— К тому же их зовут Николаус и Альбан, — произнесла я, потому как ничего умнее мне в голову не пришло. И глупее тоже. — Просто поверить не могу, что они могут быть красивее вас. Почему вы не работали моделью во время учебы? Что под силу Альбану, то вам совсем уж точно раз плюнуть.

— Я слишком маленького роста. Всего метр восемьдесят один. В то время как мои братья…

— Знаете что? — перебила я его. — Я не хочу больше ни слова слышать о ваших братьях! Если я говорю, что вы самый красивый мужчина, который мне встречался за несколько лет… самый красивый мужчина, который мне вообще когда-либо встречался, вы должны мне просто поверить. А я знаю немало симпатичных мужчин.

— Но вы ведь никогда не видели моих братьев, — поникшим тоном произнес Адриан. — До сих пор они уводили у меня всех подружек. По крайней мере, тех, которых я приводил с собой на воскресные семейные обеды.

— И Марианну Шнайдер тоже?

— Марианну я не знакомил со своей семьей, — испуганно ответил Адриан. — Да она никогда и не стремилась к этому. Я ведь уже сказал, что роман, который был между нами, мало что для меня значил.

— Вы сказали, он был несерьезный и мимолетный, — поправила я его.

Подошел официант и принял у нас заказ на эспрессо.

— А почему все ваши сестры блондинки, а вы нет? — спросил Адриан, когда официант снова ушел.

— Моя тетя Эвелин уверена, что моим отцом был почтальон, — ответила я. — Но на самом деле я единственная пошла в отца. Каштановые волосы, карие глаза…

— Но ваши глаза совсем не карие, — сказал Адриан и подался вперед, чтобы получше рассмотреть. — Они как карамельный сироп, пронизанный лучами солнца.

Хм, какое милое сравнение, лучше, чем сравнение с янтарем, которое мне иногда доводилось слышать.

— У моей сестры Тины глаза такого же цвета, но со светлыми волосами они смотрятся лучше, — проговорила я, чтобы скрыть свое смущение.

— Знаете что? — произнес Адриан и улыбнулся. — Я не хочу больше ни слова слышать о ваших сестрах.

Я готова была поспорить на свой новый договор, что у его братьев не такая очаровательная улыбка, как у него. Улыбка настолько манящая, что хотелось улыбнуться в ответ.

Принесли эспрессо, а потом медленно, но верно подошел к концу и наш бизнес-ланч, о чем я сильно сожалела. Но Адриану нужно было возвращаться в свою кладовку, а мне — ехать к Чарли, которая припасла бутылку шампанского, чтобы отпраздновать мой новый контракт. А перед этим я собиралась нанести визит отцу.

— Я очень приятно провел время, — сказал Адриан, выйдя из ресторана, и странно вытянул руку, так что я не знала, пожать ли ее. И ничего не стала делать.

— Я тоже. — Я вдруг немного смутилась. — Спасибо за приглашение. До свидания.

— До скорого, — произнес Адриан. Не успела я сделать и пары шагов, как он меня окликнул:

— Подождите!

Я обернулась и выжидательно на него посмотрела.

— Мне кажется… э-э… я подумал, что теперь, когда мы, так сказать, стали партнерами, мы можем называть друг друга по имени, вы не против? — спросил он.

— Хорошо. Хотя Адриан мне нравится больше, чем Грегор… Тем более что я этого вампира назвала Грегором, — немного подумав, добавила я.

— В общем, речь тут больше о том, чтобы перейти на «ты», — проговорил Адриан. — А уж как ты потом будешь меня называть, значения не имеет.

Как только папа меня увидел, на лице его появилось уже знакомое мне каменное выражение.

— Герри, какой сюрприз! Сегодня ведь даже не воскресенье! Проходи, твоя мама ушла играть в бридж. Чай будешь?

— Лулу сказала, что ты хочешь заплатить залог, папа. И я пришла сказать тебе, что не могу принять эти деньги. Хотя очень любезно с твоей стороны было их предложить.

— Это не имеет никакого отношения к любезности. Я уже перечислил деньги.

— Правда, папа. Я сама разберусь. Я всегда справлялась сама.

— Доченька, две недели назад ты пыталась покончить жизнь самоубийством, — заметил папа. — Я бы не сказал, что ты хорошо справилась.

Я покраснела:

— Да, но не считая этого… Сейчас у меня дела идут очень хорошо. Как раз сегодня я подписала новый договор с «Авророй». Договор, по которому я получаю процент с продаж. Одного только гарантированного гонорара я буду получать двадцать четыре тысячи евро в год.

— То есть, получается по две тысячи в месяц. Это нельзя назвать роскошью. Особенно учитывая, как мало денег ты отчисляешь в пенсионный фонд. По стечению обстоятельств я перечислил на твой счет тоже ровно двадцать четыре тысячи евро.

— Что? Но ведь залог всего-то…

Мой отец поднял руку:

— Ровно такая сумма тебе причитается, — проговорил он. — Надо было давно отдать тебе эти деньги.

— Но я совершенно не пони…

Он снова не дал мне договорить:

— Двадцать четыре тысячи евро я заплатил за учебу каждой из твоих сестер. А ты бросила институт в первый же семестр и с тех пор сама себя обеспечиваешь. И будет справедливо, если ты сейчас получишь эти деньги.

Просто ужасно, но в это мгновение я заплакала:

— Хоть ты и сердишься на меня… Мне так жаль, папа, прости меня. Я не написала тебе прощальное письмо.

Папа сделал такое движение, будто собирался меня обнять, но ограничился лишь тем, что взял меня за руку:

— За эти недели я много передумал о нас и о тебе. И я винил только себя в том, что произошло.

Помнишь свои слова в саду, в чем ты меня обвинила… Это правда: мы никогда тебе не показывали, как сильно тобой гордимся. И я злился, когда ты бросила учебу, потому что ты не менее умная и одаренная, чем твои сестры. Все эти годы я думал, что ты попусту растрачиваешь свою жизнь…

— Но не всем, же быть учительницами и дипломированными переводчицами, — возразила я.

— Это правда, — согласился папа. — И потом, эти твои романы совсем не так уж плохи. Серьезно. Когда я на минуту забыл, что все это навыдумывала моя собственная дочь, я даже увлекся. Ты можешь попытаться написать настоящую книгу.

— Папа…

— Да-да, прости, я не хотел тебя критиковать. Может, тебе написать книгу о молодой женщине, которая решает покончить жизнь самоубийством и пишет всем предсмертные письма?

— Сначала я должна написать тридцать два романа о вампирах. Вампиры сейчас на пике моды.

— Это порадует твою тетю Алексу, — философски заметил папа. — Она ведь тоже одна из них.


В дом скорбящих Талеров,

Хазенакер, 26

Уважаемая госпожа Талер, уважаемый господин Талер!

Позвольте выразить вам свои искренние соболезнования в связи с кончиной вашей дочери Герды. Мы с Герри с пятого класса учились вместе в школе и были очень близки. К сожалению, в последние годы мы потеряли друг друга из виду (я изучала социальную педагогику в Мюнхене, после выпускных экзаменов работала с отстающими в развитии детьми, а потом вышла замуж, переехала жить в большую усадьбу и родила двух детей — Луизу, 4 года, и Фридриха, 1 год), и поэтому я ничего не знала о проблемах Герри.

Ах, если бы только она обратилась ко мне! Я еще в школьные годы столько раз помогала ей справиться с неприятностями. А теперь, к сожалению, слишком поздно, и нам, оставшимся на этом свете, остаются в утешение лишь слова поэта: «Терять человека тяжело, но большим утешением всегда служит тот факт, что его многие любили».

В этот трудный момент я разделяю точку зрения, высказанную Отто фон Лейкснером: «Утешение — это настоящее искусство, и состоит оно зачастую в том, чтобы помолчать, будучи преисполненным любви, и молча посочувствовать»[30], и мысленно я сейчас с вами.


Искренне ваша. Бритта фрайфрау фон Фалькенхайн, урожденная Эмке.

16

— Тебе все еще нехорошо, Чарли, бедняжка, я кое-что для тебя приготовила, мне всегда помогало, и никаких побочных эффектов, Ульрих, ну когда же ты, наконец побреешься, ты колючий, как ерш, Герри, ты потрясающе выглядишь, у меня есть ягнятина, а вот баклажанов нигде не было таких, которые точно без всяких там генетических изменений, Северин, прекрати, ты же не собака, проходите, Марта и Мариус уже здесь, только, пожалуйста, никаких глупых шуточек по поводу ее отекших лодыжек, а то она начинает плакать, и ее уже ничем не остановишь, и когда уже родится этот ее слоненок, Оле тоже пришел, без Миа, они расстались, но вы наверняка уже знаете, и я не могу сказать, что это меня сильно расстраивает… — Каролина закончила свой привычный субботний монолог, и мы начали прокладывать себе дорогу между игрушками и горами одежды.

Фло и Гереон уже лежали в постели, Фло была очень сонной, но все же, взяла мой подарок — заколку с розовой блестящей стрекозой, и пробормотала «ты самая лучшая на свете» перед тем, как заснуть.

— Мы ездили в горы, — объяснила этот феномен со спящими детьми Каролина. — Четырнадцать километров вокруг одной единственной горы. Мы все ужасно вымотались, кроме Северина — он все это время в полном комфорте восседал у меня за спиной в специальной штуке, в которой носят маленьких детей.

— Ну, значит, Берт сегодня заснет уже в половине девятого, — прошептал мне в ухо Оле.

— Привет, — смущенно пробормотала я.

Я не разговаривала с ним с тех пор, как в понедельник мне довелось пережить острые ощущения от лечения зубов у него в кабинете и при его активном содействии.

Оле улыбнулся своей очаровательной улыбкой абсолютно в духе заведующего отделением Гозвина.

— Приветик. — Прозвучало это очень нежно. Слишком нежно, на мой взгляд.

— Миа все еще живет у родителей? — поинтересовалась я, чтобы немного отрезвить и его, и себя.

— Да. Она приезжала забрать кое-какие вещи, ну и, естественно, не упустила случая еще полить меня грязью. Ну, я имею в виду, словесно.