В этот момент — как обычно некстати — дверь распахнулась и на кафедру зашел Морозов.

— Я сегодня пришла пораньше не для того, чтобы возиться с тобой. У меня есть куда более важные дела в деканате. Так что не морочь мне голову. Вон, Денису Сергеевичу морочь.

— Что случилось? — спросил Морозов.

— Горячева, кажется, собралась переводиться в другой университет, — пожала плечами Беседина и, прихватив кое-какие документы, покинула кафедру.

А мы остались с Морозовым наедине. Сначала он сел за стол и разложил бумаги. А потом с непонятной усмешкой спросил:

— Так куда это ты собралась бежать? И почему?

— Что? — я разозлилась, но постаралась держать себя в руках. — Вовсе я не бегу. Просто мне всё здесь надоело, уже вот где сидит! — я показала рукой на горло, — и вся эта муторная работа, и пробки по утрам, и тупые спектакли, и вы с вашими сонетами…

— Я тебе надоел? Так это из-за меня ты бежишь?

— Еще чего! — я стала злиться сильнее. — С чего бы мне от вас бежать? Говорю же — просто, всё, всё здесь надоело! И я уже давно хотела перевестись!

Морозов откинулся на стуле и задумчиво произнес:

— Действительно, с чего бы тебе от меня бежать? Ты же — смелая девушка.

А потом посмотрел мне в глаза и еще раз повторил:

— С чего бы?

«Смелая девушка» изо всех сил старалась не отвести взгляда и вызывающе передразнила:

— Вот именно — с чего бы?

— Никуда ты переводиться не будешь, — сказал вдруг Денис Сергеевич. — Давай, садись и начинай работать. И так много времени потеряли, — он встал из-за стола, подошел ко мне и протянул какой-то лист.

Я пробежала глазами текст:

«My love is as a fever, longing still

For that which longer nurseth the disease…»

«Моя любовь — как лихорадка, которая все время жаждет того, что еще больше вскармливает болезнь…» (прим.: далее сонет цитируется в переложении Маршака):

«Любовь — недуг. Моя душа больна

Томительной, неутолимой жаждой.

Того же яда требует она,

Который отравил ее однажды.

Мой разум-врач любовь мою лечил.

Она отвергла травы и коренья,

И бедный лекарь выбился из сил

И нас покинул, потеряв терпенье.

Отныне мой недуг неизлечим.

Душа ни в чем покоя не находит.

Покинутые разумом моим,

И чувства и слова по воле бродят…»

Он издевается, да? Руки мои задрожали, а кровь закипела так, что я мгновенно потеряла контроль над собой, разорвала этот лист на мелкие кусочки и бросила ему в лицо:

— Вы чего тут раскомандовались, а? Кому-нибудь другому будете приказывать — не мне! А я — не буду больше с вами работать, ни минуты не буду!

Внезапно — это произошло настолько быстро, что я даже моргнуть не успела — Морозов схватил меня и прижал к стене. А хватка у него, надо сказать, оказалась такая, что я вообще не могла пошевелиться и от неожиданности стала задыхаться и запинаться.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Что… что вы дела…ете? Отпусти… те меня… немедленно! — выдавила я с большим трудом.

— Виктория, слушай внимательно. Я отпущу. Но сначала ты прекратишь истерику. Возьмешь себя в руки и начнешь нормально работать.

— Но…

— Молчи. Мы закончим этот чертов проект. Вместе, как и договаривались. И сыграем в этой постановке. А потом… потом я, может быть, скажу тебе кое-что… что тебя заинтересует. Только так, и никак иначе.

— Но…

— Больше никаких «но». Или буду держать тебя, пока кто-нибудь не зайдет. Ты этого хочешь?

Я помотала головой — «нет, не хочу».

— Отлично. Сделаешь, что обещала мне раньше?

Черт. Я так испугалась, что кто-нибудь зайдет на кафедру! И поэтому ответила:

— Ладно-ладно. Сделаю. Но только потому, что раньше обещала. На остальное мне плевать. Вы никогда не сможете сказать ничего, что меня заинтересует. Ничего, что было бы для меня важно! Да я и не хочу знать ничего, связанного с вами!

— Хорошо, я понял, ничего не хочешь знать, — вдруг совершенно безмятежно ответил Морозов, отпустил меня, присел за свой стол и, как ни в чем не бывало, снова принялся за переводы.

Я никак не могла отлипнуть от стены — наверное, если отойду, обрушу на его голову что-нибудь тяжелое.

— Виктория, начинай работать! Или мне еще раз объяснить? — спросил Денис Сергеевич, будто и не замечая моих яростных взглядов.

На его счастье, в помещение снова вошла Беседина. Увидев листки на полу, она развозмущалась. И мне оставалось только всё это молча убрать, сесть за стол и приняться за работу, хотя я думала лишь о том, что сейчас произошло. Нет, ну какое всё-таки наглое и вызывающее поведение! Не знаю, чего он этим хотел добиться, но теперь я уже на сто процентов была уверена — ни за что не останусь в стенах этого универа! Ладно, всё что обещала, — выполню, так уж и быть. А потом — непременно уеду.

И, конечно же, — уже по старой «доброй» традиции — события стали развиваться совсем по-другому.

ГЛАВА 24. О ТОМ, КАК ОПАСНО ВСПОМИНАТЬ ПРОШЛОЕ

— Ты знаешь… — Маша задумчиво опустила глаза и зачем-то стала разглядывать свои ногти, хотя в них не было совершенно ничего примечательного, — я вынуждена признать, что была неправа насчет тебя и Морозова. Честно говоря, давно так не ошибалась.

Я вздохнула с облегчением. Ну вот, Мария начинает умнеть.

Шла третья неделя репетиций «Тристана и Изольды». За это время произошло единственное хорошее событие — я, стиснув зубы, наконец-то завершила сонетную тягомотину и одной — достаточно большой — проблемой стало меньше. Теперь в освободившиеся часы я изучала возможности своего перевода в другие ВУЗы

А вот репетиции — спектакль решили всё-таки поставить к 8 марта — знатно омрачали мое существование. И дело даже не в том, что приходилось тратить на них свободное время, а потом возвращаться домой в темноте — то по гололёду, то по слякоти и лужам. А в том, что когда всех участников — наконец-то! — собрали вместе, я была в немалой степени ошарашена. Кроме меня, Марии и Морозова в спектакле оказались задействованы Андрей и Ольга Беседина.

Хочу заметить, что после того злополучного вечера Ольгу я видела очень редко. К нам на кафедру она больше никогда не заходила, работали мы на разных этажах, а если и сталкивались вдруг где-нибудь нос к носу, она отводила взгляд и даже не пыталась сделать вид, что мы знакомы.

С Андреем я, конечно, здоровалась, но по-дружески уже не общалась. А тут — в этом спектакле — ему дали роль короля Марка, моего (то есть — Изольды) мужа! Для Бесединой же уготовили роль другой Изольды — жены Тристана. В общем, ситуация нарисовалась — глупее не придумаешь.

Был лишь один забавный момент в этой истории. Кажется, Мария приглянулась режиссеру. Тощий мужчина с большим носом расцветал в ее присутствии — начинал улыбаться, делал комплименты и даже пару раз поцеловал ей ручку. Мария краснела, как школьница младших классов, и начинала запинаться.

А Андрей внезапно стал нервничать и бросать на Машу странные взгляды (в них даже прослеживалось нечто, похожее на ревность). Несколько месяцев находился в спячке, а как увидел конкуренцию, сразу зашевелился — вот такие мужчины загадочные создания!

С режиссером, между прочим, я провела беседу и попросила не распространяться о том, что он когда-то видел на свадьбе, поэтому хотя бы на этот счет была спокойна.

В остальном же дела шли не ахти. Играла я ужасно. Единственное, что действительно получалось отлично — рыдать над трупом Тристана, да и то — так знатно плакала я лишь от сожаления о том, что это не я его убила.

Однако у других участников постановки оказалось иное мнение на счет моей игры. Режиссер нас хвалил, а Маша… выяснилось, что я рано обрадовалась — эта девушка вовсе не поумнела.

— Так вот — теперь я думаю, что всё гораздо сложнее, чем казалось на первый взгляд. И постелью дело между вами не кончится, — именно так она завершила фразу про свою неправоту. Во время репетиции как раз сделали перерыв, и мы вышли в коридор.

— Маша, — ответила я, — вот честно, я уже на грани нервного срыва от таких разговоров. Почему ты не можешь раз и навсегда закрыть эту тему и сосредоточиться на своей личной жизни? Кажется, в ней наметилось значительное оживление.

— Я сосредоточусь, не волнуйся, меня на всех хватит. Просто… на днях произошел один случай, и теперь я уверена, что была неправа.

— Мне совсем неинтересны твои случаи.

— Но я просто обязана тебе рассказать! Несколько дней назад, когда вы с Морозовым репетировали любовную сцену, Беседина сидела в зале. Смотрела-смотрела на вас, а затем подскочила с места и куда-то побежала. Мне показалось, что она вот-вот заплачет. Я пошла за ней — из любопытства. Думала — с удовольствием посмотрю, как она рыдает. Но когда вдруг и в самом деле это увидела — она забилась в темный угол коридора и всхлипывала, как маленькая девочка, — мне почему-то стало ее жалко! И я привела ее на кафедру, напоила чаем… Ну, если честно, то — коньяком… А потом она мне неожиданно рассказала одну историю… догадываешься, какую?

— Нннет.

— Ах, Вика! Ты — плохая врунья. История была о том, как она пыталась соблазнить Морозова. И как он ее после этого послал далеко и надолго. В приличной форме, конечно, послал. Сказал, что между ними ничего быть не может, потому что есть девушка, которую он любит.

Тоже мне новость. В моей голове тотчас всплыли слова — «есть девушка, которую я люблю».

— Ну вот — Беседина всё рыдала и рыдала, — как же так вышло, ведь она трындец какая неотразимая, никогда еще ни за кем не бегала и так не унижалась. А тут такой облом. Всё причитала и причитала — «почему она?». А я смотрела на нее и думала — как же сильно втюрился Морозов, раз отказался хоть разок чпекнуться с Ольгой. Все-таки она — красивая, согласись.