Вот только сейчас быстро доем последний кусочек этого великолепного эльзасского сыра. Мм, вкуснотища!

Вид у Оле был подавленный.

— Я понимаю, тебе нужна передышка. Все это очень запутанно… жуткая неразбериха. А тут еще этот Джо.

— Точно, — согласилась я. И взяла еще кусочек «Морбье Ройял», но тут же, положила его обратно на тарелку. Что же я делаю? Уже достаточно времени потрачено на еду. Я резким движением закинула сумку на плечо.

— Ладно, Оле, спасибо тебе за очень… увлекательно проведенное время. А сейчас мне действительно нужно бежать.

И это была правда. Пока я спешно покидала зал, почтальон, возможно, уже бросал мое предсмертное письмо в зеленый блестящий почтовый ящик моих родителей. Мне нужно было уехать в Новосибирск, причем как можно скорее.

— Герри, этот Джо тебе не подходит. Ты всегда выбираешь не тех мужчин! — крикнул вдогонку Оле, но я притворилась, что уже не слышала этих слов.

В фойе от меня не ускользнуло, как какая- то рыжеволосая женщина быстро метнулась за колонну, но я даже не посмотрела на нее, а побежала дальше, вверх по лестнице. Когда я добралась до третьего этажа, мне пришло в голову, что нужно было спросить у администратора ключ от комнаты, но дверь номера 324 была открыта.

Какая удача! Значит, мне не придется еще раз спускаться вниз и выдумывать байки для служащих отеля.

Я забежала в комнату и чуть не сбила тележку с моющими средствами. Из-за тележки на меня изумленно воззрилась маленькая упитанная женщина. На плече у нее висел пылесос, под мышкой была зажата метелка для смахивания пыли.

— Не надо пылесосить! — завопила я. — Это мой номер!

— В этом номере никто не живет, — заявила горничная. — Я как раз приготовила его для следующих постояльцев.

— Что — уже? Да мы всего час назад выписались из него! — закричала я. — Это просто ни в какие ворота не лезет!

— Вы что-то забыли? — удивилась горничная.

— Да, забыла!

— Что именно?

— Мои…

Чертова корова! Она наверняка заметила, что засосала в пылесос тридцать три таблетки снотворного! Но, что же мне теперь делать? Вырвать у нее из рук пылесос и разодрать мешок для пыли?

Горничная взглянула на меня как на умалишенную, покачала головой и протолкнулась со своей тележкой в коридор.

Я осталась стоять в комнате.

Я проиграла. Мой билет на тот свет бесследно исчез в брюхе пылесоса.

А по всей Германии почтальоны уже были в пути.

Дорогая Тина, дорогой Франк!


Пишу коротко и ясно. Мое завещание не подлежит обсуждению. Я хочу, чтобы Хизола получила жемчужное ожерелье, ноутбук и mрЗ-плеер. причем без всяких дискуссий, которые могут испортить ребенку настроение. А Арсениус и Хабакук пусть купят себе жемчужное ожерелье, ноутбук и mрЗ-плеер за ваши деньги и подумают о том, почему вы любите своих сыновей больше дочки и к чему может привести постоянное третирование своих сестер или братьев (вот так!).

И еще кое-что: может быть, на свете и существуют свиньи, манеры которых за столом схожи с вашими, но вообще-то у людей не принято еще раз есть то, что однажды уже было съедено. И если вы задаетесь вопросом, почему у вас в гостях никто никогда не ест салат, вспомните замечание, которое прошлым летом отпустило Тина. Я цитирую: «Да, это блюдо точно стоит тех денег, которые мы за него заплатили. Мы используем его для всего: в качестве блюда для салата, блюда для пудинга, тазика для принятия ножных ванн и для рвоты, когда в очередной раз разражается эпидемия абдоминальной формы гриппа[14]. Еще вопросы есть?

Я могла бы еще кое-что написать на тему «Хорошие манеры и этикет», но мне надо закончить еще пять предсмертных писем, заказать номер в отеле и разморозить холодильник.


С наилучшими пожеланиями, ваша очень занятая Герри

10

Конечно, и без снотворного можно сесть на поезд и куда-нибудь уехать. И действительно, если подумать, это была единственная альтернатива. Домой вернуться я теперь уже не могла, абсолютно точно. И вообще, теперь, когда все уже прочитали мои письма, мне совсем некуда было идти.

А чего я там только не написала!

Например, тете Эвелин! Если она узнает, что я жива, она придушит меня собственными руками. Наверное, ни Фолькер, ни дядя Корбмахер не обрадуются тому, что Фолькер не сын дяди Корбмахера. Ну, и тетя Эвелин, конечно же, тоже не обрадуется.

А что я написала этому Адриану из «Авроры»! Точно я уже не помнила, но была почти уверена, что описала ему в письме свою грудь. О боже!

Что я наделала? И что же мне делать теперь? Мне необходимо место, где можно надежно спрятаться. Но где найти такое место? Я напряглась и сделала вывод, что могу пойти только к одному человеку.

— Привет, подруга, — воскликнула Чарли. — Какой приятный сюрприз. Ульрих, поставь на стол еще одну тарелку. Герри пришла к нам на завтрак.

— А почты еще не было? — осторожно спросила я.

— Только что принесли, — как всегда, жизнерадостно ответила Чарли. — И еще доставили пакет из интернет-магазина детских товаров. Ужасно симпатичная крошечная одежка! Да, еще увлажняющее масло для детской кожи. Не терпится открыть посылку и все посмотреть. А почему ты с дорожной сумкой? — удивилась Чарли.

— Э-э… Так вышло, что я не могу вернуться в свою квартиру. Тетя меня заживо съест, если я там появлюсь.

— Чем эта старая карга опять недовольна? Ты что, забыла почистить перила на ее лестнице?

Ульрих — в одних трусах — похлопал меня по плечу:

— Доброе утро, подруга. Кофе?

— Да, пожалуйста. — Я плюхнулась на один из плетеных стульев, расставленных вокруг старого кухонного стола. На столе лежал большой толстый пакет в голубую и розовую полоску, а на нем — два письма. Одно из них от меня.

— Хорошо, а то Чарли теперь у нас пьет чай из фенхеля, — сказал Ульрих.

— Ты бы тоже пил, если бы тебе было так плохо, как мне. — Чарли села рядом со мной. — Про то, что тошнит по утрам, все вранье. Я чувствую себя отвратительно целыми днями.

— Я тоже, — сказала я и уставилась на свое письмо. Можно было бы схватить его и съесть. Этот номер я уже однажды проделала в школе с запиской, которую Чарли подсунула мне тайком.

«Дайте-ка сюда записку, барышня, — прорычал Роте. — Ну же, быстро! Считаю до трех. Раз, два…»

До счета три я успела засунуть записку в рот. Ничего другого не оставалось, потому что в записке было написано: «Роте — пузатый садист и неофашист», что, к сожалению, было правдой.

— Ты помнишь, как я спасла тебя от Роте, Чарли? — спросила я. — Мне тогда пришлось сто раз написать: «В Германии не принято есть бумагу».

— Да уж, методы воспитания и обучения у него и правда были средневековые, — сказала Чарли. — А ведь ему тогда было, ну, самое большее, лет сорок. Стоит задуматься. Если мне не повезет, он и моего ребенка еще будет учить. О, что это? Письмо от тебя, Герри? Мне? Ты что, не могла позвонить? — Она рассмеялась.

У меня внутри все опустилось.

— Знаешь, Чарли, я на прошлой неделе очень много пила и вела себя неадекватно… Прочитаешь это письмо потом.

Но Чарли в полном восторге вытащила листок из конверта и развернула его. Она пробегала глазами строчки моего письма:

— Почему ты пишешь… Да-да, к сожалению, это так… Нет-нет, ржавчину дезинфицируй не дезинфицируй… — Она хихикнула, потом на глаза ей вдруг навернулись слезы. Это она дошла до того места, где я писала, что она лучшая из всех, кого я встречала, и что я желаю ее дочери найти такую же подругу, как она. — О, как чудесно! Ульрих, Герри написала мне любовное послание. Ах, Герри, это правда? Как это мило!

Я закусила нижнюю губу.

— Такая замечательная идея могла прийти в голову только тебе… — Тут она нахмурилась — вероятно, дошла до постскриптума. Несколько последних предложений она прочитала вслух: — «Лучше удалить себе корни зубов без обезболивания, чем слушать, как Чарли поет». Поэтому, пожалуйста, воздержись от мысли исполнить на моих похоронах «Ave Maria» или нечто подобное. Потому что я не хочу, чтобы у людей, собравшихся около моей могилы, появились веские причины посмеяться от души». Что все это значит?

Ульрих потрясенно на меня уставился:

— Герри!

— Э-э… — Я не знала, что сказать, и лишь пожимала плечами.

У Чарли был очень сердитый вид.

— Это правда, Ульрих? Ты действительно говорил такое?

— Э-э… ну да, может, когда-то и говорил — точно не помню, — кивнул Ульрих. — Но Герри…

— Но ты ведь говорил это несерьезно!

— Ну, раз уж ты так прямо меня спрашиваешь, то я говорил это с определенной долей серьезности, — сознался Ульрих. — Но ты лучше спроси, почему Герри тебе…

— Ты хочешь сказать, что я плохо пою? — перебила его Чарли. — Я ведь очень много выступаю. У меня… куча заказов. В следующие выходные, например, я опять буду петь на свадьбе. Ты хоть знаешь, сколько раз я уже пела в церкви «Ave Maria»? Не говоря уже о песнях «Я берегу всю свою любовь для тебя»[15] и «Свеча на ветру»[16]!Я их пела столько раз, что уже и не сосчитаешь.

— Правильно, — согласился Ульрих. — Но поэтому Герри и не…

— Ты никогда не замечала, что везде поешь только один раз? — Я уставилась в пол. — Никто два раза тебя не приглашает.

— Ну да, потому что я чаще всего пою на свадьбах, а свадьбы у нормальных людей в жизни случаются не так уж часто. То же самое касается и похорон. Ульрих, ну ты же помнишь, как я почти заполучила тот контракт на запись диска? А ведь это была солидная компания! У них записываются звезды, а они хотели пригласить меня!

— Да, — произнес Ульрих. — Но это было до того, как они услышали твое пение.

Чарли словно остолбенела.