Когда мы наконец-то подъехали к моему дому, Денис Сергеевич сунул таксисту деньги и попросил подождать пять минут. Он собирался доставить меня в квартиру и вернуться назад, но не тут-то было!

Не успели мы зайти в лифт и доехать до нужного этажа, как свет замигал и погас. А с ним погасла и моя надежда, что этот день всё-таки закончится хорошо.

ГЛАВА 28. КОЕ-ЧТО О НАСТОЯЩЕЙ ЛЮБВИ

Лифт дернулся и остановился.

Морозов, который держал меня на руках (когда мы вылазили из такси, я пыталась сопротивляться такому способу транспортировки, но Денис Сергеевич настоял, что «так быстрее»), сказал:

— Вика, я тебя сейчас поставлю, сможешь стоять на одной ноге? Просто мне не видно кнопку вызова лифтера, хочу телефоном подсветить.

Я стала смеяться.

— Что смешного?

— Денис Сергеевич, этот лифт старше меня и даже старше вас. И кнопка вызова лифтера перестала работать еще до моего рождения. Надо ждать, пока дадут свет или пытаться выбраться самим.

— Все равно нужно телефон достать. Позвоню таксисту — может, он поможет.

Морозов осторожно поставил меня на ноги (точнее, на одну ногу), достал телефон и с недоумением обнаружил, что сей прибор, по причине полной разряженности, перестал функционировать.

— А чего еще можно было ожидать! — воскликнула я. — Вы ж его в больнице замучили, вот он и умер.

— Прямо не день, а стихийное бедствие! — пробормотал Денис Сергеевич.

— А если б вы не тащили меня на руках, то мы бы медленнее дошли, зато не застряли бы в лифте! — продолжила я перечислять Морозову его «грехи».

— В том, что ты ногу повредила, тоже я виноват? — язвительно поинтересовался он.

На эту реплику я решила не реагировать. Хотя — да, в повреждении моей ноги он тоже был виноват.

Тем временем Денис Сергеевич попытался открыть двери лифта.

— Что вы делаете?

— Хочу попробовать выбраться — не сидеть же здесь до утра.

Оказалось, что мы застряли между этажами. То есть — не совсем — некая возможность выбраться всё же имелась — большая щель наверху. Морозов каким-то образом подтянулся и вылез в эту щель. Но как только ему это удалось, дверь захлопнулась и я осталась в кромешной темноте совершенно одна.

— Ааааа! — завопила я уже второй раз за вечер. И подумала — вот будет «весело», если Морозов, припомнив и мои «грехи», бросит меня здесь. Но тут же услышала его голос:

— Вика, не волнуйся. Сейчас я тебя вытащу.

Он снова открыл дверь, и, просунувшись в щель, подхватил меня и вытащил наружу. А потом

попытался рассмотреть свою руку.

— Кажется, я поранился, — сказал он, — правда, тут почти ничего не видно.

— Давайте уже поднимемся в квартиру, — недовольно отозвалась я, — там хотя бы свечи есть.

Выяснилось, что мы застряли между третьим и четвертым этажом. А жила я на восьмом. Морозов с легкостью доставил меня в квартиру — будто я весила всего лишь пару килограммов.

Оказавшись дома, я сразу же поскакала к окну — посмотреть, на месте ли такси. Конечно, таксиста и след простыл. Замечательно, ничего не скажешь!

Я зажгла свечи, затем достала из кладовки костыли — надо же как-то передвигаться по квартире, не наступая на больную ногу, — и приступила к осмотру «раны» Морозова. Это оказалась всего лишь небольшая ссадина. Достав антисептик, я обработала ее и заклеила пластырем, одновременно размышляя о сложившейся ситуации. Такси сейчас никак не вызвать. На дворе ночь и общественный транспорт в нашем районе не ходит. Значит, Морозову в данный момент не добраться домой. Разве что пешком. То есть…

— Давайте что-нибудь поедим, — пробурчала я. — А потом — если хотите, можете остаться. Комната сестры сейчас пустует.

Денис Сергеевич кивнул, но ничего не сказал. Я достала из холодильника еду и мы сели ужинать.

«Какая ирония судьбы», — подумала я, — «только решила, что всё закончилось, и вдруг жизнь подбрасывает мне с ним ужин при свечах! Кошмар! Но… к своему стыду вынуждена признать, — есть в этом что-то завораживающее. И этот негодяй — какой же он всё-таки красивый! Хотя я не должна на него пялиться».

Только я собралась отвернуться, как Денис Сергеевич, который до этого рассматривал еду, поднял на меня глаза и произнес:

— Какая же ты добрая девушка, Вика! Даже считая меня… ужасным человеком, не отказываешь в еде и крыше над головой.

У меня возникло ощущение, что он издевается. И, тем не менее, я ответила:

— Я — не добрая. Просто вы оказались в такой ситуации по моей вине. Что еще остается делать? И я… не считаю вас ужасным человеком, просто между нами…

Тут я запнулась.

— Между нами… что?

— Тотальная несовместимость, вот что.

После этих слов Морозов усмехнулся и вдруг тааак на меня посмотрел… еще похлеще, чем тогда, на кафедре. Меня прямо в жар бросило, руки и ноги затряслись.

«Надо срочно что-нибудь сказать, чтоб развеять дурацкое наваждение», — подумала я. Но все нужные слова из головы вылетели, — будто я была первоклашкой, а не дипломированным филологом.

— Вика, — внезапно спросил Морозов, — скажи, почему ты меня боишься?

— Я… — пробормотала я, — ннне боюсь. С чего вы вввзяли?

— Так ты дрожишь сейчас не от страха?

— Дддрожу? Нннет, не от страха. От холода. Я ззамерзла.

— От холода? Серьезно? По-моему, здесь очень жарко, — сказал Денис Сергеевич и расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке.

Я судорожно сглотнула и постаралась взять себя в руки.

— И совсем не жарко у нас. Холодно. — Усилием воли я заставила себя произнести эту фразу уверенно и без запинки.

— Ладно. Пусть будет холодно, — почему-то подозрительно быстро согласился со мной Морозов. — А ведь тебе еще лед к ноге нужно будет приложить. Хочешь, помогу?

— Вы мне очень поможете, если поскорее отправитесь спать, — любезно ответила я, решив, что с наваждениями надо быстрее «завязывать». — Все остальное я пока еще в состоянии сделать сама.

— Хорошо. Тогда я наелся, спасибо.

Я отвела его в комнату Алевтины. На мою беду, полки в этом помещении были полностью заставлены фотографиями. Морозов вдруг поднес свечу к одной из них, затем взял ее в руки и начал смеяться.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍


— Это — ты? Правда? Такая толстая?

Я в негодовании вырвала у него фото.

— Мне тут всего полтора года! Дети бывают толстыми, вы не знали?

Морозов взял другую фотографию — на ней мы были вдвоем с Алевтиной. И заметил:

— А вы с сестрой всё-таки похожи.

Конечно, это была неправда. Но чтобы скорее отвязаться, я не стала спорить — ответила:

— Неудивительно, раз мы — родственники.

И только собиралась сказать — ну хватит пялиться на фотки, пора спать, как Денис Сергеевич выудил новое фото. Где мы были вдвоем с Королевым. Никогда не забуду — это фото было сделано в день выпускного Сергея и Алевтины. Я тогда еще пребывала в счастливом неведении насчет их отношений и радостно улыбалась.

— «Love alters not with his brief hours and weeks,


But bears it out even to the edge of doom», — сказал вдруг Морозов.

Между прочим, это был отрывок из последнего переведенного нами сонета. Я вспомнила, как мы спорили насчет толкования первых строк этого сонета. Там был двойной смысл — "да не признаю я, что возможны препятствия для союза верных душ" и "пусть я не буду препятствием для союза верных душ"*. Но сейчас Денис Сергеевич процитировал другую фразу — «любовь не меняется с быстротекущими часами и неделями, но остается неизменной до рокового конца».

Зачем он это сказал? В голове промелькнуло, как я недавно смотрела в глаза Королеву и ничего при этом не чувствовала.

— Почему вы вдруг вспомнили самую тупую фразу из всех сонетов?

— Тупую? — переспросил он.

— Глупо думать, что существует неизменная любовь.

— Откуда ты можешь знать, что она не существует? — даже при свете свечи я увидела, как Денис Сергеевич прищурился. — Разве ты когда-нибудь любила по-настоящему?

Что еще за выпад?

— А вы откуда можете знать, что она существует? — парировала я. — Разве вы когда-нибудь любили по-настоящему?

И тут же пожалела, что это сказала.

— О! Я вижу, тебе многое обо мне известно, — заметил Морозов. — Интересно, где ты почерпнула такие сведения? Ах, да! Ты же читала мою книгу!

— Что? — от удивления я покачнулась и чуть не упала.

— Я потом нашел следы — в некоторых местах рукописи ты чернила размазала.

Вот же черт! Хорошо, что темно и не видно, как я смутилась.

— Конечно, после этого ты могла сделать вывод, что я никого никогда не любил. Ни по-настоящему, ни… вообще никак, — продолжил он. — Только, Вика, я ведь писал эту книгу несколько лет назад. А сейчас достал переписывать. Теперь я знаю многое про любовь. Знаю, что она может залечить любые раны.

Меня эти слова будто ножом полоснули. Так и хотелось съязвить: «… только чтобы залечить ваши раны, потребовались двухметровые ноги».

Конечно, ничего подобного я вслух произнести не могла. Просто сказала:

— Спокойной ночи, — и вышла из комнаты, отправившись на кухню прикладывать лед к ноге.

Как жаль, что к сердцу лед не приложишь! Оно продолжало полыхать — от негодования и обиды. Сон как рукой сняло. Нет, вы только посмотрите — этот ценитель юных красоток еще будет рассказывать мне о настоящей любви!

Заснуть удалось лишь к утру. Проснулась я часов в десять от умопомрачительных ароматов, разносящихся по квартире. Проковыляв на кухню, обнаружила, что Морозов…? Чтоооо? Готовит завтрак?