БОНУС.

Я ТЕБЯ НЕ ЗНАЮ

Ульяна Соболева

Я не вспоминал этот день по секундам как обычно бывает. Я прожил его заново. Погрузился в то самое состояние, как и месяц назад, когда понимал, что назад пути уже нет и никогда не будет. Самое смешное, что я прекрасно осознавал – это моя вина. Я разрушил свою жизнь до основания. Словно взял железный молот и маниакально разбивал на куски, они разлетались в стороны, а я бил и бил, до исступления, крошил себе пальцы, дробил кости, но не переставал разносить свое счастье к такой-то матери. Чтоб уже до самого конца, чтоб под руинами на хрен сдохнуть.

При этом я в эти последние дни был совершенно трезв. Как стекло. Как только принял решение – перестал беспробудно пить, не мог позволить себе ошибиться. Я должен был просчитать каждую деталь от и до, чтобы быть уверенным – моя семья больше не пострадает от этого ублюдка. Вначале думал просто заплатить ему. Да, я наивно верил, что если отдам денег – то тварь отвяжется от нас и успокоится. Какая-то часть меня хотела в это верить. Я не мог представить к какому страшному решению приду уже спустя несколько дней. Конечно можно было пойти в полицию и сделать так, как требовал сученыш. Наверное, это был бы идеальный выход из положения. Но я банально не хотел садиться на такой срок…Не хотел, чтобы у моих дочерей был отец-зэк. Я не хотел оставить их на пятнадцать лет. Мне не хватило яиц на то, чтобы добровольно отправиться за решетку, да и я не был уверен, что это сработает. Ни один мент не дал бы мне гарантии, что мразь сядет вместе со мной и не продолжит доставать мою семью, когда меня рядом уже не будет. Да и какой нормальный человек захочет сесть в тюрьму? Игра в благородство в данном случае была бы идиотизмом. Да и в благородство хорошо играть только в кино или в книгах. Я же искал выходы из этого лабиринта, прикидывал десятки вариантов как обмануть ублюдка и найти его раньше, чем он успеет сотворить что-то непоправимое.

Но сколько не обдумывал свое положение приходил к выводу, что на данном этапе нужно заплатить, а потом думать дальше. Заставить подонка затихнуть на какое-то время. В том, что он потом объявится снова даже не сомневался, но я выигрывал время и начал продавать все что только можно было продать. Я прокручивал в голове снова и снова чем все это может закончиться и каждый раз покрывался холодным потом. Я боялся. Нет. Не за себя. На себя мне было наплевать. Если б урод потребовал пустить пулю себе в висок я б, наверное, так и сделал только утянул бы его за собой. Мне было страшно, что эта мразь подберется к ним настолько близко, что сможет причинить вред. Я рассматривал его фотографии и теперь уже видел это ужасное и бесспорное сходство с Вовкой.

Честно? Я до сих пор не знаю, как он упал с той крыши. Я думал об этом последние несколько недель постоянно. Вспоминал до боли в висках и ломоты в позвоночнике, так что затылок от напряжения простреливало и перед глазами черные точки прыгали и единственное, что видел – это как он после моего удара в челюсть раскидывает руки в стороны, спотыкается о парапет и, пытаясь удержать равновесие, поворачивается спиной к нам с Мишкой, а потом стремительно летит лицом вниз. Помню, как дернулся схватить его за руку, чтобы удержать и промазал, ухватив пальцами воздух, а потом повернулся к Мише и, встретился с таким же обезумевшим взглядом. Мы оба бросились к парапету, наклонились вниз – Вовка лежал на асфальте в неестественной позе, раскинув руки примерно так же, как и тогда, когда падал.

Нет, я не считал себя виноватым. Можно было бы говорить о том, что меня мучали кошмары или я испытывал угрызения совести, но все же нет. Я его не толкал намеренно, я не желал ему смерти. Так вышло. Мне было безумно жаль. Невероятно жаль. Но не более того. Впрочем, я не мог того же сказать о Мишке. Смерть Вовки разрушила нашу дружбу. Нет, он не упрекал меня. Не говорил, что я виноват, но я видел по его взгляду, что он так считает. И не только меня виноватым, но и себя. Конечно, ментам мы сказали, что Вовка упал сам. Он был выпившим. В его крови нашли и алкоголь, и следы метамфетамина. Тогда я и понял, как тем козлам удалось уговорить его нас подставить. Увяз он по самое не хочу. Но я никогда в своей жизни не испытывал жалости к наркоманам. Для меня они переставали быть людьми на том этапе, когда впервые пробовали наркотик.

Я помню наш разговор перед отъездом Мишки из города. Он сказал, что каждую ночь видит, как я бью Вовку в челюсть и тот летит с крыши шестнадцатиэтажки вниз. А ведь он, Мишка, мог это остановить. Мог не дать нам драться. Именно это и сводило его с ума. Тогда я и почувствовал, что нет больше у меня друга. Он струсил настолько, что теперь боится даже общаться со мной. Хочет вырвать себя из захлестнувшего его диссонанса и забыть обо всем. Забыть о том, что морду Вовке я из-за него бил. За то, что он девчонку его увел, за то, что нас подставил. Но свалить всю вину на меня было гораздо удобней. Так многие поступают. Такова человеческая природа. Вы думаете, что у вас есть друзья, а они всаживают вам нож в спину и прокручивают там раз десять, глядя вам в глаза, чтобы знали, чтоб больнее было. И мне было…было так больно, как не было даже во время похорон Вовки. А потом сваливают, чтоб больше не вспоминать ни о вас, ни о своей подлости. Терять тяжело не только любимую женщину, друзей терять не менее тяжело и болезненно.

Что ж я это пережил, я не мог, да и не хотел переубеждать Мишку, что не толкал Вовку и не собирался этого делать. Слишком унизительно. Если после стольких лет дружбы он так решил – значит такой и была эта сраная дружба. Проводил его на вокзал. Пожелал удачи. Больше мы с ним не общались и не виделись.

Я на заработки начал ездить вместе со Славкой, своим новым знакомым. Через год встретил Снежинку…и все заиграло совсем другими красками. Я напрочь забыл и про Вовку, и про Мишку. Я вообще обо всем забыл. Мне крышу снесло и жизнь изменилась. В ней появился смысл, о котором я даже не догадывался раньше.

И сейчас, глядя на фото Олега (Димы), я ясно и отчетливо увидел перед собой лицо Вовки. В тот самый день. На крыше. Они ведь похожи. Как я сразу этого не заметил? Первым желанием было поговорить с ним. Все объяснить, постараться чтобы он понял – это был несчастный случай. Да, я косвенно стал причиной, но я не толкал Вовку намеренно. Потом решил, что это опасно показать, что я знаю кто шантажист. Пока тот думает, что все у него идет по плану я в какой-то мере защищен от сюрпризов. Я отключил телефон и неделю жил в том самом городе откуда меня потом заберет Снежинка. Почему там? Сам не знаю. От Мишки ехал проездом и остановился в забегаловке одной, а потом и остался. Видеть тогда никого не хотелось. О смерти бывшего друга узнал и желал только одного - с мыслями своими наедине побыть. Снял комнату в частном секторе и сутками по периметру шагами вымерял, выкуривая по две пачки сигарет в день и забывая поесть. Я тогда уже собрал нужную сумму, но что-то не давало мне передать ее шантажисту. Словно сдерживало от последнего шага.

Это были самые болезненные дни в моей жизни. По нарастающей. Один паршивее другого. В полном отчаянном одиночестве я думал только о Снежинке и о детях. Представлял их лица…представлял, как она счастлива сейчас без меня и как заново начинает жить. Я видел ее в последние дни перед моим отъездом. Видел, как она изменилась, насколько красивой стала в мое отсутствие или я раньше не замечал? Или настолько соскучился по ней, что все тело болело как от жесточайшей ломки, когда хочется резануть себя по горлу лезвием, чем терпеть эту адскую боль. И девочки…я видел их лица, слышал их смех. Переливающийся всеми оттенками самого настоящего счастья. Каким же мудаком они считали меня в последнее время. Мне приходилось катать их по городу или возить на аттракционы, в кафе, в торговые центры. Разве я мог им сказать, что у меня больше нет дома, нет квартиры. Мне не куда их привезти. После нескольких таких встреч Алиса отказалась со мной видеться.

«- Пап, а почему мы к тебе домой ни разу не ездили? У тебя ведь есть дом, да? Или квартира? – я сразу понял к чему она клонит по взгляду ее прищуренных глаз.

- Есть конечно.

- Так покажи нам где ты живешь.

- Ну там бардак, милая, да и ремонт полным ходом идет и…

- Знаешь и не нужно. Живи себе там с этой…К черту тебя. Я все поняла. Не дура. Я и сама смотреть на нее не хочу. Не бери меня больше на выходные. Мне есть чем заняться».

И я ни черта не мог ей сказать. Хотел. Оправдаться хотел, прощения попросить и не мог. Позволил уйти. Потом она брала у меня деньги и шла гулять с подружками. Со мной больше не ездила. Жене мы об этом не рассказывали. Хотя, я не знаю говорила ли Алиса со своей матерью о нашей размолвке. С Машей и Лизой было немного легче. Каким скотом я себя тогда чувствовал не передать. Одно дело причинять боль себе и Снежинке, а совсем другое видеть ее в глазах своих детей. Столько скрытой отчаянной муки, от которой хочется биться головой о стены. Видеть и понимать, что в этом виноват только я. Старшая дочь не скрывала своего презрения. Она меня ненавидела. И я эту ненависть жрал горстями, как грязь. Давился, захлебывался и жрал, а потом блевал и харкал собственным сердцем. Отвозил их домой, ехал за водкой и до беспамятства напивался. Так чтоб вырубиться в машине и не чувствовать больше ничего.

В один из таких дней пьяный к офису Жени приехал. Машину поставил в нескольких метрах под деревьями и ждал, когда работу закончит. Увидеть ее до озверения хотелось. Так хотелось, что скулы сводило и трясло всего до потной лихорадки. Несколько месяцев не видел и не слышал тогда. А днем Лиза сказала, что Славик у них ночевал. Они на его машине в детский сад поехали утром. Меня переклинило. Сильно переклинило. Я детей к матери своей привез, а сам нажрался водки, как свинья. Я наяву видел самого дьявола. С бешеными глазами и оскалом безумца, чокнутого маньяка с ножом в руках. Сидел и смотрел на свое отражение в зеркале заднего обзора и нож в пальцах крутил, играл с ним и звук этот, когда кожа цепляет острое лезвие барабанные перепонки резал.