— Пусти Антон, я ухожу, — тихо говорю я, потому что мой голос меня подводит.

Черт, кажется я сейчас позорным образом разрыдаюсь.

Но Антон, как и всегда в своем репертуаре. Он перехватывает мою вторую руку за предплечье, и резко подтаскивает меня к себе, практически впечатывая в своё тело.

Мы прожигаем друг друга взглядами, я смотрю на его губы, и помню, какие они нежные и вкусные, и безумно хочу поцеловать. Все внутри меня тянется к этому мужчине.

Нет… к этому мальчику…

Боже я сумасшедшая педофилка.

Перед глазами вновь загорается фраза: «Десять лет разницы». И эти чертовы три слова, помогают мне остановиться и не сделать очередную глупость, а еще поднять со дна моей души гнев. Гнев на себя, за то, что вновь сама придумала и сама поверила, сама позволила этому случиться, хотя и прекрасно понимала, что-то здесь не так, не может взрослый мужчина физически столько заниматься сексом, у них же после тридцати пяти, уже почти не стоит, разве только с Виагрой, мне же подруги рассказывали. Нет бы башкой своей, хоть немного подумать. А я… а я… дура…

— Лена, не уходи, я же с ума сойду без тебя, — выдыхает Антон, не замечая моего состояния, и тянется к моим губам.

Я впервые слышу в его голосе нотки мольбы. Но успеваю отпрянуть от его поцелуя. А внутри меня все пылает. И что-то гадкое поднимается со дна души, потому я уже не вижу эмоций мужчины, его мольбы в голосе, и не желаю не видеть не слышать. И потому злым голосом цежу сквозь зубы, чеканя каждое слово:

— Отпусти. Меня. Немедленно.

— Нет! — рычит он, и я вижу, как в его взгляде мелькает паника. — Ты моя! Ты принадлежишь мне! Ты сама мне ни раз это говорила!

Сейчас передо мной действительно стоит мальчишка. Напуганный, уязвимый и такой, которого хочется пожалеть и сказать ему, что мамочка никуда не уйдет.

Мамочка… конечно, у нас десять лет разница, я же для него почти, как мамочка. Может это какой-нибудь фетиш для парня? Я как-то читала, как в сети молодые парни обсуждали женщин постарше. Это что-то связано с Эдиповым комплексом. Их мамы в детстве не до любили, с молодыми девочками отношения не срастаются, вот они и пытаются найти себе постарше, да поопытнее. Чтобы можно было иногда к ним приходить потрахаться, да пожаловаться на молодую жену. Вдруг тетенька (читай «мамочка») какой-нибудь мудрый совет даст, чтобы семью сохранить? Да и с ней извращениями заниматься не зазорно. Это молодая жена — чистая милая девочка, с ней только ночью, да под одеялом в миссионерской позе можно сексом заниматься, а вот с опытной, старой шлюшкой можно делать всё, что угодно… Она еще и сама многому научит. Прямо, как я…

От этих мыслей становится на душе невероятно гадко и почему-то смешно. И мое лицо искажается в циничной ухмылке, а в голосе появляются стервозные и злые нотки:

— Это была всего лишь игра, мальчик, ты что не понял, что ли? Теперь можешь возвращаться к своей милой девочке, или для кого ты там опыта набирался? И делать вид, будто ты крутой опытный любовник. Могу даже дать рекомендацию — трахаешься ты отменно.

— Лена, — тихим голосом говорит он, — прекрати пожалуйста, это же не ты, это же твоя злость сейчас говорит, какие-то глупые стереотипы. Что ты там себе придумала? Я же говорил, что у меня нет никого. Я давно развелся. И ты сама мне еще этой ночью говорила, что моя, и что принадлежишь, только мне.

— Ну и что, что говорила, это была игра! — надменным тоном говорю я, продолжая кипеть от злости.

Его растерянность и потерянный взгляд сбивает с толку. Такое ощущение, что он передо мной сейчас открыт полностью. Нет больше властного и жесткого Мистера Икса. Есть обиженный мальчик Антон, которого обманули.

— Это не правда, — почти шепотом говорит он, — ты не могла меня обмануть. Ты же собиралась со мной уехать. Я же знаю, я же проверял. Ты сегодня написала заявление на отпуск.

Мои глаза округляются, а в душу начинает заползать липкий страх.

— В каком смысле проверял? — спрашиваю я севшим голосом.

— Я следил за тобой…, - говорит он, и резко обрывает себя, словно понимая, что сболтнул лишнего.

А у меня внутри всё замирает от ужаса, и еще большей злости на себя — тупую курицу. Как же я не поняла, как же я не заметила. Дура! Какая же дура!

— Ты «сталкер»? — мой голос срывается на шепот.

— Нет! — выпаливает он и, наконец-то отпускает мои руки.

Я не могу разобрать, что мелькает в его глазах. Но мне этот взгляд доказывает лишь обратное. Он действительно чертов сумасшедший маньяк. Сталкер! Выслеживающий свою жертву. А потом… что будет с жертвой потом?

— Не надо Лена! Не придумывай глупости! — рычит он, и вновь хватает меня за руку, которой я тянусь к ручке двери. — Какой сталкер! Я не сумасшедший маньяк! Это получилось…

Он вновь обрывает себя на полуслове, и второй рукой зарывается в собственные волосы, сжимает их в кулак, и зажмуривается на несколько мгновений.

— Я не могу тебе сейчас рассказать! — мученическим голосом практически выкрикивает он мне в лицо.

А я… я понимаю, что с меня уже хватит.

«Уходя, уходи», — так, когда-то сказал мне папа, когда я узнала, что он ушел от нас и пришла к нему на работу, за тем, чтобы он объяснил, что происходит. Только эту фразу он сказал мне тогда, но я в силу возраста его не поняла. Сейчас же понимаю.

И потому, расправляю плечи, и задрав подбородок смотрю на Антона, как можно холоднее и жестче, и чеканю каждое слово, вкладывая в них, как можно больше ледяных ноток:

— Выпустите меня Антон, немедленно!

Специально перехожу на «вы», чтобы дистанционироваться от мужчины.

— Лена…, - тоскливо выдыхает он, и крепко стискивает мою ладонь своей руке, и смотрит на меня щенячьим взглядом, и это злит меня еще сильнее.

— Для вас Антон Васильевич я — Елена Аркадьевна! — специально поправляю его, и не менее жестким тоном добавляю: — Повторяю последний раз, если вы, Антон Васильевич, меня сейчас не отпустите, то я буду вынуждена уже разговаривать с вами в ином тоне. И действовать по-другому.

— Лена, прекрати пожалуйста, — говорит он, продолжая смотреть мне в глаза. — Тебе же было хорошо со мной, почему ты сейчас хочешь уйти? Неужели только из-за разницы в возрасте? Это же такая глупость!

— Глупость! — не выдержав рычу я, и мои тормоза слетают. Мне больно, и эту боль я не могу хранить в себе, я выплевываю её на Антона: — Глупостью было заняться с тобой сексом! Глупостью было наше с тобой знакомство! Ты и есть моя глупость! А то, что делаю я сейчас — это называется здравый смысл! Поэтому, мальчик, — я специально выделяю голосом слово «мальчик», и мои губы кривятся, в циничной усмешке. — Это было веселое приключение, полезное для здоровья, особенно в моем-то возрасте. А теперь оно закончилось. Поэтому, не будь посмешищем. Не унижайся перед женщиной. Пора уже взрослеть, и понимать простые жизненные истины — поиграли, и хватит. А теперь прощай.

В этот момент он все же отпускает мою руку, и его взгляд холодеет, а черты лица вновь заостряются. Он смотрит на меня уже совсем иначе. Настолько, что я еле удерживаюсь от того, чтобы не поежиться. Складывается ощущение, что мужчина с размаху резко захлопывает передо мной дверь своей души, которую только что невольно открыл. А я со злости умудрилась надавить на что-то болезненное. Мое сердце сжимается. Нельзя было так Лена, нельзя, надо было иначе. Интуиция буквально вопит, что я сделала что-то неправильное, что последние слова были лишними.

— Что ж, ты сделала свой выбор, — говорит он совершенно спокойным тоном голоса, и делает шаг назад, открывая мне дорогу к выходу.

Выдыхаю, отвожу взгляд и не мешкая открыв дверь, вылетаю на лестницу, по коридору чуть ли не бегу. В лифте стараюсь не смотреть на себя в зеркало.

«Ты все сделала правильно Лена!» — говорю сама себе, а внутри все сжимается от боли и негодования. Уже на себя. Потому что повела себя, как истеричка. Потому что, уже давно так себя не вела. Я же всегда умела сглаживать острые углы. Я же не конфликтная совсем. И тут наговорила ему столько. Не надо было…

Мне так плохо, что хочется заорать и разрыдаться. Но мне нужно добраться до дома.

Быстро сажусь в мою малолитражку и давлю на газ. Даже в машине не позволяю себе расклеиться.

Захожу в квартиру, закрываю дверь и в коридоре мои силы заканчиваются. Ведь я понимаю, что не смогу больше сделать и шага. Колени подгибаются, и я практически падаю на четвереньки, утыкаюсь лбом в пол, закрываю глаза, сжимаю зубы, и тихонечко начинаю скулить. Потому что знаю, что громко рыдать нельзя. Соседка наверняка уже стоит за моей дверью и подслушивает, а потом все Наташе передаст. Дочка будет волноваться. Поэтому плачу я очень тихо, и мысленно собираю на себя все известные маты…

6 глава

Утро следующего дня. Долгий и нудный звонок в дверь. И сильная головная боль, после практически, бессонной ночи.

Что может быть хуже?

Я скажу, что — сунутый под нос ордер на обыск, и ордер на арест по обвинению меня черт знает в чем.

Стою с осоловелыми глазами, и все еще больной головой, смотрю на то, как методично перерывают все мои личные вещи, вплоть до нижнего белья, посторонние и совершенно незнакомые мне мужчины.

— Елена Аркадьевна, я бы на вашем месте привела себя в порядок, и взяла с собой мыльно-рыльные принадлежности, а я тут присмотрю, чтобы лишнего ничего не взяли, — вдруг очень тихим голосом, практически шепотом, говорит мне женщина следователь, и смотрит на меня, почему-то с сочувствием.

Я её знаю, она живет со мной в одном доме, наши дети играли в одной песочнице и даже в одну школу ходили, только у неё дочь постарше моей.

— Да-да, — киваю я ей, и взяв брючный костюм, с блузкой, уже из перерытого шкафа, иду в ванную.