Кажется, меня сейчас стошнит, — шепчу я Алексу ровно таким голосом, чтобы это мог услышать не только он один, но чтобы при этом меня не сочли и дерзкой выскочкой тоже.

Тот вскидывает на меня удивленный взгляд, но все же тут же подхватывает мой тон:

Поверь, если смотреть в сторону — станет легче! Доверься моему двухлетнему опыту.

Слышу, как Франческа громко фыркает, словно разъяренная кошка, но продолжаю смотреть в сторону, радуясь возможности позлить ее. Раньше она наводила на меня оторопь, а теперь я ее просто ненавижу… Почему ей позволено то, о чем я могу только мечтать? Почему нельзя взять и вычеркнуть память о ее руках на любимом мною теле, руках, которые могут касаться его когда хотят и где хотят?

Я сжимаю кулаки и откидываюсь на спинку дивана — дедушка смотрит на меня умными, всепонимающими глазами… и от этого мне становится только горше.

20 глава

Рождественские каникулы наконец закончиваются, и я рада отвлечься, с головой погрузившись в учебный процесс.

С Юлианом у нас тоже устанавливается некий шаткий нейтралитет: он кидает мне при встрече краткое «привет», а я отвечала столь же кратким «пока»; и хотя я по-прежнему продолжаю спать в комнате с бабочками, мне всерьез начинает казаться, что он изжил свое маниакальное стремление переспать со мной во что бы то ни стало… Однако однажды утром я нахожу в своей комнате следы сигаретного пепла на покрывале — неужели он сидел на моей кровати и курил? Ждал моего возвращения? Как знать… В любом случае, в доме курит лишь он один.

Однажды, после особенно трудного дня в универе, я застаю деда за физическими упражнениями, настоятельно прописанными ему доктором Кляйном: он думает, я не догадываюсь, что все его рвение по восстановлению нормального функционирования ноги, целиком и полностью связано с Глорией, щеголять перед которой с парочкой костылей вовсе не входит в его намерения. А, между тем, визит к ней назначен на конец мая… Она обещает заставить нас с Алексом полоть ее драгоценные грядки с тюльпанами.

Я показываю деду большой палец, мол, молодец, продолжай в том же духе, а сама иду к Алексу, который как раз занят размещением своих новых куколок бабочек в одном из приготовленных для них инсектариев.

Сипроетта стелена, — тут же называет мне парень название будущих бабочек. — Ты таких еще не видела!

Я опускаюсь на свой диванчик — мы с ним в последнее время очень сроднились — и молча наблюдаю за его действиями.

Ты знала, что существует древнее индейское сказание, которое гласит, что живые бабочки не просто пархают над цветущими растениями — нет, в этот момент они передают наши мечты и желания небесам?

Правда? — отзываюсь я на слова Алекса, а сама думаю о том, как же много моих дум и мечтаний эти самые бабочки уже передали небесам… Тех самых мечтаний, которые я нашептывала им темными ночами, лежа на этом самом диване! Может быть, они однажды и в самом деле исполнятся? Может быть, все это было не зря?

И без всякого перехода спрашиваю:

Скажи, почему Юлиан так не любит твоего отца? Что за черная кошка между ними пробежала?

Парень как раз управляется с последней куколкой и оборачивается ко мне.

Заметила, значит? — произносит он с задумчивым видом. — А мне казалось, Юлиан научился неплохо это скрывать… — Потом ерошит свои темные волосы и продолжает: — Я и сам толком не знаю, в чем там дело, но только братец вбил себе в голову навязчивую мысль о том, что это отец виноват в смерти нашей матери.

А это так?

Нет, конечно! Это чистой воды бред, — возмущенно горячится Алекс. — У мамы был рак мозга. Каким образом отец может быть к этому причастен?! Он души в ней не чаял. Он Любил Ее, Шарлотта.

Он замолкает, утыкаясь взглядом в один из своих цветочных горшков. Я робко кладу руку на его плечо и в знак сопреживания и несильно его сжимаю.

Прости, — шепчу я виноватым голосом.

Ты не виновата, — бубнит он насупленно. — Не виновата в том, что некоторые с головой не дружат… Отец не очень любит распространяться на этот счет, но дело в том, что Юлиан не очень-то был счастлив заиметь отцом безусова мальчишку, едва ли на десяток лет старше себя самого… Я слышал, он стеснялся выбора нашей матери и всячески сторонился отца, считая, что друзья засмеют его, — Алекс вскидывает на меня потемневшие глаза — ему обидно за своего отца, и я его понимаю. — Пока мама была жива, Юлиан еще как-то сдерживался, хотя даже она не всегда могла обуздать его беспочвенную агрессию — отец всегда относился к нему по-доброму! — но после маминой смерти брат и вовсе слетел с катушек… Он считает, что не выйди мама замуж за нашего отца — она по-прежнему была бы жива. И ничто не способно убедить его в обратном… Это какой-то глюк, отклонение, я даже не знаю, как это правильно назвать… Только так вот мы и живем, — заканчивать он с тихим вздохом, невесело мне улыбаясь. — Не говори отцу, что я тебе рассказал — для него это больной вопрос.

Не скажу, — обещаю я, — но спасибо, что просветил.

А это правда, что вы с Юлианом расстались? — любопытствует в свою очередь Алекс.

Да, правда. И уже давно…

Парень вскидывает брови и следом морщит свой длинный нос тоже.

Слушай, я, конечно, не хочу тебя расстраивать, но не далее как вчера, он настоятельно убеждал меня в обратном…

Я почти готова разразиться нелестными эпитетами в адрес Алексова брата, но все-таки сдерживаюсь и говорю только:

Очередной глюк? Как считаешь, это лечится? — Потом подхватываю свой рюкзак и собираюсь подняться к себе, но Алекс останавливает меня.

Постой, Шарлотта, я забыл сказать тебе о театре.

О театре? — удивляюсь я.

Да, отец купил нам билеты на вечернюю постановку. Что-то авангардное — я особо не интересовался. Так что будь готова к семи! Мы едем развлекаться.

Я подавляю тяжелый вздох.

Я не особо люблю театр.

Я тоже, — легко признается мне Алекс. — Но почему бы не сделать приятное отцу? Он так старался.

О'кей, к семи я буду готова, — кидаю я на ходу, раздумывая о том, следует ли мне позвонить Изабель и узнать, что подобает надевать в театр на авангардную постановку. Дилемма, как ни крути!


Перед самым нашим выходом выясняется, что ни Юлиан, ни Франческа почтить нас своим присутствием не собираются… Я даже облегченно выдыхаю от внезапно нахлынувшего счастья! Вот это сюрприз так сюрприз. Почаще бы такие выпадали…

У Франчески обнаружилось важное дело, — поясняет нам Адриан, и по его недовольному виду я понимаю, что это «важное дело» тот еще сюрприз и для него самого тоже. Неприятный, одним словом, сюрприз, а вот мы все ликуем… Нам приятно их обоюдное отсутствие.

Итак, мы едем в небольшой театр на Ауштрассе, в котором нас потчуют некой неудобовразумительной постановкой, едва ли не вызывающей у меня мигрень. А вот дедушке, кажется, нравится да и Адриану, похоже, тоже, только мы с Алексом сидим с кислыми лицами и ждем не дождемся, когда вся эта галиматья закончится.

Наконец пытка театром подходит к концу, и Адриан приглашает нас отужинать в ресторан, на что мы все, с радостью, соглашаемся и в целом проводим вечер в самой дружественной обстановке, которая была бы невозможна в присутствии Франчески и Юлиана. Можно сказать, они нам сегодня удружили, за что им огромное человеское спасибо.

Даже Адриан, слегка оттаявший в отношении меня, дважды поинтересовался моей учебой и предложил устроить нам с Юлианом небольшой домашний концерт, на что мой дедушка отозвался самой горячей поддержкой.

Шарлотта, прекрасно играет. У нее талант! — не применул он похвалить мои скромные музыкальные навыки. — Как жаль, что вы до сих пор ее не слышали.

Домой мы возвращаемся в самом приподнятом настроении, и дедушка сразу же ковыляет на кухню за стаканом воды — ему нужно выпить предписанную доктором таблетку.

Я только скину платье и помогу тебе приготовиться ко сну, — бросаю я на ходу, направляясь к лестнице. Мне просто необходимо избавиться от своего узкого и невероятно короткого неудобства, которое некоторые называют маленьким, черным платьем — я с трудом в нем дышу. Возможно, в этом виноват сытный ужин, который оказался ну очень вкусным… Как знать.

Спасибо за прекрасный вечер, — кидаю я Адриану, догоняя его на лестнице. — Постановка, конечно, была жуткой, но зато ужин превзошел все мои ожидания.

Адриан мне улыбается:

Рад, что тебе понравилось. Спокойной ночи, Шарлотта!

Спокойно ночи, Адриан.

Мы одновременно открываем двери наших комнат, и я едва успеваю переступить ее порог, как слышу звон разбившегося стекла и женский испуганный вскрик…

Что бы это могло значить?

Выхожу в коридор и иду по направлению услышанного шума — мне кажется, кричали со стороны спальни Франчески и Адриана… Так и есть: дверь распахнута, и на дверной ручке все еще лежит Адрианова ладонь… Я заглядываю вовнутрь.

На широкой кровати, скрючившись, сидит сгорбленная фигурка Франчески: она прикрывается тонким покрывалом и с ужасом смотрит на мужчину в дверях. У кровати же стоит обнаженный по пояс Юлиан и демонстративно застегивает… ширинку.

Нет! Осознание происходящего наваливается на меня стремительно, словно снежная лавина, и я в ужасе прикрываю рот ладонью. Нет, он не мог этого сделать, проносится в моей голове, нет, не мог, но дерзкое выражение на лице парня тут же мне и отвечает — мог и сделал. И сделал намеренно, точно также, как это было бы и со мной!

Я бросаю на Адриана все тот же испуганный взгляд. Каково ему сейчас это видеть?

Уходи, — произносит вдруг он ультрированно спокойным голосом, обращаясь к женщине на постели. Та громко всхлипывает.

Адриан, прошу тебя, — шепчет она сквозь слезы. — Все это было нелепой ошибкой…