— Ты обработала? — спрашивает он, не прекращая рассматривать повреждение. В голосе волнение.

С какой это стати он разговаривает со мной на “ты”, да и к тому же трогает?

Вырываю ладонь из его руки, фыркая.

— Вас это не должно никак касаться. Идите к своей спутнице, — но, похоже, меня не слышат.

Мужчина хмурится, всматривается в мои глаза. Я не отвожу своих.

— Обработай, — говорит холодно, точно так же, как и разговаривал с той дамочкой после того, как она вылила на меня горячий напиток.

Высвобождаю шею из его хватки, он так сильно сдавливал мою шею, что, похоже, останутся синяки. Чёртов гад!

Больше ничего мужчина не говорит, только прожигает меня взглядом, стоя совсем близко ко мне. Непозволительно близко. Толкаю его ладонями в грудь, освобождая себе пространство, и, посмотрев в последний раз в чёрный омут, слетаю вниз по ступенькам.

Не разбирая дороги, залетаю в подсобку, захлопываю дверь, прислоняюсь к ней, прикрывая глаза. Кладу ладонь на грудь, пытаясь утихомирить бьющее сердце, что будто отбивает чечётку. Так, успокойся, Саша. Даю себе установку, но ничего подобного. Оно словно сошло с ума.

Вдох. Выдох. Задерживаю дыхание. И только тогда мой беспокойный орган успокаивается. Подхожу к шкафчику, открываю его, достаю вещи и переодеваюсь. Попутно смотрю на часы, которые показывают, что я опаздываю, чертовски опаздываю на репетицию, поэтому мне лучше поспешить.

Выбегаю из ресторана, ни с кем не попрощавшись. Всё равно потом приду за расчётом, да и оставшиеся вещи нужно будет забрать. Нужно быстрее добраться до дома, взять вещи и бежать в театр.

До дома добираюсь на автобусе. В небольшом рюкзаке, висящем на одном плече, пытаюсь найти ключи, которые куда-то запропастились, словно в воду канули. Когда нужно, ничего в этой сумке не найдёшь. Чёрт ногу сломит!

— Вот. Нашла! — счастливо вскрикиваю, найдя сейчас такой нужный предмет.

Подношу ключи к замку, но вдруг замечаю, что дверь не заперта. Толкаю её. Она, распахиваясь настежь, ударяется о стену, издавая громкий звук.

Странно. Родители должны вернуться только вечером. Почему дверь не заперта?

— Пап! Мам! — кричу, но в ответ гробовая тишина. И это мне совсем не нравится.

Сердце замирает в плохом предчувствии, словно готовится к самому страшному.

Тихо бреду в зал. Может, грабители? Тогда нужно вести себя тихо. Пробираюсь вглубь дома и застываю на миг. А в следующую секунду с криком “Папа!” лечу к отцу.

Подлетаю, падая на колени возле него, лежащего без движения.

— Папа! — кричу, параллельно толкаю, но в ответ тишина и никакого движения. — Папа, что с тобой? Папа!!

Родной сердцу человек лежит без движений возле дивана. Сердце вновь срывается в галоп, из глаз текут обжигающие слёзы.

— Пожалуйста, очнись, папочка, — вновь пытаюсь привести отца в чувство, слегка хлопаю ладошками по щекам, но никакой реакции.

Дрожащими пальцами пытаюсь освободить из кармана телефон. Нужно позвонить и вызвать скорую. Срочно. Провожу ладонью по лицу, смахивая слёзы, мешающие сконцентрироваться на номере, что нужно набрать. Кое-как попадая пальцами в нужные кнопки, набираю номер скорой помощи.


Подставляю телефон к уху. Слышу первые гудки.

— Третья городская больница, слушаю, — слышу женский голос.

— Пожалуйста, приезжайте, — дрожащим голосом, заикаясь, говорю. — Моему папе плохо. Он не двигается, и я не могу привести его в чувство. Пожалуйста! — вскрикиваю, падая лбом на грудь родителя, сжимая левой рукой рубашку-поло синего цвета — его любую. Реву навзрыд, — Пожалуйста, — задыхаясь, умоляю.

— Девушка, успокойтесь, — какое, к чёрту, успокойтесь, моему папе плохо! Хочу наорать, но не могу связать и пары слов, лишь бессвязное “пожалуйста”. — Скажите адрес — вышлем службу спасения.

Кое-как называю со всхлипами адрес. После её слов “Выезжают. Ждите”, рука падает вниз.

— Папочка, родной, пожалуйста, очнись. Не уходи, — чувствую, как от слёз моё лицо начинает опухать, но мне на всё это наплевать. Пускай я сейчас буду плакать, но мой папа встанет, обнимет меня и скажет, как сильно он меня любит.

Не знаю, сколько прошло времени, я словно в прострации. Трясу папу, но он не двигается. Плачу, кричу, вою, умоляя его проснуться.

Слышу какие-то голоса, кто-то оттаскивает меня, но я цепкой хваткой уцепилась в родителя, не желая ни на секунду его отпускать.

— Девушка, отойдите. Вы мешаете, — прикрикивают на меня.

Сильные руки оттаскиваю меня, стискивают в цепких оковах, но я всё равно тянусь к папе, цепляюсь руками, кажется, даже царапая человека, что меня держит.

— Пожалуйста, отпустите, — срываю голос до хрипоты, но всё равно прошу отпустить. Я должна быть рядом.

Мужчина проводит какие-то манипуляции, но не вижу какие — перед глазами всё от слёз плывёт.

— Девушка, мне очень жаль, — слышу голос словно издалека. Человек с фонендоскопом качает головой, а я не могу ничего понять, что он говорит. — Даже если бы мы приехали быстрее, всё равно бы не успели. Остановка сердца, — набатом стучит. — Мне жаль.

Замираю. Остановка сердца. Остановка сердца. Остановка сердца…

Задыхаюсь. Вдруг становится трудно дышать, в груди с невероятной скоростью разрастается громадная чёрная дыра, пугающая своей пустотой, она занимает так много места, что мне трудно вдохнуть. Но я борюсь, набираю полную грудь воздуха, чтобы тут же вытолкнуть его в истошном вопле отчаяния и боли:

— Нет!!! — мой крик бьётся о стены, а тело сотрясается в истерике.

Пытаюсь оттолкнуть человека, что крепко держит.

— Отпустите! Нет! — отталкиваюсь, выскальзывая, ползу к родному человеку, что значил для меня всё.

Падаю на тело отца, и безжалостная реальность обрушивается на меня, я чувствую, что оно начинает остывать. Цепляюсь за рубашку.

— Нет, пожалуйста. Не оставляй меня, папочка. Я тебя не отпущу, — утыкаюсь в грудь лицом. — Я пойду с тобой. Нет. Нет. Пожалуйста, — задыхаюсь.

— Девушка, — вновь трогают мою руку. — Ему уже не поможешь. Девушка, — слышу ласковый баритон.

— Нет! Не трогайте, — отмахиваюсь. — Я не отдам вам его! Нет!! — цепляюсь за родного человека, не желая никому его отдавать. — Вы не заберёте его у меня!

Чувствую лёгкий укол в плечо, но никак не реагирую на это.

Цепляюсь за тело, захлёбываясь слезами, пустота внутри меня заполняется болью, её так много, что мне становится страшно, потому что я ничего больше не чувствую — только всепоглощающую, оглушительную боль. Хочется крикнуть на весь мир, разорвать на части своё тело. Пойти следом за родным человеком. Не отпускать, не отдавать его никому.

— Что здесь происходит? — на задворках подсознания слышу мамин голос, уплывая куда-то вдаль. Руки слабеют, а голос от криков охрип, с моих губ срывается лишь болезненные хрипы. Чувствую, как вновь сильные руки окутывают меня, прижимая к себе.

— Тихо. Тихо, малышка, — слышу голос над ухом, и мои глаза закрываются.

Глава 4

Александра (Аля)

Тишина оглушительная, вязкая, такая, что хочется закрыть ладонями уши и во всё горло кричать до хрипоты, до срыва голоса, чтобы не чувствовать всей той пустоты, боли, что поселилась у меня внутри. Я словно застываю и в это же время сгораю в огне, чувствую, как пылает каждая клетка моего тела, этот огонь достаточно сильный, чтобы не давать мне вдохнуть, но он не может осушить мои слёзы.

Потихоньку луна, что была мне сегодня союзником в моём одиночестве, отдаёт право новому дню, рассвету. Не знаю, какому по счёту — сбилась, считая каждую секунду, минуту одиночества. Вдруг я осознала, что луна, как и я, одинока, потеряна. В вечном плену одиночества.

Но на смену белой красавице пришёл рассвет, показывая все краски природы: от нежно-розового до холодно-красного. Вот только на душе всё тот же мороз и холод, похожий на Антарктику.

Новый вздох. Новый день, в котором придётся заново учиться жить. Жить, зная, что рядом нет самого близкого человека на всей планете. Сердце всё так же бьётся — медленно и неторопливо, но нет в нём той искры и веры больше. Словно все эмоции, что были во мне, выкачаны страшной реальностью. Словно я опустошена, став бездушной куклой в руках кукловода.

Руки судорожно сжимают дорогую вещь, что хранит запах родного человека. Рубашка, та самая, что так любил папа. Утыкаюсь в ворот, до сих чувствуя аромат корицы и ванили — так пах самый близкий человек. Папа!

Одинокая непрошенная слеза скатывается по щеке, предвещая обжигающую внутри боль, отчего на сердце остаётся ожог, шрам, который не залечить никакими мазями, и точно не поможет подорожник, что в детстве прозвали травой, что лечит все болячки.

Рваный стон слетает с губ. Зажмуриваю глаза. Вспоминая то, что так дорого сердцу.

— Папа! — с криком бегу навстречу мужчине, что присел на корточки, расставив руки в стороны, ловя меня в свои объятиях.

Обнимает, прижимая к своей груди, как своё сокровище, а я своей мордашкой утыкаюсь в его шею, вдыхая родной запах ванили с корицей.

— Папа, — радостно щебечу, сжимаю маленькими ручками его шею.

— Хвостик, я тоже соскучился, — говорит, улыбаясь, осторожно меня отстраняя.

— Я приготовила для тебя подарок, — пытаясь чётко выговорить букву “р”, но вместо этого получает “л”.

Папа смеётся, а я вглядываюсь в его лицо, замечая в уголках глаз морщинки.

— Папа, — обнимаю за шею.

— Да, Хвостик, — его лицо становится серьёзным, но вот глаза всё так же светятся.

— Ты же меня никогда не бросишь? — спрашиваю, заглядывая в глаза.

— Никогда, Хвостик. Папа всегда будет рядом! — крепко прижимает к своей груди.