– Я никуда не поеду, – твердо повторила она, – можешь хоть сейчас бежать и закладывать меня. Только вы все равно ничего не докажете. Это Натали попросила меня улететь вместе с детьми и ее паспортом. Я просто сделала то, что просила сестра. Что было дальше, я не в курсе.

– Не дури. – Марк, уже открывший дверь и готовившийся выйти, остановился и повернулся к Глафире. Ее лицо скрыли тяжелые волосы, он мог видеть лишь розовую щеку и один глаз. Ни намека на слезы.

– Иди, Марк, пожалуйста. Очевидно же, что за эти годы мы стали абсолютно разными. Иди и делай свою работу. Это твой выбор. А я сделала свой.

Развернувшись, Марк молча вышел из дома.

Не двигаясь с места, Глафира смотрела в окно, пока на улице не сгустилась чернота. Казалось, ее можно резать ножом. Развеять мрак, в который снова погрузилась ее жизнь, мог только огонек свечи, которую она зажигала каждый вечер, уложив детей спать. Эта свеча была своеобразным символом надежды, что все когда-нибудь обязательно будет хорошо. Глафира подняла ее с пола и положила в карман платья.

* * *

– На основании чего вы забрали детей? – Анжела Петровна никогда не повышала голос в разговоре с теми, кто был ниже по рангу. Наоборот, говорила очень тихо, вкрадчиво, заставляя других замолкать и внимательно прислушиваться. Легкий присвистывающий звук, с которым она произносила шипящие, делал ее похожей на змею. Огромного удава, завораживающего свою жертву, ласково обнимающего ее, погружающего в сон перед тем, как сомкнуть смертоносные объятия.

– К нам поступила жалоба от директора школы. – Худосочная женщина, которую звали Маргарита Николаевна, уже не была столь уверена в поспешности своих действий. – Мы проверили условия проживания детей. Знаете, в доме даже нет туалета и холодильника. Вот, пожалуйста, мы составили акт. – Она протянула Анжеле Петровне нужную бумагу, рука немного дрогнула, но в целом Маргарита Николаевна держалась молодцом.

Анжела Петровна погрузилась в изучение документа. Пыталась было нахмуриться, но недавно вколотый ботокс помешал. С точки зрения документов придраться было не к чему, опека действительно просто выполняла свою работу. Но Николь, вчера вечером ворвавшаяся к ней в кабинет и закатившая грандиозную истерику в присутствии подчиненных, утверждала, что мать этих детей самая лучшая мать в мире. И была настолько убедительна, что Анжелу Петровну даже слегка уколола ревность. О ней Николь, разумеется, никогда так не говорила.

Совещание пришлось прервать, чтобы не устраивать сцен и не давать подчиненным лишний повод для пересудов. Но Анжела Петровна не кинулась сломя голову выполнять требования дочери. Ни к чему это. Так, глядишь, и на шею сядет. Дала ей время успокоиться, отвезла домой, заказала пиццу из ресторана и провела вечер за играми, мультиками и осторожными расспросами о жизни с бабушкой, новой школе и этом самом мальчике Мите.

Картина складывалась двоякая. Вроде эта знаменитая Таша была матерью хоть куда – дети постоянно при ней, одеты, обуты, накормлены. Пусть при этом она не одевала их в китайский ширпотреб, а сама ткала ткани и мастерила наряды – особого греха в этом Анжела не видела. Мало ли на свете мастериц? Хочет готовить каждый день свежее и не держать еду в холодильнике? Ну так хозяин барин. Мать вроде бы каждый день к соседке в гости заглядывала и столовалась там, ни разу не отравилась, наоборот, все нахваливала. Так же, как и Николь. Ту вообще есть не заставишь, а тут взялась перечислять все разносолы, которые у Таши в гостях пробовала. К этому вопросов нет.

Нет дома горшка, ну так и что? Анжела сама выросла с отхожим местом в огороде, никак ей это не помешало. Плохо было то, что новый друг дочери отказывался ходить в школу и его старшая сестра тоже. Аргумент «скучно» и «директор противная» на Анжелу Петровну никакого воздействия не возымел. Но Николь утверждала, что до прошлого года мальчик учился дома вполне успешно, в школу ходил лишь писать контрольные, а в этом году его обязали посещать занятия. Неизвестно почему.

Из всего услышанного Анжела Петровна, привыкшая всегда смотреть на то, что стоит за словами, сделала простой вывод: у матери детей какие-то проблемы с директрисой. Но дети не должны быть жертвами разборок взрослых. Анжела Петровна положила папку на стол и, слегка прищурившись, посмотрела на Маргариту Николаевну:

– Детей осмотрели врачи?

– Да, – после секундной заминки кивнула начальница отдела опеки и попечительства. По одному взгляду Анжелы Петровны она поняла, к чему идет дело, и решила предвосхитить вопрос: – Никаких отклонений не обнаружено. Дети в принципе ухожены и здоровы. Но вы же понимаете, я обязана была проверить жалобу.

– Все верно, Маргарита Николаевна, вы прекрасно справляетесь со своей работой, и у меня нет к вам никаких претензий. Просто проследите, чтобы дети вернулись домой завтра же, – кивнула Анжела.

– У них нарушен визовый режим, дети граждане Англии, – слабо запротестовала Маргарита Николаевна.

– Но это не имеет никакого отношения к опеке, насколько я понимаю? – холодно спросила Анжела Петровна. Начальница молча кивнула в ответ.

Анжела заметила легкое движение в приоткрытой двери. Николь подслушивала. Она встала и, кивнув Маргарите Николаевне, направилась к выходу:

– Всего доброго.

– И вам, Анжела Петровна, – любезно попрощалась Маргарита и, едва за Анжелой закрылась дверь, с облегчением выдохнула. Ну и женщина! Неудивительно, что от нее все мужики сбегают, такая переедет и не заметит.

Николь сияла, словно звезда на новогодней елке. После секундного замешательства раскрыла руки и рухнула в объятия матери:

– Спасибо, мамочка! Ты лучшая в мире!

Анжела присела, чтобы оказаться с дочерью на одном уровне, обняла ее и крепко прижала к себе. Отчего-то захотелось плакать.

– Ника, ты поняла, почему я отправила тебя к бабушке?

Николь кивнула.

– Это не потому, что я не люблю тебя, а совсем наоборот. Я не хочу, чтобы о тебе заботились няни. Бабушка любит тебя и сможет прекрасно за тобой присмотреть, она родной тебе человек.

– Я могла бы ходить с тобой на работу. – Николь сделала шаг назад и посмотрела в глаза матери таким взрослым взглядом, что той даже стало немного не по себе. Мелькнула мысль, что можно просто подавить дочь своим родительским авторитетом, но она ее отогнала. Надо разговаривать, девочка уже все понимает.

– Нет, Ника, не могла бы, – покачала головой Анжела. – Я целыми днями мотаюсь по району, провожу совещания, иногда ругаю и увольняю людей. У меня не самая приятная и интересная работа в мире, но она нас кормит, понимаешь? Это работа дает нам хорошую квартиру, тебе отдельную комнату, поездки во всякие интересные страны. Благодаря этой работе ты умеешь кататься на лыжах и хорошо плавать. Если я уйду с нее, то мы с тобой умрем с голоду, потому что о нас некому позаботиться. Ты понимаешь?

Николь отвела взгляд. Все она прекрасно понимала, просто принимать не хотела.

– Эта Таша твоя, – Анжела решила перейти с языка доводов на язык эмоций, – она ведь тоже работает как проклятая. Бабушка говорит, что она каждый день встает в четыре утра и ложится, только когда все дети улягутся, чтобы все по дому переделать.

– Но ты бы тоже так могла, мама! – запальчиво воскликнула Николь.

– Может, и могла бы, но ты бы согласилась жить в доме без туалета, не ездить на море и на лыжный курорт каждый год?

– А мне не нужно море и лыжи. – Николь вдруг вырвалась из объятий матери и, резко развернувшись, припустила по коридору.

– Николь, подожди! – окликнула ее Анжела, уже понимания, что дочь – единственная, кто не слушает ее приказов. Черная неблагодарность! Мать вытащила ее друга из детского дома, а дочь даже дослушать ее не хочет. Впрочем, рожать детей и рассчитывать на благодарность в будущем может лишь отпетый идиот-оптимист. Вздохнув, Анжела Петровна выпрямилась, отряхнула костюм и, тяжело ступая, направилась вслед за дочерью.

* * *

Татьяна ходила между рядами и диктовала:

– «Скоро осень. В еловом лесу весь день хлопочут проворные белки. Они прячут в свои кладовые маленькие грибочки, запасаются вкусными орешками…»

Они писали. Не поднимая голов и не издавая ни звука. Похоже, решили бойкотировать ее. С утра ужасно не хотелось идти в школу. Вчера вечером они долго говорили с мужем, она рассказала ему все до мельчайших подробностей, и Эдуард не понял ее поступка. Осуждать не стал, впрочем, он никогда ее не осуждал и всегда был на ее стороне, даже если весь мир был против. Но по тому, как он кивал головой, когда она рассказывала, поднимал бровь, потом попросил чаю и долго думал перед тем, как что-то ей сказать, она поняла: не одобряет.

Сразу же захотелось плакать. Она всегда стремилась к одобрению окружающих. Ну кроме того раза, когда вышла замуж за человека на тридцать пять лет старше. Возможно, она сделала это потому, что Эдуард ее всегда принимал и поддерживал, в отличие от родителей, выставивших из дома в восемнадцать лет и сообщивших, что они свою роль в ее жизни выполнили.

Утром она немного смалодушничала, даже набрала номер Елены Васильевны и хотела попросить ту заменить ее на уроке в Митином классе, но затем взяла себя в руки. Она ведь уверена, что все сделала правильно, а остальные пусть что хотят, то и думают. Нельзя всем нравиться, чай, не пряник. Она продолжила диктовать:

– «…носят мягкий мох в свое гнездо. Им совсем не страшны первые холода. Скоро их наряд станет мягким и пушистым».

Николь отсутствовала. Надо будет сегодня позвонить ее бабушке. Или лучше матери. Да, не будет лишним хорошо зарекомендовать себя перед Анжелой Петровной, кто знает, как жизнь повернется.

– «Проворные и веселые хозяюшки – белки».

Стук в дверь. Все головы повернулись как по команде. Дверь отворилась, и в класс без приглашения зашла Клавдия Семеновна. Татьяна отлично знала противную старуху – та частенько жаловалась, что дети не уступают в автобусе место старшим и шумят так, что даже в «Особняке» от них нет покоя. Интересно, зачем она пришла?