Нет, я подруга Алекса, — размыкаю я наконец свои губы. — И мы привезли его к другу на именины…

Подруга Алекса? — она мимикой дает мне понять, что ждет от меня дальнейших объяснений, и я рассказываю ей о нашем маленьком похищении ее брата, которое мы с его же сыном и состряпали. Анна слушает с неослабевающим интересом и в конце разражается веселым, заливистым смехом.

Ну ты меня и повеселила, Шарлотта, — сипит она сквозь выступившие на глазах слезы. — Значит вот почему у брата при встрече был такой трагический вид, теперь я все понимаю. Ты молодец, что устроила это, — уже серьезным голосом добавляет она, — некоторые нуждаются в стряске, чтобы снова почувствовать себя живыми… И Адриану это необходимо в первую очередь.

Я не совсем понимаю, о чем она говорит: Адриан вовсе не кажется мне таким уж омертвевшим, как это расписывает его сестра. Или, возможно, я просто не знаю об этом…

Хотите сказать, он несчастен?

Анна на секунду задумывается, глядя куда-то поверх моего плеча, а потом говорит:

Он не то чтобы несчастен, если ты меня понимаешь, но и не счастлив одновременно тоже. Кое-что сильно на него повлияло — он с тех пор изменился.

Тут я навостряю уши и спрашиваю:

Вы имеете в виду смерть его жены?

Она бросает на меня несколько удивленный взгляд, словно поражаясь моей осведомленности на этот счет:

Да, я говорю о смерти Элеоноры. Она буквально сгорела, как свечка! Никто не мог даже предположить такого. — Мы замолкаем, погруженные в печальные мысли о бренности человеческого бытия, а потом Анна продолжает: — У них была настоящая любовь, ну, знаешь, такая, о какой обычно в книжках пишут… к тому же жутко скандальная… Ты ведь знаешь, что Элеонора была учительницей Адриана? — я киваю головой. — Преподавала математику, и мне, девчонке пятнадцати лет — у нас с братом разница в два с половиной года — казалось тогда, что эта их тайная, недозволенная связь необычайно романтична. Я прикрывала их при случае… и втайне завидовала брату, что уж тут скрывать, — тут она тяжело вздыхает. — Это сейчас я понимаю, что долго такое не могло продолжаться и что все тайное рано или поздно становится явным — вот и об их тайных встречах стало известно. Кто-то из учителей заметил Адриана, выходящим из дома учительницы в неурочное время, донес об этом директору… и та задала молодой учительнице прямой вопрос, на который та не смогла… или не захотела солгать, я не знаю. Помню только, как брат тем вечером зашел ко мне в комнату — до этого они с родителями долго кричали друг на друга в гостиной — и положил голову мне на колени (мы всегда были с ним очень близки)… Глаза его странно блестели — я никогда прежде не видела его таким. «Они хотят, чтобы я бросил ее, — простонал он мне в сбившуюся на коленах юбку, — хотят, чтобы и думать о ней забыл, а я не могу…» Когда в тот момент он вскинул на меня свои потемневшие от переполнявших его чувств глаза — я испугалась. Честно. На меня смотрел другой, незнакомый мне человек. «Я люблю ее, Анна, очень люблю… и у нас скоро будет ребенок». Кажется, я тогда вскрикнула от удивления, но тут же прижала ладонь к своим расплывающимся в улыбке губам — я стану тетушкой Анной, невероятно. Я была слишком юна, чтобы оценивать всю картину целиком, — Анна глядит на меня, а я боюсь шелохнуться, чтобы не спугнуть ее откровенность — так и вижу все происходящее, словно в немом кино. — У мамы тогда чуть инфаркт не случился, — продолжает она свой рассказ. — Отец был сдержан в своих эмоциях, но, думаю… почти уверена, тоже был на грани нервного срыва: еще бы, двадцативосьмилетняя учительница с ребенком на руках соблазнила их несовершеннолетнего мальчика, с которого родители буквально пылинки сдували, — Анна невесело усмехается. — Он всегда был умнее меня — учился в школе на одни пятерки. Вундеркинд! И тут на тебе, ниспровержение кумиров всегда болезненно… Не знаю даже, как мы пережили последующие полгода, пока Адриан заканчивал школу и жил редкими встречами со своей возлюбленной, на которую родители только чудом не заявили куда следует… Пожалели ее ребенка, должно быть.

А что было потом? — не выдерживаю я, едва голос Анны затихает до полной тишины. Я непременно должна это знать, иначе просто не усну ночью… Это как отложить книгу на самом интересном месте!

Анна, должно быть, замечает мое нетерпение, потому что улыбается мне какой-то особенной улыбкой, от которой враз теплеет на сердце, а потом спешит удовлетворить мое любопытство:

После оукончания школы Адриан уехал учиться в Мюнхен — родители были рады держать его подальше от Нюрнберга и от Элеоноры, как ты сама понимаешь, только они просчитались… После первого же семестра он приехал на каникулы вместе с Элеонорой, своей новоиспеченной женой, с которой они бувально на днях зарегистрировали брак в мюнхенской мэрии. Та была практически на сносях, с огромным таким животом… и родителям волей-неволей пришлось смириться с этим. Они слишком любили Адриана, чтобы накладывать на него анафему и другие страшные проклятия…

Все это с трудом укладывалось у меня в голове, тем более соотносимое с образом Адриана Зельцера, который уже сформировался в моем сознании. Этот высокий, несколько хмурый мужчина никак не мог быть тем влюбленным подростком, о котором мне рассказывала его сестра… Я качаю головой, как бы рассортировывая новые знания по «полочкам» своего мозга.

Что, не укладывается в голове? — понимающе улыбается Анна. — И я подтверждаю это пожатием плечами. — Сама с трудом узнаю в нынешнем Адриане того юного мальчика с большими влюбленными глазами… Знаешь, Элеонора была идеальной для него, правда: она делала его чуточку раскрепощеннее, бесшабашнее, что ли… Могла заставить его улыбаться — сама видишь, он слишком серьезный, а после ее смерти так еще и… грустный.

Ну, жена, — звучит в этот момент голос ее небритого пирата, — твой чай, должно быть, совсем застыл, или ты решила кормить нашу гостью одними баснями, к которым у тебя особая предрасположенность.

Мы оборачиваемся к мужчинам, стоящим на пороге, и я невольно задерживаю полный жалости взгляд на лице Алексова отца. Тот замечает его и мечет ответный, полный неодобрения взгляд в сторону Анны — догадывается, что мы говорили о нем. Ну и пусть…

Басни, милый, это по твоей части, — вторит ему его супруга, нисколько не обиженная насмешливой отповедью. — А мы, девочки, говорим только о жизни… такой, какая она есть во всей своей разнообразной красоте и не только.

Слышу, как пальцы Акселя Харля начинают шебуршить оберткой фантика в кармане все той же спортивной куртки. Анна тоже слышит это и вскидывает на мужа насмешливую бровь…

С удовольствием ее съем! — говорит она таким голосом, что мне даже становится немного неловко. К счастью, от неловкости меня спасает сам герой недавней истории, который и говорит:

Пожалуй, чай мы будем пить уже в другом месте, Аннушка, — и целует сестру в розовую щеку. — Нам пора ехать — мы обещали быть через два часа, а уже и того больше… — Потом пожимает руку своего компаньона: — Увидимся завтра, Аксель. Выспись перед тяжелым днем…

И мы направляемся в прихожую.

Не позволяй ему запугать себя! — шепчет мне на ухо Анна в дверях своего дома. И уже громко добавляет: — Надеюсь, еще увидимся.

Сильно сомневаюсь, — бубню я еле слышно и машу ей на прощанье рукой.

Мой спутник по-прежнему молчалив, но я и сама не жажду разговоров — обдумываю рассказанную Анной историю про своего брата. Как все-таки несправедлива жизнь, лишая нас тех, кого мы так сильно любим, размышляю я, присовокупляя к раздумьям про Элеонору Зельцер собственные мысли про своих погибших родителях… Надо позвонить дедушке, решаю я наконец — он последнее, что осталось у меня в этом мире, и негоже садить ему сердце своими неожиданными исчезновениями. Обычно мы всегда болтаем по воскресеньям… Вернусь домой и сразу же позвоню ему.

Идти на чаепитие к Майерам мне и вовсе не хочется — я слишком измотана, чтобы вести досужие разговоры. Забиться бы под одеяло и проспать до утра, а лучше — до весны.

И кто из нас теперь грубый? — одергивает меня Адриан Зельцер, когда мы сидим за праздничным столом и я безрадостно гоняю по тарелке миндальный орех в шоколаде. — Перестань сидеть с таким траурным выражением лица, иначе мне придется принять срочные меры…

Накажете? — интересуюсь я с самым серьезным выражением лица.

А надо? — любопытствует он в ответ.

Я устала и хочу домой.

Он смотрит на меня таким недоуменным взглядом, словно я некое физическое явление, доселе неизвестное науке.

Что это с тобой случилось, Шарлотта? На тебя совсем не похоже…

Откуда вам знать, что на меня похоже, а что нет, — ворчу я раздраженно. — Вы меня вообще не знаете да и я вас тоже, если говорить по существу… Адью, и разошлись как в море корабли!

Ясно, тебя сейчас лучше не трогать, — костатирует мой собеседник и переключается на хозяев дома, которые заводят с ним вежливую беседу про его работу. Я слушаю их вполуха и вообще сама не понимаю, что за вожжа попала мне, что говорится, под хвост…Может быть, это просто физическое и эмоциональное истощение, а, может, я просто боюсь окончания этого дня, после которого в моей жизни не будет больше ни Алекса с его насмешливыми нападками, ни его отца, вечного хмурого, но по-своему очень интересного. И Юлиана не будет тоже… Как же я тогда стану жить дальше? Точно также, как жила прежде, отвечаю я самой себе, но прежняя жизнь больше не кажется мне привлекательной — нельзя познакомиться с мужчинами семейства Зельцер и остаться прежней, с тоской констатирую я самой себе.

11 глава

Обратный путь выходит даже более напряженным, чем сама дорога в Мюнхен, когда я думала, что меня ждет смерть от руки Алексова отца, но, нет, не убил, даже вот с сестрой познакомил… Хотя так и не сказал, что это была именно сестра. Да и пусть, зато та рассказала мне много интересного про него самого, наверное, поэтому тот сидит такой смурной и невеселый — боится, что я владею секретной информацией. Разрабатывает план моего убийства? Или что там еще происходит в его серьезной голове…