Анастасия Бельская - Я — осень, а ты май

Аллаев. Один в совещательной, ровно на том же месте — напротив. И смотрит так, словно сейчас заглотит целиком, как удав кролика.

Я вопросительно смотрю на мужчину, удивляясь его энергии, направленной на меня. Это я так отвыкла — или она всегда была столько сильной?

— В этом помещении еще не установили камеры. — Невесть зачем говорит Максим, тяжело обводя взглядом комнату.

— Что, убийство задумал? — во мне нет сил бороться с собой и делать вид, будто мне все равно на него, — поверь, все сразу поймут, чьих это рук дело. Только ты здесь такой несдержанный, грубый, нетерпимый, с просто невыносимым эго…

— Рад, что ты это наконец поняла, — Максим подтягивается на руках о стол, и поднимается надо мной в полный рост. — Скажи теперь, что ты не против.

— Не против чего…

Я не успеваю договорить, потому что ясно понимаю — чего. И мгновенно все тело вспыхивает, а внизу живота кто-то плескает огонь — который разливается внизу, и наполняет все истомой и ожиданием.

— Вижу, не против, — чуть ли не урчит он, обходя стол и двигаясь ко мне, — хоть в чем-то твои реакции просты и охуенно приятны.

— Максим, я не… — ахаю, когда он совсем рядом, — только попробуй!

— И что тогда?

Он становится напротив, и мой взгляд сам утыкается в его ширинку — боже, я помню, какой член там, под ней. А еще эти руки, будто нарочно ложащиеся на стол передо мной…

— Не смей.

— Хорошо.

Его руки ложатся на мои колени, и слегка сжимают их. Он садится перед мной на корточки, и смотрит в глаза, отзываясь своими зрачками пульсацией между моих ног.

— Не подходи ближе!

— Как скажешь.

Ладони ползут вверх, и осторожно поглаживают там, где заканчивается платье.

— Убери свои руки! — шиплю сквозь зубы, и хватаю его за плечи, притягивая ближе.

— Как скажешь, маленькая… Как ты захочешь…

Он подхватывает меня за талию, словно пушинку, и усаживает на стол. А сам становится между моих бедер — от чего я мгновенно обхватываю его ногами.

— Не надо, пожалуйста… — Выдыхаю я в пахнущие табаком губы, и он улыбается, погружая пальцы мне в волосы.

— Не буду, Настен… Не буду.

Максим

Я твержу себе, что мое интервью на утро — просто желание сделать самую ответственную работу в первой половине дня, и никак не связано с первой «взрослой» летучкой у Насти.

Потом просто плюю, и признаюсь, что в глубине души ужасно не хочу присутствовать при этом. Не потому, что не хочу вмешиваться. Как раз-таки наоборот — велик шанс, что моя натура не позволит остаться в стороне, и влезет грацией бегемота на ее поле деятельности.

Я не знаю, как она справится. Не видел ее в работе, и ума не приложу, насколько она вложиться в задание главреда. Но я в курсе другого — насколько жестким человеком бывает наш руководитель, если кто-то не выполняет должным образом работу. А Настена с ее слабостью и неумением воспринимать повышенный голос… Блять, да я точно не дам ее отчитывать. Просто не смогу, понимая последствия…

Поэтому я уезжаю из редакции, едва там появляюсь, и твержу себе, что мне лучше быть подальше во время летучки. Нахуй лишние проблемы? Мы существуем с ней на тесной территории, и умудряемся всю неделю почти не попадаться друг другу на глаза — так лучше бы продолжать в том же духе.

Но, видимо, я конченное трепло сам с собой, потому что сам не замечаю, как гоню интервью на нереальных скоростях, чтобы успеть вернуться назад. До конца этой ебучей летучки.

Потому что перед глазами не работа. Не возмодность заехать в любимое место за чаем после заданного списка вопросов, чтоб там еще раз прослушать ответы на диктофоне. Не вся важная раньше хрень.

Перед глазами бледное, худенькое лицо Насти. Которая там одна против жестких, серьезных мужчин. Которые ждут стойкости от этой маленькой женщины.

Поэтому, начхав на все свои внутренние барьеры, я возвращаюсь за рекордно короткий срок, и скорее шагаю к совещательному залу. Оттуда не доносится ничего страшного — вроде ора, слез, или бурного обсуждения — поэтому я замираю на пороге, и осторожно заглядываю внутрь.

Как раз «вовремя». Настена замирает в какой-то неестественной позе у своего стула, стоя перед всеми, как будто ее уже приговорили без права оправдаться. Сжимает в руках блокнот — кажется, она с ним носится постоянно, записывая кучу всего, что боится забыть. А еще сегодня она в плотном бежевом платье, таком уютном и желающим ее хрупкое тело соблазнительно мягким, что я немедленно завожусь от одного ее вида со спины.

Блять, и как у нее получается так влиять? Да и с какого хера именно сегодня она вдруг решила сменить свои бесконечные свитера на что-то столь манящее?!

Александр Дмитриевич с сомнением смотрит на девушку, и я осознаю, что что-то не так. Напрягаюсь с полоборота — ума не приложу, в чем Настин косяк, но, кажется, отстаивать себя она не сможет.

Но я другого и не ожидал.

Со вздохом, я уже собираюсь обнаружить свое присутствие. Как вдруг главред задает простой вопрос своим «фирменным» тоном. Не кричит или прогибает — а вкрадчиво интересуется, почему вариант статьи только один.

Я знаю, что от этого тона у некоторых мужиков реально поджимаются яйца. И прекрасно понимаю, что будет дальше — Настины эмоции сложно не предугадать. И ни секунды не сомневаюсь, что буду делать дальше. Я выйду и встану между Настей и шефом. И похуй, что вообще будет — не смогу я просто стоять и смотреть, как эту женщину прогибают.

Хотя сам же и занимаюсь подобным…

Но неожиданно я вижу, как плечи Насти расправляются, а поза перестает напоминать натянутую тетиву. Она слегка наклоняется грудью вперед — словно готова к каждому слову и удару, и складка между ее бровей усиливается — и я снова затихаю, даже не представляя, что будет дальше.

А дальше Настя спокойно и с жаром доказывает, почему эта ее статья — действительно достойна, и высказывает свою позицию и мнение.

Мнение, которое настолько твердое, что я четко понимаю — у нее есть другие варианты и статьи. Но она пришла с одной этой — и на все сто уверена, что она должна быть первой в ее колонке. Настя с какой-то поразительной энергией четко и ясно преподносит своим мысли, и в какой-то момент даже откидывает блокнот на стол — чтобы активнее жестикулировать руками. Кажется, даже сама не замечает этого, а просто делает то, что чувствует, а я, стоя за ее спиной, понимаю, что попал.

Конкретно, блять.

Потому что черта с два до этого понимал, какой потенциал в крошке. И насколько уменьшается в моих глазах ее трусость, когда она вот так убеждает наше начальство, не реагируя на посторонние взгляды и собственное одиночество тут.

Я охуеть как охуеваю, если честно.

И делаю неосознанный шаг вперед после ее речи, потому что испытываю лишь одно желание — выгнать всех, и перегнуть Настену через стол, задрав до шеи это долбаное платье.

Я даже сам не понимаю, отчего кровь внутри вдруг кипит, а мое самообладание летит к известным чертям. Откуда в ней это?! Откуда тот огонь, который я видел до этого лишь в постели?! В малышке, где раньше я видел лишь размазню и мягкость, теперь костяком вырос характер — и позвольте узнать, как она прятала его до сих пор?!

Хочу ее.

Хочу ее.

Хочу ее.

С этими мыслями я прохожу на свое место, когда главред замечает меня, и сажусь напротив Ангелочка. Она смотрит едва ли не со злостью — словно только дай повод, и перекусит мне хребет за единую придирку к ее мнению и статье. Боже, она реально вот так реагирует на критику на собственные буквы? Я готов пройтись по каждой — только бы вот этот огонь полыхал в ней и дальше.

Когда все заканчивается, Настя усаживается на место, утыкаясь в стол, и погружая пальцы в волосы. Сегодня она с кудрями — не завитыми локонами, а именно теми, что естественным образом закручиваются в локоны и спирали без какой-либо помощи. Мой любимый вариант — ее индивидуальный беспорядок, который в сочетании с горящими щеками служит моим личным крышесносным сигналом.

Пусть все уйдут. Свалят уже нахуй, и останемся только мы, ибо я реально не могу просто так сидеть, и не прикасаться к этой по-новому раскрывшейся женщине.

Пока Настя сидит и все расходятся, я отмечаю, с каким интересом поглядывает на нее Листьев. Отмечаю — и осознаю, насколько мне на это не похуй. Я уже видел, как она общалась с ним, и это явно больше, чем с коллегами из других отделов. Я всегда хорошо относился к любой дружбе, и между мужчиной и женщиной тоже — но в глазах нашего ППшника нет и намека на такие отношения. Она явно ему нравится, и эта симпатия вполне может стать взаимной.

Или, черт подери, уже стала?

Мне не хочется сейчас думать об этом. Слишком многое поменялось в моей голове, и самое главное, я не мог сдерживаться. Мне нужна сейчас эта девочка с ее горящими глазами, чтобы вылить в нее свой собственный адреналин, и потушить горящий в ней огонь.

Когда я подхожу ближе, она смотрит с опаской и затаенным страхом, который всегда меня так бесил. Но не сейчас — я понимаю каждую ее эмоцию в происходящих между нами конфликтов. Поэтому легко преодолеваю сомнения — и получаю в награду ее учащенное дыхание, и ножки, скрещенные за моими бедрами, и прижимающими мое тело к ее.

Хотя ее губы твердят совершенно другое.

— Не буду, Настен. Не буду… — шепчу я, утыкаясь в тонкую кожу на шее, и вдыхая ее запах, по которому скучал до несвойственной мужикам тоски.

— Не трожь меня, — жарко шепчет она, и я стискиваю ее тело в своих руках, как одурелый впечатывая ее в свое тело.