Пытаюсь его усмирить, чтобы брат не услышал, как оно грохочет. Бьётся для него.

— Аля, я тебе говорил, что я тебя никогда не оставлю, — киваю. — Тогда почему ты отталкиваешь меня от себя? Почему говоришь такие слова? Разве я для тебя чужой?

— Нет, — качаю головой.

— Тогда почему, Саш?

— Потому что это неправильно. Мы брат и сестра…

— Замолчи! — меня перебивают, громко рыкнув. — Мы не брат и сестра.

— Да, я понимаю, — соглашаюсь. — Мы сводные, и ты не обязан для меня всё это делать.

— Я тебе сейчас язык отрежу, — резкий рывок, и он нависает надо мной.

В его глазах пожар, ярость, которая сметает меня.

Глубоко вдыхает, прикрыв глаза, и громко выдыхает, соприкасаясь своим лбом со моим.

— Когда же ты поймёшь, что ты для меня значишь, Сашка? — выдыхает как-то грустно, и я не могу удержаться.

Мои руки сами тянутся к нему. Оплетают его шею, притягивая к себе ещё ближе, сильнее, чтобы не было между нами никакой преграды.

— Я не хочу быть для тебя обузой, — выдаю то, что действительно мучает меня.

— Ты никогда ей не будешь, — отвечает тихо, но твёрдо. Так, чтобы я поняла всё и запомнила его слова. Чтобы никогда не смела их забывать.

Его ладонь тянется к моей правой руке, когда как другой он удерживает свой вес, чтобы не упасть на меня. Проводит ласково от плеча до запястья, отчего по коже вновь бегут мурашки, и приподнимаются волоски. Отрывает мою руку от своей шеи и подносит к своим губам — целует. Переплетает наши пальцы вместе.

Слегка приподнимаю голову и легко целую его в губы. Не знаю, что делаю, но в этот момент мне просто жизненно необходимо было к нему прикоснуться, к его губам, иначе бы умерла, задохнулась.

Так же быстро отрываюсь от них, смущаюсь, и Давид поворачивает моё запястье, целует внутреннюю сторону, а я действительно задыхаюсь.

Мы не сказали друг другу ничего. Ни слова. Так и продолжали находиться в той самой позе, совсем близко к друг другу.

Уснули рядом друг с другом. Как не было уже давно. С того самого дня, как я открыла свои глаза после продолжительного сна, моей истерики, которую смог потушить только один человек — Давид. Где-то подсознательно я чувствовала, что ему можно доверять, поэтому подпустила. Поэтому я успокоилась, потому что была в надёжных объятиях, зная, что меня никто не посмеет обидеть, потому что я рядом с ним. А брат не даст меня в обиду. Никогда.

В это утро я проснулась не одна, как было это до этого.

Меня крепко прижимали к своей груди. Большая, сильная ладонь, способная сжать шею так сильно, что перекроется кислород, и ты умрёшь. Но мне не страшно. Я, наоборот, сильнее жмусь к нему. Его ладонь лежит поверх моего живота, растопырив пальцы во все стороны, словно даже во сне защищает меня от всего.

Хочу повернуться к нему лицом, чтобы посмотреть, насладиться им, пока он спит, но не шевелюсь. Потому что понимаю, что сейчас мне сложно самой перевернуться, сделать какое-либо движение, потому что после ночи моё тело всегда затекает. И если я попытаюсь сделать хоть движение, то разбужу его. А Давид ведь и так устал. Это видно по темным кругам под глазами и бледному лицу. Видно, что он мало отдыхает, разрываясь между мной и своими обязанностями по работе. Конечно, может быть, он занят ещё и Ланой… Я ничего не знаю наверняка, так что это имеет место быть.

Сердце пропускает удар, и я поневоле вздрагиваю. Да так сильно, что прижимающийся ко мне мужчина начинает возиться, и это означает, что мой гость проснулся.

— Проснулась? — слышу хриплый, низкий мужской голос.

— Да, — отвечаю тихо.

— Хорошо, — прижимает к себе ближе, зарываясь лицом в мои волосы, проводит по ним ладонью, пропуская пряди между пальцев, но ничего не говорит, молчит с минуту.

Кровать не особо удобная, маленькая, отчего я волнуюсь, удобно ли ему было спать.

— Удобно, — отвечает мне на мой незаданный вопрос.

Давид словно чувствует меня, знает, о чём думаю, переживаю и что хочу. Словно мы две половинки одного целого. Как это странно и непривычно.

— Если ты рядом, — добавляет чуть позже низким бархатистым голосом. — Голодная?

— Немного.

— Хорошо. Я сейчас пойду поговорю с доктором, потом принесу тебе покушать и будем собираться. В двенадцать тебя выписывают, — в ответ киваю.

Сводный брат какое-то время ещё лежит рядом, не смея от меня оторваться или же не хотя этого. А потом всё же отпускает, предварительно легко поцеловав меня в шею, на мгновение задержав губы на ней. Замираю, боюсь пошевелиться.

— Будь хорошей девочкой, — шепчет на ушко и уходит, оставляя меня одну.

Не знаю, сколько проходит времени, я всё так же лежу на кровати и жду сводного брата, которого всё нет. Думаю, что будет дальше, что нас с ним ждёт? Что ждёт меня там, за дверьми клиники? Буду ли я ходить, как и обещает Давид, или так и останусь калекой на всю жизнь, которая уж точно никому не будет нужна? Будет ли сам мужчина рядом, как и говорил? Что вообще будет между нами?

Мне страшно, больно, но я стараюсь взять себя в руки, хоть это и очень тяжело. Закрываю глаза. Слышу, как дверь в палату приоткрывается. Губы тут же растягиваются в улыбке. Давид.

— Я уже соскучилась, — говорю, не открывая глаз.

— Я рад, что ты соскучилась, — слышу чужой голос. Не Давид.

Вздрагиваю. Внутри всё сжимается. Хочется крикнуть, позвать на помощь, но я словно превращаюсь в застывшую мраморную статую: не пошевелиться, не сделать вдох, не закричать, не позвать Давида, который где-то в этом здании.

Распахиваю глаза, встречаясь глазами с человеком, которого больше никогда не хочу видеть, знать.

— Что ты здесь делаешь, Саша? — несмотря на моё смятение, в моём голосе неожиданно даже для меня слышится сталь.

Глава 28

Александра (Аля)

Я смотрела на этого человека и не могла понять: как он посмел после того, что случилось, прийти ко мне. После того, как из-за него я стала калекой, стала беспомощной, жалкой, из-под которой выносят тазики. Которая не может передвигаться. Не может сделать ничего. И я всё больше чувствую ярость, злость, ненависть к этому человеку, но вместе с тем и боль. Боль, что разъедает мои лёгкие, отравляет своим ядом.

Я стала обузой сводному брату, пусть он и отвергает это, но я понимаю и знаю, что это так. А я не хочу его жалости. Жалости мужчины, который стал мне дорог, нужен. Нужен не в качестве брата, а намного больше?..

Эта мысль промелькнула и тут же исчезла. Я не должна думать сейчас об этом, когда рядом со мной человек, которого я боюсь до трясучки, которую ощущаю сейчас.

Из-за Александра вся моя жизнь полетела в тартарары, хоть где-то глубоко в подсознании понимаю, что, может быть, он не виноват, что так всё сложилось. Что я стала калекой, в то время как на его теле всего несколько ран, которые уже не так заметны. Всё-таки прошло достаточно времени, и на нём всё зажило, в отличие от меня.

Он здоров. Пришёл ко мне своими ногами, а не на инвалидном кресле, которое в скором времени станет моим неизменным спутником, сопровождающим меня повсюду, куда бы я ни последовала. И даже не на костылях, которым я даже была бы рада сейчас. Он жив, здоров, а я…

Я калека с поломанной судьбой, жизнью, которая стала не нужна даже родной матери, которую, несмотря ни на что, я любила и ждала весь этот грёбаный месяц. Мне хотелось её тепла, её объятий и слов, которые она скажет, успокаивая меня и давая понять, что всё будет хорошо и я обязательно поправлюсь.

Но вместо неё постоянно, почти двадцать четыре на семь со мной рядом был Давид, который, несмотря на мой полнейший игнор, приходил ко мне изо дня в день, находился рядом, хоть и видел от меня лишь показное равнодушие и тишину. Именно он был рядом со мной всё это время. Пристально смотрел на меня, будто бы изучая, запоминая каждую мою чёрточку, словно не мог налюбоваться и впитывал мой образ в себя до следующего раза, когда увидит меня.

Он был рядом в отличие от других. Нет, конечно, и Мила, моя родная подруга, приходила, но этот мужчина значил для меня больше, намного больше…

И как жаль, что я поняла это только сейчас, когда я не могу дать ему всего того, что требуется каждому взрослому мужчине на земле. Я поняла это поздно. Слишком поздно, когда уже ничего не вернёшь, не изменишь. Да, собственно, что менять, когда у него есть женщина, которую он наверняка любит. Только вот я мешаю ему. Как бы он ни отрицал это.

— Что ты здесь делаешь? — повторила свой вопрос, потому как мой гость, которого я не ждала, да и не желала видеть, молчал, изучая меня, словно я какая-нибудь диковинная собачка, которую он никогда не видел.

Я не хотела находиться с этим мужчиной не то что в этой палате — а вообще на этом континенте. Он мне противен. Омерзителен. Какой же я дурой была, когда начала с ним общаться. Глупой, глупой дурой, как сказал бы Давид — и был бы прав.

— Я пришёл поговорить и попросить прощения, — в голосе как будто и нет сожаления, а все эти слова — просто слова, которые ничего не значат.

— Нам не о чем разговаривать, Саша. А о прощении не может идти речи, но знаешь, Бог простит, — покачала головой, желая, чтобы он как можно быстрее ушёл отсюда.

Мне было некомфортно с ним находиться наедине после того, что произошло, и я хотела, чтобы как можно скорее здесь появился Давид и спас меня от этого человека.

— Я благодарна тебе и твоим родителям за то, что взяли меня на работу и всё такое, но я не хочу видеть тебя в своей жизни, — сказала твёрдо, так, чтобы он всё понял и немедленно ушёл.

Но он не уходил. Наоборот, сделал шаг в мою сторону, и я ещё больше испугалась. Хоть и понимала, что ничего плохо он мне не сделает, потому как здесь есть охрана, и даже если он захочет вынести меня отсюда, то у него ничего не получится. Во-первых, стоит ему только прикоснуться ко мне, как я тут же закричу. А во-вторых, поблизости находится Давид, который не даст меня в обиду и сразу же примчится. Но почему же его нет так долго? Где он, когда мне так нужен?