Нет, конечно, — шиплю я в ответ на это его жуткое предположение, — он был в полотенце и…

… И самого главного ты не видела?

Боже, Алекс, ты просто невыносим! — стону я в голос. — Как мне теперь ему в глаза смотреть? Это просто настоящая катастрофа, жуткая, жуткая катастрофа мирового масштаба…

Алекса мое отчаяние, похоже, только забавляет, так как он подкатывает кресло еще ближе ко мне и таинственным шепотом осведомляется:

А как ты вообще попала в комнату отца? Высматривала причину таинственных стуков?

Я пронзаю его таким злобным взглядом, что он невольно пятится, если можно так сказать про обездвиженного человека.

Хорошо, я понял, — говорит он быстро, — ты попала туда случайно… — Потом быстро добавляет: — Так и не заморачивайся так сильно — отец все поймет.

Я снова протяжно выдыхаю, словно раненое животное в момент смертельной агонии, и в этот самый миг с другой стороны двери раздается настойчивый стук. Я кидаю на Алекса перепуганный взгляд и налегаю на дверь всем своим телом…

Помоги мне, — прошу я парня одними губами, но он толи не понимает меня, толи делает вид, что не понимает и продолжает смотреть на мои жалкие потуги по забаррикадированию двери со снисходительной улыбкой умудренного опытом сенсея.

Могу я войти? — раздается голос Адриана Зельцера (в том, что за дверью был он, я даже не сомневалась. Пришел насладиться моим унижением!), и я краснею от натуги, пытаясь сдержать его проникновение в мое далеко не тайное убежище.

Надеюсь, ты достаточно одет для того, чтобы не вгонять Шарлотту в краску? — отзывается на это Алекс, наслаждаяст разворачивающимся перед ним действом. — Боюсь, она была не совсем готова к твоему обнаженному во многих местах мужеству и теперь пребывает, как бы это помягче сказать, в неком душевном раздрае…

Я убъю тебя! — снова произношу я одними губами — жаль взглядом все-таки нельзя этого сделать.

Я вхожу, — говорит Алексов отец и толкает дверь с другой стороны. Ему хватает, как я понимаю, минимального усилия, чтобы просто отодвинуть меня в сторону, словно невесомую пушинку весом в пятьдесят три килограмма. Я прикрываю глаза, готовясь ко встрече с неизбежным… и сразу за полузакрытыми веками вижу мужчину в одном полотенце с отлично развитыми грудными мышцами, которые я была бы не прочь потрогать. Все-таки не каждый день удается воочую увидеть такое!

Пап, не пугай моих бабочек, — слышу я насмешливый голос Алекса и наконец открываю глаза. Адриан Зельцер смотрит прямо на меня — смотрит и молчит. Ждет, что я извинюсь? Наверное. Я набираю в легкие побольше воздуха и стремительно выдаю:

Извините, что ворвалась в вашу комнату — я, честное слово, сделала это не нарочно. Просто ошиблась дверью, когда шла в комнату Алекса…

Пап, меня в той комнате не было, — быстро вклинивается парень, и я готова вцепиться ему в волосы — он мне совсем не помогает, только делает хуже.

Его же отец продолжает молчать и сверлить меня своим обычным хмурым взглядом. Чего он еще от меня хочет?

Обещаю, такого больше не повторится, герр Зельцер! Никогда.

В этот момент что-то едва заметно меняется в выражении его серо-зеленых глаз, теплеет, что ли, не уверена точно…

Я, так понимаю, твою гостью снова нужно отвезти домой, — обращается он к сыну, хотя смотрит все-таки на меня. — Уже слишком поздно, чтобы бродить по городу одной…

Нет, я прекрасно доберусь сама! — восклицаю я стремительно, но тот тут же ставит меня на место одним едва заметным движением своей вздернутой брови. Вот у кого Алекс перенял эту свою мимическую особенность!

Дайте мне пять минут на сборы, — говорит он как бы в пространство комнаты, ни к кому особенно не обращаясь. — Будьте готовы к этому времени.

Он выходит за дверь, а я хватаю со стула свои куртку и шапку, единым махом напяливая на себя и то и другое.

Что ты делаешь? — парень с любопытством следит за моими действиями.

Ухожу, а на что еще по-твоему это похоже? — огрызаюсь я, сама не понимая, что меня так вывело из себя. — Где мой рюкзак?

Алекс указывает на цветочный горшок, под которым тот сиротливо примостился.

А мой подарок? — говорит он невесело. — Ты его так и не принесла…

Заберу в другой раз, извини, — кидаю я на ходу, но в дверях все-таки оглядываюсь: — Прости, что все так вышло, но я не могу сейчас видеть твоего отца… Передай ему, что… что… Впрочем ничего не говори. Прощай!

Я незамеченной выскальзываю из дома и бегу прочь так быстро, словно за мной гонится целая стая измученных долгим воздержанием волков, готовых разорвать меня в любую минуту на самые мелкие из всех возможных кусочков.

6 глава

"Зиме вопреки Вырастают из сердца Бабочки крылья". Басе.


Идти до остановки в темноте да еще и в снегопад оказывается не так приятно, как могло бы показаться: я несколько раз едва не растягиваю себе связки, пытаясь удержать равновесие на особенно скользких участках дороги. Эх, будь они трижды неладны, эти мои чрезмерные стыдливость и уязвленная гордость! Сажусь на ледяную скамейку и с отчаянием осознаю, насколько сейчас уже поздно — ночной автобус ходит раз в полтора часа… Ну я и попала.

Так я и сижу, скуксившаяся и нахохлившаяся, словно замерзающий на ветке бедолага-воробей, уже было почти готовая дойти до самой последней стадии жалости к себе, когда вдруг темноту со стороны Алексова дома прорезают два желтых пятна автомобильных фар, и я узнаю «лексус» Адриана Зельцера, который тормозит рядом с остановкой, и его хозяин, опустив боковое стекло, окликает меня самым что ни на есть будничным голосом:

Шарлотта, садитесь в машину. Сами знаете, автобус еще не скоро будет!

Я старательно делаю вид, что не слышу его. Сосульки в ушах понамерзли — а что, еще и не такое может случится, если сидеть при минус пятнадцати на продуваемой всеми ветрами автобусной остановке!

Шарлотта, не испытывайте моего терпения, — повышает голос мужчина в теплом салоне автомобиля. — Немедленно садитесь в машину.

У меня сосульки в ушах, снова уговариваю я самое себя! И потому никуда я с тобой не поеду… наверное. Холодно все-таки жутко…

Слышу как хлопает автомобильная дверь, а потом в поле моего зрения попадают две ноги в теплых ботинках и останавливаются прямо передо мной — я-то все это время упорно смотрю вниз и вроде как ничего не замечаю.

Что за упрямая девчонка! — произносит голос надо мной, а потом две руки — мамочки! — обхватывают меня за талию и ставят на ноги, подталкивая к автомобилю. — Быстро в машину, пока я тебя не отшлепал.

Это звучит как-то уж слишком двусмысленно, и я вскидываю на мужчину в пальто опасливый взгляд — не вижу в его лице и намека на пошлый подтекст, только насупленные брови и губы, сжатые в тонкую линию. Подхожу к серому «лексусу» и ныряю в его теплое нутро, обволакивающее меня запахом своего хозяина, словно коконом. Хорошо-то как! Благодать. Незаметно растираю окоченевшие пальцы на руках…

Где ваши перчатки? — интересуется мужчина, садящийся за руль.

Дома забыла, — бубню я насупленно — я, между прочим, вообще не собиралась вести с ним досужие беседы.

Хорошо, что голову дома не забыли…

Вы прямо как моя преподавательница музыки, — бубню я в том же духе. — Только симпатичнее, — последнее я добавляю еле слышно — не хватало еще, чтобы Адриан Зельцер это услышал.

Какое-то время мы едем молча, и к моим пальцам на ногах наконец возвращается блаженное тепло. Я откидываюсь на спинку кресла и прикрываю глаза… а за веками все та же проекция: мужчина в одном полотенце и с шикарными мускулами.

Вот ведь напасть! — шепчу я в сердцах и вдруг ловлю на себе внимательный серо-зеленый взгляд. — Что? — интересуюсь я с вызовом. — Я пережила сегодня тяжелый психологический стресс — мне простительно разговаривать с самой собой.

Губы моего шофера изгибает едва заметная полуулыбка.

Хотите недвусмысленно намекнуть, что это я был тому причиной? — любопытствует он при этом.

Мне бы промолчать или отделаться ничего не значащей фразой, а я возьми и брякни:

Я видела вас голым! Это не так-то просто забыть. — Тут же понимаю, что сморозила очередную глупость — рядом с этим человеком я вечно веду себя, как идиотка — и в отчаянии утыкаюсь лицом в ладони.

Это комплемент или оскорбление? — слышу я голос своего спутника. Да он никак веселится, быть такого не может!

Сами знаете, что комплемент, — отвечаю я не без улыбки, косясь на него смущенным взглядом. — Ходите в спортзал? — он кивает головой. — А я вот жутко ленивая в этом плане. И вообще следите за дорогой! — одергиваю я его, так как чувствую себя неловко под его насмешливым взглядом.

Он улыбается — улыбается! — и отводит взгляд на дорогу.

Теперь я знаю, от кого Алекс унаследовал эту свою чрезмерную насмешливость, — произношу я как бы между прочим.

Что делать, — отзывается мой собеседник, — гены — коварная штука, Шарлотта! — он продолжает посмеиваться надо мной. — А от кого из родителей вы унаследовали свое ослиное упрямство? Очень любопытно было бы узнать.

Я пару секунд размышляю над тем, стоит ли мне обидеться на словосочетание «ослиное упрямство», а потом все же грустно вздыхаю — обижаться как-то не хочется:

Этого я и сама толком не знаю: мои родители умерли еще до того, как я смогла это выяснить…

Кажется, они погибли в горах? — произносит Адриан Зельцер сочувствующим тоном. — Алекс что-то рассказывал об этом…

Я смотрю на четкий профиль мужчины за рулем и удивленно восклицаю:


Вы расспрашивали его обо мне?! Зачем?

Тот бросает на меня быстрый взгляд и произносит:

Должен же я знать, кто носит красные рождественские носки моего сына!