— Не надо никому ничего набивать, — шепчу ему в губы, — к тому же, если бы не вся эта история, мы бы с тобой никогда не встретились, так что, скажи Графу спасибо.

— О, я скажу, — рычит он и подхватывает меня под бедра, — обязательно скажу, — добавляет, прижимает меня к стене и резко входит. Вскрикиваю от неожиданности, и он замирает, сморит виновато мне в глаза.

— Прости, черт, прости, — хрипло произносит и пытается отстраниться, — больно?

— Боже, — стону от разочарования, ну какое «больно», о чем он вообще, — не останавливайся пожалуйста, — голос срывается на последнем слове, двигаю бедрами и у него буквально слетают последние тормоза, прижимает меня к стене и вколачивается в меня в бешенном ритме, впивается зубами в мою шею, ни на секунду не сбавляя темп и приглушённо стонет, когда в порыве страсти, я царапаю его спину, — еще, охх ты ж..

— Давай, Котенок, давай, — его срывающийся голос становится последней каплей, по телу словно разряд тока, бежит крупная дрожь, кричу, пока он насаживает меня на свой член, сдерживаясь из последних сил, его руки сильнее стискивают бедра, я взрываюсь, и в момент наивысшего наслаждения, в голове внезапно выстраивается картинка, — черт, какая же ты, — слышу, как рыча Саша приходит к финалу, а перед глазами тот самый сон.

— Катя, малыш, да что ж такое, — снова доносится голос, и я качаю головой, в надежде отогнать дурные мысли и картинки.

— Все нормально, — произношу, как только голос возвращается и мысли выстраиваются в ряд, — просто сон, я его вспомнила.

— Ты меня с ума сведешь, малыш, — выдыхает он и упирается своим лбом в мой, — ты чего? — он растерянно смотрит на меня и только тогда я понимаю, что всхлипываю, а через секунду уже рыдаю на его груди.

— Ты, там во сне, — слова даются с трудом, черт, эта картина так и стоит перед глазами, — я кричала, бежала за тобой, но все никак не могла догнать, а потом были похороны и ты, боже, — путаюсь в словах, не в силах описать картину, сложившуюся в моей голове, — я хоронила тебя, понимаешь, ты погиб, там погиб, — содрогаясь от собственных рыдания и захлёбываясь слезами, жмусь к нему всем телом, боясь, что он может исчезнуть, что сон окажется реальностью, — ты умер, черт….

— Тшшш, успокойся, — шепчет мне в макушку и ласково гладит по волосам, — я жив, я с тобой, Кать, это всего лишь сон, все, малыш.

— Это еще не все, во сне я была…, - останавливаюсь, моргаю и смотрю на Сашу.

— Что?

— Саш, — сглатываю ком застрявший где-то в горле, — кажется, у меня задержка…

Глава 37


Авдеев


— Кажется у меня задержка, — произносит она и я подвисаю на несколько секунд, не сразу понимая, о чем речь. Наверное, я слишком долго молчу, потому что Котенок начинает нервно кусать губу и виновато смотрит мне в глаза. И с чего бы? Кажется, я уже не раз обозначил свою позицию, да черт возьми, одна мысль о том, что она может быть беременной, будит во мне щенячий восторг. Губы сами по себе расплываются в улыбке, наверное, сейчас у меня такое же дебильно-счастливое выражение лица, какое было у Демина, когда он впервые взял на руки сына, — это не обязательно значит, что…

Не даю ей договорить, прижимаю к себе и целую, всего за каких-то несколько месяцев моя жизнь перевернулась с ног на голову, как я жил без нее все это время? Хочу этого ребенка, а может и не одного, нет, точно не одного, как минимум двоих.

— Люблю тебя, черт, малышка, пора заканчивать этот совместный прием душа, или я тебя отсюда не выпущу в ближайшие несколько часов, — шепчу ей в макушку, вдыхаю ее неповторимый аромат, никому не отдам эту девочку.

— Я не против, — слышу, как она улыбается, я тоже не против, однако сон никто не отменял, а ей все же стоит отдохнуть.

Вся эта история с Графом мне чертовски не нравится, но он все-таки ее брат, семья как никак.

— Тебе нужно поспать, Котенок, — целую ее в макушку, — но сначала мы все же помоемся.

Она смеется в голос, а я кайфую от нее, похоже я все-таки свихнулся, это же нужно было дожить до сорока, чтобы в девчонку девятнадцатилетнюю втрескаться, дышать ею, одержимость какая-то, не иначе. Беру в руки губку, выдавливаю на нее гель для душа и бережно провожу ею по спине Котенка, помыться, оказывается сложнее, чем я предполагал, ее реакция на каждое мое прикосновение уничтожает во мне последние остатки благородства. Закончится вся эта история, запру ее в спальне и не выпущу, если до сих пор не забеременела, то после того, что я с ней сделаю, точно забеременеет.

— Прекрати, — я даже не прошу, я умоляю, когда она прижимается ко мне спиной и откидывает голову назад, — Катя, мы идем спать, — еще бы себя в этом убедить, смываю остатки пены с нас обоих, выключаю воду и открыв дверцу кабинки, тянусь за полотенцем.

— Да ты просто железные человек, — хнычет она и я стискиваю зубы, чертовка, выдыхай друг. Оборачиваю вокруг нее полотенце, с трудом сдерживаясь, напоминаю себе, что ей требуется отдых. И прежде, чем она успевает что-либо произнести, подхватываю ее на руки и несу в спальню, — я выспалась, Саш, — она снова улыбается и водит пальчиком по моей груди, когда я наконец укладываю ее в постель. Засранка мелкая, знает, как действует на меня, чувствует мою одержимость ею, ее телом, запахом и умело этим пользуется. Оставляю ее в постели, подхожу к шкафу и вынимаю оттуда свою футболку.

— Вообще-то у меня есть своя одежда, — она выгибает бровь и хихикает.

— Мне больше нравится, когда ты в моей футболке, — улыбаюсь и стаскиваю с нее полотенце. Втягиваю воздух сквозь стиснутые зубы, плохая была идея. Выдыхаю и быстро натягиваю на нее футболку, все, спать, к черту, — спи, — целую и накрываю ее одеялом.

Что бы она не говорила, а усталость все равно берет свое, не проходит и пяти минут, а малышка уже сладко посапывает в подушку. Понимаю, что не усну, одеваюсь и выхожу из спальни.

В доме стоит полнейшая тишина, видно, все его обитатели разошлись по своим спальням. Спускаюсь вниз и, к своему удивлению, нахожу на кухне сидящего за столом Аида.

— Не спится? — спрашиваю и сажусь напротив. Мы ведь так и не поговорили, — можно? — спрашиваю и киваю на лежащую на столе пачку сигарет, он кивает в ответ.

Молчим какое-то время, заполняя пространство клубами дыма. Делаю несколько затяжек, выдыхаю дым и наконец нарушаю возникшую тишину.

— Я ведь уверен был, что ты погиб.

— Не срослось, — усмехается он и тушит сигарету, — когда после взрыва, случился обвал, я был уверен, что это конец, а на деле повезло, не сильно меня придавило. Очнулся, темнота вокруг, тело ломит, дышать невозможно было, а главное не помнил ни черта, ни кто я, ни что я там забыл. Брел в каком-то тумане в неизвестность, пока на деревню не наткнулся. Добрые люди помогли в себя прийти, память только все никак возвращаться не хотела.

Не стал перебивать, слушал его внимательно, удивительно, даже представить себе не мог, что когда-нибудь его встречу вновь. Тот обвал похоронил пацанов заживо, мне, можно сказать, повезло, пока Грома из-под пуль выносил раненного прогремел взрыв, начался обвал, оставил тогда Олега, пообещал, что вернусь и рванул обратно, не успел только ни черта, поздно было, а после и самому досталось.

— Я смирился с тем, что память потерял, — продолжает старый друг, — решил начать новую жизнь, остаться там. Несколько лет прожил, язык постепенно выучил, руки, слава Богу были на месте, прокормить себя я мог.

— И чего ж не остался? — спрашиваю и усмехаюсь, беру вторую сигарету, разговор, видимо, долгий предстоит, раз уж его на откровения прорвало.

— Обстоятельства вынудили, — пожимает плечами и взгляд меняется, видел я уже эту пустоту в глазах, правда в других.

— Мне интересно, с чего такая преданность Воронцову? — спрашиваю, откинувшись на спинку стула, давно мне этот вопрос покоя не дает, с первого дня нашей новой встречи. Это не просто работа, он Графа ценой жизни готов защищать, я это еще в прошлый раз понял, по взгляду видел. Я бы еще понял, если бы жизнью ему обязан был, так ведь нет, все ровным счетом наоборот.

— Судьбы у нас похожие, — отвечает он, — братья по несчастью, можно сказать.

— Только не говори, что тоже положил глаз на жену Забарского, — всматриваюсь в его глаза, но ответа в них не нахожу, там все та же пугающая пустота, та же, что и в глазах Воронцова.

— Нет, — отрицательно качает головой и делает глоток из стоящего рядом стакана с водой, — не на нее. Дураком я был, командир, влюбился в девчонку местную, а там сам знаешь как, выйдет женщина за того, кого родители достойным посчитают. Она сбежать предлагала, со мной, а я все правильно сделать хотел, денег заработать, к родителям прийти, руки попросить, — он усмехается грустно и делает еще один глоток.

— И что? — спрашиваю, глупый вопрос, все и так ясно, раз уж он здесь.

— Память-то я потерял, а вот навыки кое-какие остались, заработать решил, в подпольных боях поучаствовать, — замолкает на несколько секунд, — заработал, к отцу ее пришел, руки попросил, а он условие поставил — еще один бой, только в городе, если выиграю, дочь свою за меня отдаст, я не говорил ей ничего, заранее не хотел.

— Выиграл?

— Выиграл, — кивает и смотрит в сторону, — а когда вернулся спустя несколько дней, узнал, что она повесилась. Это я потом, спустя несколько лет понял, что все это неслучайно было и что после первого боя на меня глаз положили, а когда я жениться захотел, сыграли на этом красиво, все они там за одно были, меня отправили подальше, а ее замуж поскорее, сказали, что бросил я ее и уехал, а она руки на себя наложила, не захотела замуж за другого.

Молчу, понятия не имею, что в таких случаях говорить, да и не нужно ему мое сочувствие, не сдалось оно ему. Я даже представить не в состоянии, каково это, знать, что ни черта сделать не можешь, что не улыбнется она тебе и будущего совместного у вас не будет. Я бы сдох без нее, теперь я это понимаю, а эти держатся, на месть сил хватает. Хотя разве это жизнь?