидная мысль, очевидная формулировка, Тамара ничего не скопила за эти годы.

Я смотрела на турецкие огурцы, в которые себя облачила Тамара, и думала: ну нельзя же быть такой тупой. Протянула бы букет – тут же, без промедления – Бахти. Сделала бы вид, что официант все перепутал, что в такой холод в шелковом платье она сама не пошла в цветочный, а несли так долго, что она уже даже волновалась.

Десять лет встречаться с олигархом Сафаром, два года ждать его из каталажки и спалиться перед его лучшим другом на уродском венике.


Я позвонила Бахти утром, я хотела поговорить с ней, но на заднем фоне ссорились ее родители, и Бахти быстро нажала отбой, пообещав перезвонить или приехать. Обида, которую держала мама Бахти на ее отца, могла сравниться только с презрением, которое испытывал отец по отношению к матери. Ее родители верили в прошлое – в свое беззаботное детство и счастливое студенчество, и как у нищего в несчастной стране есть неотапливаемый дом и внутри койка, чайник, тазик и кружка, так у них было яркое детское воспоминание, веселый вечер из молодости, один глубокий разговор с хорошим человеком, на всю жизнь один. И еще они верили, по-видимому, в рай, только рай у них был земной, там живы родители и живы надежды, там ты снова ребенок и студент, там снова впереди вся жизнь и всегда будет, никогда не пройдет.