В дверь позвонили, я резковато встала и уронила одну из новых коробок с иголками. За стеклянной дверью стоял Ануар. Боже, как я, оказывается, хотела его увидеть!

Он шагнул внутрь и посмотрел на единственное освещенное пятно в помещении, на мой стол, на котором лежал один лиф и много острых предметов, они блестели под лампой.

– У меня есть ножницы, но у меня нет ванны, – сказал он конструкцию наподобие тех, что мы учили в четвертом классе на английском: у меня есть ложка, но у меня нет джема, у меня есть джем, но у меня нет ложки.

Я никогда раньше не желала Ануара.

Я не знаю, шел ли Ануар сюда, отдавая себе отчет в причине, по которой он решил прийти, или его гнало одиночество, и теперь он только считал мое желание, но он приблизился ко мне, обнял меня и больно, изо всех сил сжал мою попу. Он прижал меня к себе, будто пытаясь вдавиться в меня. Мы поцеловались глубоким влажным поцелуем. Другой запах, другой вкус, другая, когда я коснулась его щеки, кожа на ощупь, с другой остроты щетиной и неожиданно нежными – у Ануара было узкое, с небольшими высокими скулами лицо – щеками под ней. Я запустила пальцы в его волосы на голове – и они тоже по сравнению с волосами Карима были непривычно мягкими. Он нетерпеливо вытащил мою блузку из брюк, мгновенно, будто она была на липучках, а не на пуговицах, расстегнул ее, стянул с моего плеча лямку лифа и припал к моей груди. У Ануара были небольшие, осторожные губы и маленький язык, лизавший меня, как лижет кисть играющий котенок. Он спустился ниже и расстегнул мои брюки, они упали на пол, и я вышагнула из них. Он стоял передо мной на коленях и гладил мои ноги снизу вверх, от щиколоток к бедрам и снова вниз. Его руки задержались на моих икрах, и он поцеловал меня, сквозь кружево ярко-синего белья, между ног. Я села к нему на пол, и мы вдвоем быстро, будто нас кто-то подгонял, сняли с него все: он полулег, и прежде чем сесть на него сверху, я дала себе несколько мгновений внимательно разглядеть его. Бахти была права, Ануар был еще красивее без одежды, чем в ней. Я перекинула через него ногу и постепенно опустилась на него всем весом. Я двигалась ласково несколько минут, пока нам это не надоело, и тогда он перевернул меня на живот, лег сверху и больше не останавливался. Он драл меня так отчаянно, будто хотел избавиться от всего своего горя, будто хотел вернуть все, что у него отняли.

Я ничего почти не видела и не хотела видеть, я оглушала саму себя: я была в совершенной, абсолютной эйфории, я вышла из тяготящего нас сознания. Я не знаю, задремала ли я, или это рассеялся и распался мой фокус, но я вспомнила, где я, когда Ануар провел булавкой по моей ноге.

– Они разбросаны по всему полу, – сказал он вполголоса.

– Собери, – ответила я своим обычным тоном.

Я приподнялась, прикоснулась губами к его губам и потянулась к одежде.


Когда на следующий день я увидела пропущенный звонок от Ануара, я была почти раздосадована. Я не хотела обсуждать случившееся, я не хотела решать вместе с ним, насколько плох наш поступок, я хотела, чтобы со мной остались вчерашние ощущения, и ничего больше. Но я все же перезвонила. Мне ответила Гульжа – до чего же дурной тон.

– Привет, Кора, – сказала Гульжан, голос ее звучал странно.

– Я хотела поговорить с Ануаром, – ответила я нетерпеливо.

– Это я тебе звонила. – Она звучала призрачно. – Ануар сегодня разбился.

Я молчала, в оцепенении, потом я услышала, как она всхлипывает, и вдруг поняла: она останется одна с ребенком Ануара. Все время, пока она будет носить его под сердцем, будет длиться траур, и когда он появится на свет, его встретят соболезнованиями.

Никогда прежде я не сознавала смерть. Смерть чужих шагала мимо: с чужими прощались, и они становились призраками, и не было смерти, были поминки, и снова поминание, спустя правильное количество дней, и снова поминание, через год, и каждый год. С грустным лицом, с пустым сердцем я смотрела на лучший портрет ушедшего, и далекие, отстраненные мысли плыли в голове. Все думалось: как непонятно нас создали.

Теперь сокрушительное, темное горе протянуло ко мне свои ладони, и я сомкнула их своими. Гульжа плакала и проклинала несчастный случай, а я надеялась, изо всех сил, что так оно и было: что Ануар умер неожиданно и бессмысленно.

Потому что иначе – иначе это я ткнула его пальцем, когда он стоял спиной к обрыву и смотрел на меня добрым доверчивым взглядом. Я рассказала ему о машине Юна, хотя могла не делать этого, я подчеркнула эту подлость, я заставила Ануара провести единственную возможную параллель. Я не имела права говорить Ануару запоздалую правду, потому что я всегда врала ему. Я сказала ему совершенно не то, что думала в действительности: ведь брошенная Юном Эля была маленькой и наивной, но Гульжа – Гульжа хотела получить себе Ануара любой ценой. Я показала ему, на что он будет обречен: быть сволочью, если не женится, быть несчастливым, если женится. И когда он пришел ко мне вечером, я не затеяла с ним хорошего разговора, который был ему нужен, я переспала с ним, как в последний раз, как будто внушала ему: сейчас все можно, потому что все потеряно, давай праздновать конец твоей юности, ты больше никогда не почувствуешь себя таким живым, как сегодня, ты больше не полюбишь, потому что не сумеешь доверять. Узнай свое последнее веселье беспринципности, впереди, до самого конца, будет долг.


День похорон был золотым и тихим. Ни ветра, ни облаков, только листья с мягким вздохом оставляли свои ветви. На вынос опаздывать нельзя, я стояла нервная, ожидая такси, которое наворачивало вокруг моего адреса круги и все никак не подъезжало. Я позвонила и накричала на водителя, ею оказалась женщина средних лет.

– Простите. – Я села наконец. – Просто я тороплюсь на похороны.

Она понимающе кивнула и спросила, кто скончался, и я рассказала ей, что Ануару было двадцать пять, что он ехал на мотоцикле и врезался в «КамАЗ».

– Я всегда считала, что мотоциклы опасные, – сказала женщина. – И такой молодой – моим племянникам на два года больше. Упаси бог, – добавила она, и от ее последних слов во мне всколыхнулась ненависть.

Мы проехали по широкой аллее. С двух сторон от дороги, на равном расстоянии, как куверты на столе, отмеренные дворецким, возвышались парадные тополя, и ни один лист клена у самого входа в дом не ссохся в бронзовое: все они розовели в ласковых теплых лучах.

Бывшие друзья вынуждены были стоять рядом, где им сказали находиться, и никто из них не разговаривал. Никто не разговаривал с Анелей с того дня, как она сообщила Ануару о Баке, даже Юн. Бахти не разговаривала с Каримом с тех пор, как выяснилось, что магазин его. Я подошла, и они поздоровались тихим, нестройным хором.

– У кого-нибудь есть ручка? – спросил Юн. – Мне нужно подписать конверт.

Анеля протянула ему ручку, Юн взял ее быстрым движением, не глядя.

К нам приближался Айдар, а в отдалении подъезжала, на другой машине, Бота. Прошло одиннадцать месяцев с их свадьбы: вчера они развелись.

– Ануар выиграл, – вдруг вспомнила я, и они посмотрели на меня, нахмурившись, как будто я собиралась произнести дурацкую шутку о смерти. – Он выиграл спор.

– Господи, точно, – сказал Юн. – А как же теперь?

– Отдадим родителям, – ответил Карим. – Все ставки у меня. Бахти, тебе вернуть кольцо?

Она помотала головой.

Карим вынул ставки из праздничных конвертов, сложил их в один новый белый, сложил туда же маленькое кольцо Бахти и заклеил его. Он помогал родителям Ануара с организацией – договорился о лучшем месте на кладбище, о скидке в ресторане, возил ранним утром женщин закупать платки, рубашки и сухофрукты.

– Какой замечательный у нашего Ануара был друг. – Крупная смуглая женщина коснулась моей руки, потом кивнула Кариму, и они зашли в дом – он был одним из тех, кто понесет тело Ануара, завернутое в ковер.

Наверное, общительная природа Айи не дала ей стоять среди мрачных, молчаливых друзей Юна: она переходила от одной группы людей к другой, находя, о чем поговорить и чем помочь.

Теперь она повела Айдара – он поздоровался с нами и не знал, куда ему деваться – внутрь дома.

– Ты попрощалась? – тихо спросила я у Бахти. Новая порция беззвучных слез залила ее опухшее лицо, и она кивнула. Вчера я позвонила ей, чтобы договориться, поедем ли мы вместе, – так она узнала о смерти Ануара, потому что никто ей не сказал. Все ребята думали, что извещает Гульжа, но Гульжа не стала звонить Бахти.

– Мне очень ее жаль, – сказал Юн, глядя в сторону Гульжан. – Ей будет трудно.

– Почему она, – отозвалась Бахти. – Почему не я на ее месте, почему он оставил ребенка ей, а не мне?

Машины все прибывали, и из одной вышел Гастон – он был шапочно знаком с Ануаром, но, как и его отец, он всегда выполнял формальности: формальные поздравления, формальные соболезнования. Смерть Ануара вышибла из меня чувства к Гастону, и я смотрела на него равнодушно, но тут Бахти с Анелей одновременно и больно сжали мои кисти с двух сторон. Я посмотрела сначала на Бахти – в ее глазах, превратившихся в щелочки от слез, теперь возник ужас, но Анеля больнее дернула меня за руку, и я повернулась к ней – я не поняла, какого рода смятение выражало ее лицо. Я отошла, с ними обеими, на несколько шагов. Они с одинаковой паникой смотрели на меня, то и дело осторожно поворачиваясь на Гастона.

– Там Бейбит, – сглотнув, сказала Бахти. – Я рассказывала тебе о нем, тот парень, который бросил меня в горах.

Онемевшая, я смотрела на них, и Анеля, будто между ними с Бахти ничего не произошло, сказала нам обеим:

– Парень в сером костюме – это Чингис. Мне он представился Чингисом, – добавила она, потому что она слышала, что Бахти назвала его Бейбитом.

– Это мой сводный брат. – Мы втроем смотрели на Гастона. – Это Бейбит. Это мой сводный брат.

Я едва дождалась конца похорон – точно таких же, как похороны моего дяди, – и, оставив Анелю с Бахти вдвоем, я помчалась к маме.