… Ошибкой, длиною в полгода, дорогая, — саркастически подхватывает ее слова Юлиан, и Франческа награждает его таким уничижающим взглядом, что любой другой на его месте давно бы упал замертво. Но Юлиан только пожимает плечами, словно говорит «прости, милая, но факт остается фактом, тут уж ничего не попишешь».

Адриан! — снова заламывает она свои руки. — Я, правда, люблю тебя, пожалуйста, поверь мне.

А ведь мне ты говорила то же самое, — снова дерзко вставляет Юлиан.

Он так мне сейчас противен, что я едва удерживаюсь, чтобы не наброситься на него с кулаками.

Уходи, — повторяет Адриан, и взгляд его в этот момент направлен куда-то поверх Франческиного плеча. Его выдержке можно только позавидовать…

Что ты вылупилась на меня, рыжая гадина! — взвизгивает в этот момент уличенная в адюльтере и швыряет в меня одной из своих туфель, которую и стягивает со своей ноги. Та пролетает в сантиметре от моего лица — я даже не успеваю отпрянуть.

А тут уже и Юлиан оказывается рядом, когда, подобно ядовитому аспиду, шипит мне прямо в лицо:

А это она злорадствует, милая, ведь теперь она сама сможет занять место в покинутой тобой постели. Сбудется ее давняя эротическая мечта… — Я замахиваюсь рукой, чтобы влепить мерзавцу смачную пощечину, но тот успевает перехватить мою руку. — Что, правда глаза колет? — он так близко, что наши носы почти соприкасаются. — А зря. Признайся уже, как на духу…

Уходи! — зычно выкрикивает Адриан, и мы с Юлианом одновременно вздрагиваем. Не совсем ясно, к кому конкретно обращается мужчина, но Юлиан смотрит на отчима долгую томительную минуту, а потом выпускает мою руку.

Полагаю, меня это тоже касается, папочка, — развязным тоном произносит он, направляясь к двери. — И я, черт возьми, сделаю это с радостью: уберусь из этого мерзкого дома, в котором ты окружил себя грязными потаскушками, должно быть, радуясь в душе, что мама своей смертью развязала твои гребаные руки… — Он протискивается мимо отчима, едва ли не задевая того плечом, и я вижу, как яростно ходят желваки мужчины, вынужденного выслушивать все это от мальчика, воспитанного им, подобно собственному сыну.


Адриан, — снова всхлипывает Франческа, неловко втискиваясь в брошенное на полу платье. У нее идеальной формы грудь, которую она бесстыдно выставляет на наше с Адрианом обозрение… Впрочем, я не думаю, что он смотрит на нее да и мне неловко видеть ее потекшую подводку и жалкое выражение обычно красиво лица — сейчас она способна вызвать разве что жалость. — Адриан! — она пытается схватить мужчину за руку, но тот не позволяет ей этого.

Просто уходи, — повторяет он снова, а потом поворачивает голову в мою сторону, хотя в глаза и не смотрит.

Я… — начинаю было я, но он просто качает головой и кивком головы указывает в сторону двери: ясно, меня выставляют также, как и всех остальных.

Я просто утыкаюсь глазами в пол и молча выхожу из комнаты. Дверь за мной захлопывается…


У лестницы я вижу Алекса, который смотрит на меня большими, испуганными глазами. Но вопросов не задает — сам все понимает.

Он сделал это ему назло! — только и говорю я, ощущая, как от стеснения в груди, почти не могу дышать. Такое чувство, словно я сейчас задохнусь… — Где мой дедушка? — сиплю я наконец, вбирая в грудь побольше воздуха. — Я обещала помочь ему… я…

Он уже у себя, Лотта, и сказал, что справится сам. Не волнуйся!

Я машинально киваю головой, отмечая этот факт.

Спасибо, Алекс, — шепчу я в ответ и, как сомнамбула, иду по лестнице вниз, сама не зная толком куда. Или все-таки зная… Ноги приносят меня в комнату с бабочками, и я мешком падаю на диван, непрестанно повторяя «все будет хорошо, все будет хорошо, все будет хорошо», словно некое заклинание, способное разрушить все дьявольские козни Юлиана. А, может быть, я просто надеюсь, что бабочки подхватят мою молитву-заклинание и донесут ее до самых небес…

Не знаю, сколько я сижу вот так в странном полузабытьи, знаю только, что мне нестерпима сама мысль о том, что я ничем не могу помочь Адриану, утишить его душевную боль… Я не знаю, каково ему сейчас, знаю только, что ему больно, и я хочу быть рядом… Просто находиться около него и поддержать самим своим присутствием.

Я иду на кухню и беру с полки пакетик с желатиновыми мишками — сладкое всегда помогало мне успокоиться — потом кладу в рот сразу трех разноцветных медвежат и крадусь по дому в сторону Адриановой комнаты…

21 глава

В доме темно, только лунный свет прочерчивает яркие, призрачные дорожки сквозь незашторенные окна гостиной и кухни, а еще легкий росчерк лунного света — от окна коридора на втором этаже. Мне этого достаточно — я темноты не боюсь.

Подкрадываюсь к дверям Адриановой комнаты и замираю — тишина. Возможно, он уснул…

Подтягиваю свое узкое платьице, которое так и не успела сменить, и собираюсь было нести вахту у дверей любимого мною мужчины, да только мешочек с желатиновыми мишками выскальзывает из моих рук и все его содержимое рассыпается по полу.

Только со мной такое и могло случиться, — ворчу я недовольно, опускаясь на колени и начиная сгребать рассыпавшееся добро.

Что это ты тут делаешь? — слышу я голос позади себя, и в проеме открытой двери, высвеченный все тем же золотистым лунным светом, вижу силуют Адриана. И как это я не услышала открывающуюся дверь? Хорошо хоть достаточно темно, чтобы не различить, как я ползаю тут в этом своем непозволительно коротеньком платьице, задравшемся мама не горюй куда…

Конфеты собираю, — отвечая я как есть. — Рассыпала случайно.

Это у тебя привычка такая, конфеты по ночам есть?

В хорошей компании почему бы и не поесть, — пожимаю я своими плечами.

Я не вижу глаз собеседника, но мне кажется, что он улыбается… Грустно, но улыбается.

Давай помогу собрать, — вызывается он, тоже опускаясь на колени, и мы начинаем на ощупь выискивать на полу мои рассыпавшиеся конфеты. В какой-то момент наши руки соприкасаются в темноте, и яркая электрическая вспышка мелькает у меня перед глазами… Я резко распрямляюсь, и мы ударяемся лбами. Со всего маху.

О, — стону я болезненно, прижимая ладонь к ушибленному месту, — прямо искры из глаз посыпались! — На самом-то деле они посыпались еще прежде нашего столкновения…

У тебя голова прямо чугунная, — вторит мне Адриан, тоже держась за свой лоб.

Да и у вас она не из сладкой ваты сделана, — парирую я, усаживаясь на пол. — Теперь точно шишка останется. — А потом начинаю улыбаться: — А знаете, что говорят, когда вот так удяряешься лбами?

Мужчина молчит. А ведь не может не знать — значит, просто не хочет этого слышать. Но я все равно говорю:

Говорят, породнимся значит… Вот.

Шарлотта?

Да?

Угостишь меня своими конфетами? Если не жалко, конечно…

Конечно, не жалко: вот, держите, — и я протягиваю ему весь пакетик. Но он не спешит его брать…

Нет, давай съедим их вместе. Не против?

Ннет, — слегка заикаюсь я от удивления. — Я только за.

Тогда заходи, не бойся. — И он пропускает меня в свою комнату, освещенную едва теплящимся в дальнем углу синеватым огоньком ночника. Я вижу, как на полу у кровати серебрятся осколки разбитой прикроватной лампы — вот, значит, что разбилось тогда в комнате, догадываюсь я мгновенно, а ведь до этого я даже не обратила на осколки внимание… Не до того было.

Хотите я их соберу? — предлагаю я, окидывая взглядом и кровать тоже. Та, все так же неприбранная, является живым напоминанием о свершившейся в ней измене…

Оставь, Шарлотта, — усталым голосом отзывается Адриан. — Разбитую «вазу» все равно не склеить… — И присаживается на диван, вплотную придвинутый к большому французскому окну. Потом похлопывает по месту рядом с собой: — Присаживайся, я не кусаюсь.

Я знаю, — бодрюсь я, хотя сердце почти замирает в груди. Я еще ни разу не сидела так близко к нему да еще в ночном полумраке… его собственной комнаты, в которой — хочу я того или нет — все еще витает призрак Франчески.

Сажусь и всем телом ощущаю, как от сидящего рядом мужчины исходит одурманивающий аромат мужского парфюма, так восхитившего меня еще при нашей первой встрече (вспоминаю об этом и улыбаюсь), и как его тепло медленно притягивает меня к нему, словно невидимым магнитом, это я ощущаю тоже (как же хочется положить голову на его плечо и забыть обо всех наших треволнениях)…

Можно я…

Посмотри…

Произносим мы с ним одновременно, и это вызывает наши обоюдные улыбки.

Что ты хотела сказать? — интересуется он наконец.

Я хотела… хотела спросить, можно ли мне положить голову на ваше плечо?

Адриан на мгновение задумывается, а потом качает головой:

Лучше не надо, Шарлотта, — произносит просто. — Давай лучше на звезды смотреть.

Я предпочитаю смотреть на бабочек, но сейчас молчу об этом — звезды так звезды, пассивно размышляю я, рядом с ним мне безразлично на что смотреть, лишь бы мы делали это вместе. Жаль только, что он не позволил мне положить голову на свое плечо…

Я ничего не знаю про звезды, — признаюсь я ему.

И он неожиданно улыбается:

Я тоже, Шарлотта, мне просто нравится, как они мерцают в ночном небе. Бесстрастные ко всем человеческим горестям и напастям…

Мы снова замолкаем, смотря сквозь большое окно на расстилающееся перед нами небо, а потом я произношу:

Я вовсе не радуюсь тому, что с вами случилось… Юлиан был неправ.

Я знаю, Шарлотта, — снова вздыхает он. — Я знаю.

То, как Юлиан поступил с вами… это бесчестно и мерзко, — выпаливаю я с горячностью. — Он не должен был этого делать…

Адриан кладет свою руку поверх моей и слегка сжимает ее — своего рода благодарность за мое сопереживание.