В общем, еще поживем.

Они направились к выходу, и в эту минуту у Рины зазвонил телефон.

«Вот идиотка, – вздрогнула она. – Забыла отключить звук. Слава богу, не зазвонил раньше – вот бы позору и осуждения не обобралась». Она схватила телефон и глянула на экран – Эдик. Эдик, черт бы его побрал. Вот идиот! Ведь говорила – еду хоронить отца, не звонить и не беспокоить, только в самом крайнем случае!

Значит, крайний. Придется брать.

Она глянула на Валентину и нажала «Ответить».

Валентина понимающе кивнула и пошла вперед.

– Да! – раздраженно проговорила Рина. – Что еще там? Кораблекрушение?

На ходу дав распоряжения и разрулив ситуацию, вовсе не такую уж безнадежную, как оказалось, Рина, засунув трубку поглубже в карман, бросилась догонять Валентину.

Народ уже забрался в автобус. Женщины отряхивали мокрые косынки и просили шофера Пашку прибавить тепла. Тот отмахивался и бурчал, что печка совсем никуда. «Где я вам возьму тепло? Приедете и согреетесь», – намекал он на поминки и, как следствие, застолье.

Предвкушая, мужики заметно оживились и приободрились.

Рина уловила, что женщины спокойно обсуждают насущные дела – как доится корова, как несутся куры, жарко жаловались на мужей и свекровей, сетовали на детей – словом, облегченно выдохнув и откинув в сторону скорби, жизнь снова брала свое.

Только Валентина сидела одна и по-прежнему молча смотрела перед собой. Рина подошла к ней и села рядом.

– Не возражаете?

Та кивнула и показала за окно:

– Видишь, погода! Плачет вместе с нами, Санечку провожает.

«Пазик» дернулся и тронулся с места.

Проскочили колдобины и ухабы и благополучно съехали с проселочной на асфальт. Все облегченно выдохнули: не застряли, уже хорошо!

Рина смотрела в окно – там чуть-чуть просветлело, немного раздвинулись мрачные тучи и робко выглянуло белесое осеннее солнце. Природа оживала после дождя – освещенный солнцем пейзаж был прекрасен: густые темные хвойные леса, пожелтевшие поля, светлые березовые пролески. Зрелище это было волшебное, завораживающее.

До городка добрались быстро и, выбравшись из автобусика, неловко сгрудились у двери кафе, смущенно поглядывая на Валентину в ожидании приглашения.

– Проходите, – поклонилась она. – Помянем нашего Санечку.

Все встрепенулись и выстроились гуськом.

Здание кафе больше походило на заводскую столовую – унылое, вытянутое, одноэтажное, грязно-желтого цвета. Над дверью висела красная вывеска – «Кафе «У дороги». Хозяева, видно, недолго думали над названием – и вправду, у дороги. «На обочине, – скептически подумала Рина, – могу себе представить, что там внутри». Почему-то она почувствовала страшную неловкость, но тут же одернула себя: «Да при чем тут я! Можно подумать, что это я заказала это кафе, эту убогость на краю света. За что мне неловко? Скорее всего, эти люди не видели лучшего. Если только по телевизору».

У входа их встречала полноватая блондинка с высокой «башней» на голове.

«Ничего не изменилось, – подумала Рина. – Ни убранство деревенских домов, ни пергидрольный «вавилонский» начес хозяйки. Все из прошлого. Время здесь действительно замерло и остановилось».

Блондинка – как выяснилось, хозяйка кафе – обняла Валентину, и стало понятно, что они хорошо знакомы. После долгих объятий и громких всхлипов она торжественно и важно пригласила всех в «зал», довольно большой и просторный – на стенах, покрашенных в радостный розовый цвет, развешаны кашпо с традесканциями, подоконники украшены горшками с разноцветной геранью. На окнах кокетливые, как в будуаре, кружевные занавески и посредине, на желтом линолеуме, – красная с зеленой полосой ковровая дорожка.

«Ладно, – решила Рина. – И это переживем».

На сдвинутых столах, покрытых белоснежными, накрахмаленными скатертями, были расставлены приборы «типа хрусталь», как с усмешкой говорила Шурочка. Под простыми белыми тарелками лежали умело закрученные в розу льняные салфетки.

«Ого! Как в хорошем ресторане, – усмехнулась про себя Рина. – Но все остальное… Ладно, не буду снобом, подумаешь, цаца какая! Тарелки ей не те, фужеры. И давно ли вы, Рина Александровна, стали такой крутой?» Хотя, конечно, давно, ничего не скажешь.

Уселись за стол, и Рина оглядела расставленные закуски.

Ого! Домашние соленья, пирожки горкой, стопка блинов, жареная курица, порезанная на большие куски. Отварная картошка в глиняном горшке, из которого клубился парок и невозможно вкусно пахло укропом и чесноком. Она сглотнула слюну – а есть-то хочется. И снова укол совести: «Бесчувственная я стала. Совсем заледенела. Только что похоронила отца, а жрать хочу. Слез уже нет, зато аппетит присутствует. Стыдоба».

Все оживились и шустро стали наполнять тарелки и рюмки. А что удивительного? Живой человек хочет поесть и согреться – нормальный ход жизни.

Правда, все эти люди – чужие. А она, между прочим, родная дочь.

Подняли первую рюмку, за упокой души. Не чокаясь, выпили. И набросились на угощение. «Боже, как вкусно! – подумала Рина. – А я уж было подумала, что сейчас нас встретят заветревшиеся салаты с прокисшим майонезом, бутерброды с лежалой колбасой и ржавая селедка. Как я плохо думаю о людях, как меня, снобку, испортила жизнь».

Валентина к еде не притронулась – выпила рюмку водки, закусив ее куском соленого огурца. В разговорах не участвовала, и Рина видела, что это застолье ей в тягость.

После выпитого и съеденного все окончательно расслабились – мужики откинулись на стульях, женщины, уже не стесняясь, громко загомонили, официантка в белом переднике молча убирала посуду и накрывала чай. Ей помогала хозяйка с «вавилонской башней» на голове. Рина села рядом с Валентиной и взяла ее за руку.

– Домой, да?

Она еле заметно кивнула:

– Устала. Хочется лечь и побыть в тишине. Ты не обиделась? – вдруг испугалась она.

– Да о чем вы! Мне тоже, если по-честному, очень хочется лечь.

Бледное лицо Валентины болезненно скривилось.

– Да, понимаю, ты тоже устала. Даст бог, поспишь. А я знаю, что не усну. Совсем спать перестала.

– Уснете, – ободрила ее Рина, – вы так устали за все эти дни. За месяцы, – смущенно поправилась она. – Точно уснете. Кстати, у меня с собой хорошее снотворное – стопроцентная гарантия. А главное, утром никаких последствий.

Валентина кивнула в сторону гостей.

– Скорее бы чаю напились и разошлись, прости господи. А то сил совсем нет.

Но вот все закончилось, народ подходил к Валентине, мужчины, смущаясь, неловко жали ей руку, а женщины пытались обнять. Валентина кивала, как китайский болванчик, и на лице ее была нескрываемая мука.

Все разошлись, остались только Рина, Валентина и верная Нина. Антонина честно собирала оставшуюся еду и приговаривала:

– Курочка вот. Колбаска. Грибы, Валь, остались. Рыбка под маринадом.

– Оставь, Тонь! – махнула рукой Валентина. – Кому это всё? Мне точно не надо. А Ира… Ира завтра уедет. Ты Нинке отдай, – оживилась она. – Вот ее все подъедят!

Нинка покраснела, но возражать не стала.

– Не надо! – вдруг крикнула Рина. – Нельзя! – Она тут же смутилась своего громкого выкрика, однако продолжила: – Нельзя, понимаете! Ну, с поминок брать домой. Я это слышала, знаю. Нельзя.

Женщины растерянно переглядывались. Больше всех смутилась бедная Нина, уже было прихватившая в руки пару пакетов, и с испугом глянула на Валентину.

Та промолчала, и Нина поставила пакеты на стол. Было видно, что она очень расстроена.

«Вот дура я! – ругала себя Рина. – И чего влезла? Слышала она! Кстати, от кого?» Вспомнила: ее начальник Н. хоронил мать. Разумеется, место на Донском, да не в стене, а в земле. Ну и следом поминки в дорогущем «Турандот». Зачем? Глупость какая – поминки в золоченых барочных интерьерах. Вкус иногда подводил ее босса. Здесь-то зачем демонстрировать свои благосостояние и крутизну? Но он, видимо, уже ничего не мог с собой поделать – статус необходимо поддерживать. Столы, разумеется, ломились от деликатесов. Но был июль, на улице стояла немыслимая жара, народ был измучен и мечтал об одном – о прохладном душе в собственной квартире с кондиционером. Нет, конечно же, в самом ресторане было прохладно, но аппетита ни у кого не было. А вот запотевшие кувшины с холодным морсом и вазочки со льдом официанты таскали без перерыва. По окончании мероприятия Рина оглядела стол – он был почти нетронут. В мельхиоровых плошках лежала черная и красная икра, в рыбных блюдах – сочные куски осетрины и семги. Н. смотрел на стол и, кажется, раздумывал. Забирать с собой – дурной тон, над ним наверняка посмеются, а это было бы самое страшное. «Все-таки, – подумала тогда Рина, глядя на его растерянное лицо, – он так и остался закомплексованным мальчиком из коммунальной квартиры». Она продолжала с интересом наблюдать за ним. Он отвлекся от тяжких дум и оглянулся – гости почти разошлись, оставались только свои. И Н. наконец принял решение: сделал знак официанту – собирайте с собой! Те, ждавшие команды, тут же засуетились.

Но тут к нему подошла высокая и все еще очень красивая старуха в черном бархатном платье, видимо родственница. Старуха дотронулась до руки Н. и сказала:

– Нельзя, мой дорогой! – Она кивнула на официантов, собирающих закуски в контейнеры. – Нельзя ничего брать с поминального стола, – уверенно повторила она, сурово нахмурившись. – Примета плохая.

Н. дернулся, залился бордовой краской, словно его поймали на страшном преступлении, и с ненавистью посмотрел на старуху в бархате. Та все поняла, усмехнулась и, опираясь на палку, медленно и с достоинством пошла к выходу. У Н. дергался подбородок: унижение при коллегах для него было самым страшным. «Так тебе и надо, жлоб! – подумала Рина, наблюдавшая эту сцену. – Нигде не упустишь, и все тебе мало».


Антонина, хозяйка кафе, сняла возникшее напряжение:

– Мой вас отвезет. – Она и выглянула в окно. – Вон, подъехал уже, старый хрен! – И она счастливо разулыбалась.