Именно тогда мне захотелось убивать. Их обоих. Ее и Славика. Но не ножом слишком много крови да и вряд ли я смогу резать…ее резать. О, Боже!. Да, я, как самый настоящий псих, думал о том, чем я их убью. Мне хотелось взять пистолет и всю обойму выпустить. Сначала в него половину, а потом в нее. Я даже представлял себе, как делаю это. Поднимаю обе руки и давлю на спусковой крючок. А перед глазами она и Славик. Как раздевает ее, как слова какие-то шепчет на ухо, как укладывает в нашу, мать ее, постель. От ревности ору, как идиот, так сильно, что словно слышу, как рвутся голосовые связки, как лопаются вены на лице от яростного напряжения. Ненавижуууу. Ненавижу ее. И его. Обоих. И себя вместе с ними.

Представляю и кричу до хрипоты на пустыре, разбивая пустую бутылку о дерево. А потом поехал к ней. Дождаться, когда выйдет с офиса, затащить в машину и пристрелить. Так и сидел с новой бутылкой водки в руке и со стволом в другой, а в зубах сигарета. Мозги напрочь отказали. Видел, как вышла из здания, каблуками по асфальту цокает – ноги стройные, юбка сзади бедра облепила. Руки в карманы куртки спрятала и чуть ежится от холода. Хотелось следом за ней пойти, догнать, рот суке закрыть и трахать прямо там в парке за ее офисом. Показать чья она, заклеймить, задушить ее дрянь такую за то, что посмела другому мужику себя отдать. За то, что посмела меня забыть и счастливой быть без меня. Я ее возненавидел в тот день. Люто возненавидел, фатально. Я бы ей этого не простил если бы не амнезия эта, толкнувшая нас друг другу в объятия, как одержимых. Она сблизила нас настолько, что теперь ярость прошлого отошла в тень. У всего есть свои причины и следствия. Ничего не происходит просто так. Всё, что с нами случается, независимо от наших поступков и решений, закономерно ведет нас к изменениям в жизни. Нужным изменениям.

Конечно я не пошел за ней тогда, не изнасиловал и не придушил. Это только в кино да в книжках все крутые и гребаные Отелло, а в жизни все, б***ь, сложнее. Хотелось, да. Но я бы не смог. Не такой человек. Даже в состоянии аффекта я бы руку на нее не поднял. Скорее себе б в голову пальнул.

Мозги ведь все равно включаются. Дети у нас. Да и я сам во всем виноват. Можно сказать, подложил ее Славику. Как и тот сотовый свой, чтоб переписку с Алиной нашла. Я боль в ее глазах сам тогда почувствовал. Она меня взрывной волной оглушила.

«Прости, маленькая…не могу я по-другому. Не могуууу. Возненавидь. Прогони. А я без тебя гнить живьем буду и надеяться, что, когда все закончится ты сможешь меня простить». А потом все полетело к дьяволу, и я сам уже не знал смогу ли простить все это НАМ. Когда человеку больше нечего терять из него прет все то дерьмо, которое всегда было внутри. Он страшен в этот момент. Он говорит и делает такие вещи, которые раньше даже не пришли бы ему в голову. И мы оба дошли до той стадии, когда готовы были друг друга драть на ошметки от ненависти и боли. Было сказано слишком много лишнего, слишком много того, что не прощают. Есть слова-тубу. Их никогда и не под каким предлогом нельзя произносить. Потому что они – это и есть приговор. Они – это смерть всего живого между любящими людьми. И мы со Снежинкой стреляли друг другу в сердце с близкого расстояния, выворачивая грудную клетку наизнанку.

А в ту ночь шел за ней, шатаясь, до самой остановки. Подождал пока села в маршрутку, а сам все руки об ту остановку сбил. Выбил несколько пальцев. С тех пор я с ней не разговаривал вообще…и именно тогда я решил, что разведусь. Не смогу я …не смогу я ей Славика простить. Да и не только ей. Себе тоже. Принес ей бумаги о разводе, а сам руки в карманы спрятал, чтоб не схватить в охапку и не начать трясти, чтоб всю душу вымотать. Чтоб поняла, что люблю ее до сих пор, что от ревности мне уже все планки рвет и я способен на что угодно. Что я по ночам рыдаю от бессилия. Взрослый, сильный мужик, как размазня сижу и рыдаю в машине под ее окнами и мне так больно, что кажется я живьем горю и даже чувствую, как кожа берется волдырями и мясо горит.

Смотрю в глаза зеленые и хочется пальцы на шее тонкой сжать. Быстро замену мне нашла. Может только и ждала, чтоб оступился, а она сразу к нему. И спросить хочу… и боюсь. Если скажет, что было что-то раньше я ее действительно убью. Прямо здесь в нашей квартире, где еще пахнет мною. И она всем своим видом пробуждает это адское желание… красивая такая и чужая до безумия. На меня смотрит, как на подонка, руки в кулаки сжимает…а всего лишь год назад я ее на этом самом диване… и она, тихо постанывая подо мной, шептала, что любит меня. МЕНЯ.

Жил с ней и даже подумать не мог, что когда-нибудь почувствую настолько чужой. Что смогу отказаться от нее. Я ведь все эти годы любил. Да, наверное, не так, как в самом начале. Было бы глупо утверждать, что вело точно так же и что сердце, словно бешеное, в горле билось, как и при первых встречах . С годами любовь растет вместе с человеком и меняется вместе с ним, но кто сказал, что от этого она становится слабее? Как вообще надо любить? Есть какие-то критерии любви? Где написано, что именно должен чувствовать человек, говорить, делать? Может где-то оно и написано, но кто сказал, что это истина?

Возможно женщины и считают, что знают, как именно должен вести себя муж, а мы, мужики, любим все же иначе, не так, как они знают. Потому что их знания не являются реальными. Они их берут где угодно, только не из жизни. Я мог, конечно, дарить ей цветы, устраивать романтические ужины. Но мне казалось, что все это какая-то показуха. Что любят иначе. Что это видно в отношении, в том, как смотрю на нее, в том, что мне не наплевать пошла ли она на работу в теплом пальто, когда холодно и взяла ли с собой зонт. Что это видно в том, как удовлетворяю ее капризы и хочу заниматься с ней любовью чуть ли не каждую ночь. В том, что меня возбуждает ее тело, запах, каждая родинка и завиток волос и что по утрам я млею от ее запаха и у меня мучительно стоит на ее округлую грудь под прозрачной ночнушкой и от предвкушения вкуса ее кожи на языке сводит скулы. В том, что все эти годы я ей не изменял. В том, что денег старался заработать для нас и наших дочерей. В том, что детей от нее хотел всегда. И не важно сколько. В том, что укладывал ее голову к себе на плечо и перебирал ее волосы перед сном и не мог на хрен без этого уснуть. В том, что мне нравилось, как она орет дурным голосом тупые песни в ванной, пересаливает суп, устраивает бардак в нашем шкафу, забывает вытащить свои волосы с расчески, как просит купить меня прокладки для нее и для старшей дочери и я, как дурак, бегу и покупаю. И в этом нет ничего постыдного ведь это мои девочки. В том, что разбудить боялся если поздно пришел и плечико одеялом прикрывал потому что, когда прижимался к нему губами, оно казалось мне холодным. Да, блядь. Вот во всем этом для меня заключалась любовь к ней, а не в гребаных цветах, кольцах, шубах, совместных отпусках и любовных смсках. Я мог написать ей что у меня каменный стояк, и я что я хочу приехать и отыметь ее во все сладкие дырочки. Да, можно было писать, что я люблю ее. Но, черт возьми, разве это не показатель любви, если через двадцать лет я еду домой с мыслями о ней и об ее теле? Да, я банально хочу съесть ее не всегда вкусный ужин за нашим столом на кухне, принять душ и потом трахать свою жену в нашей спальне. Ее! Именно ее! И пусть это обыденно и не романтично, но я именно так выражаю свою любовь и пусть это, мать вашу, слишком просто. Значит я так умею любить и это не значит, что я люблю ее на нашей постели меньше, чем где-то на Мальдивах. Если конечно не измерять любовь в денежном эквиваленте. И могу ли я себе это позволить или нет тоже никак не отображает степень моих чувств, а лишь толщину моего кошелька.

Я когда-то где-то видел очень интересную цитату, в которой старушка спрашивает у своего деда:

«- Почему ты больше не говоришь, что любишь меня?

- Пятьдесят лет назад я уже сказал тебе, что люблю. С тех пор ничего не изменилось. Если изменится – я тебе об этом сообщу».

Так вот, у меня ничего не изменилось! И я всегда хотел, чтоб не изменилось и у нее. Швырнул ей бумаги о разводе, а у самого ребра ломит и кажется грудную клетку наизнанку выворачивает. Зачем поднялся? Зачем в квартиру нашу зашел? Там и запах наш и зверски больно стало. Невыносимо больно. Потому что домой захотелось. Так захотелось, что все тело онемело и не слушается проклятое, не хочет уходить. На женщину свою смотрю и понимаю, что не моя она больше. А была ли моей? Наверное, наивно считать, что кто-то тебе принадлежит даже если и говорит об этой принадлежности или говорила раньше. Вот она напротив. Настолько ледяная и чужая, что даже на улице посторонняя могла бы быть ближе ее сейчас. И ненависть. Она из нее сочится ядом, а меня пропитывает им насквозь, и я начинаю задыхаться, представляя, как она здесь с ним… в нашей квартире. Мне захотелось боль ей причинить. Ударить пусть не физически так словами. И я бил. Наотмашь. Не жалел. Видел, как бледнеет она и испытывал тошнотворное удовлетворение, от которого самому блевать хотелось.

Ушел тогда и к вечеру снова напился вдрызг. Отрезвел ближе к ночи, когда в соцсети увидел, что дочка средняя онлайн сидит. Тогда еще мыслей дурных не было по этому поводу. Написал ей, чтоб спать ложилась.

Позже, уже на съемной квартире в том самом городе, я узнаю, что это Олег писал моей дочери и склонял ее к суициду, затаскивая в одну из групп смерти. Едва я это понял – вынес ему приговор. Он был окончательным и бесповоротным. Понял, что убью его. Даже придумал как сделаю это при нашей встрече…Ведь у меня есть фора – Олег не знает, что я его раскусил.

Именно тогда я и позвонил Алине. Попросил ее выбить мне через отца визу в США. Как можно быстрее. Как говорится еще вчера. Конечно я пообещал, что мы с ней там встретимся. А что мне оставалось? Я поставил крест на нас со Снежинкой тогда. Конечно, я думал о том, что вернусь. Вернусь хотя бы к своим дочерям если не к ней. Алина приехала ко мне едва были готовы документы, но я выгнал ее домой. Я не должен был светиться. Потому что не знал следит ли ублюдок за мной. Когда все было готово вернулся в столицу и сам позвонил Олегу попросил отвезти меня в тот самый город на очень важную встречу. Я типа слишком пьян и доверять могу только ему, да и на его машине как раз. Деньги я с собой не взял, даже с карточки их не снял. Мои планы совершенно изменились. Я собирался убить ублюдка и если надо будет сесть именно за это преступление - я сяду. Только уже со спокойной душой.