Кэтрин Айзек - Я, ты и все, что между нами

Это типичный пример системы хранения документов Адама: нагромождение пачек бумаг и переполненная корзина для мусора. Я бы не сказала, что здесь совсем не было порядка, но его вполне устраивали стены с крючками для ключей и полуоткрытый канцелярский шкаф с громоздкой стопкой потрепанных бежевых папок наверху.

Я нажала на иконку скайпа, и, когда значок начал крутиться, мои глаза обратились к пробковой доске напротив, усеянной распечатанными фотографиями, на которые большинство людей не тратит время с момента изобретения «Инстаграма».

Две из трех фотографий его мамы, наверное, существовали в единственном экземпляре. На большинстве остальных изображен Уильям: сначала младенец, после малыш, а потом в его первый день в школе, когда он стоял у нашего дома, возле входной двери, с ямочками на щеках, улыбающийся своими жемчужными молочными зубами.

Многие из фотографий я присылала Адаму каждые шесть месяцев или около того, чтобы он совсем не забыл о нашем существовании.

Были на доске и несколько их с Уильямом селфи – удивительное количество, учитывая, как мало времени они на самом деле проводили в компании друг друга за последние десять лет. На одном из снимков Уильяму около семи и они стоят в очереди на пиратский корабль в «Альтон Тауэрс». На другом – они едят огромное мороженое в пиццерии. Еще один был сделан на пляже Формби: Уильям истерически смеется, закапывая Адама в песок.

Глядя на эти фотографии, можно подумать, что они были неразлучны все эти годы. Но на самом деле это всего лишь несколько случаев, капля в океане, они создают очень резкий контраст с теми днями, к которым я привыкла, днями, которые включают домашнюю работу, игру на пианино, доставку Уильяма на скаутинг и крики «БОТИНКИ» и «ЗУБЫ!», когда мы каждое утро пытались вовремя выйти из дому.

И все-таки в этих фотографиях было что-то обнадеживающее, напоминание, что пусть Адам и несведущ в рутинных буднях родителя, в нем есть потенциал, осознает он это или нет.

Я поднялась и коснулась фотографии Уильяма в форме, случайно задев кнопку, в результате чего три фотографии упали на пол. Я подняла их, чтобы прикрепить обратно, и заметила выцветшую фотографию, спрятанную за остальными.

На ней были мы с Адамом в Нью-Йорке.

Эту поездку через неделю после нашего выпуска из Эдинбурга мы запланировали заранее и остановились тогда у Стеф – дочери тети Джули, – которая выиграла стажировку в качестве повара в одном красивом новом отеле в Верхнем Ист-Сайде. Квартира, которую она делила с коллегой-стажером, болгарином по имени Боян, была настолько маленькой, что пройти в ванную можно было только боком и задержав дыхание.

Но это был незабываемый отдых. Мы взяли лодку до острова Эллис, исследовали Центральный парк, стояли ночью на вершине Эмпайр-стейт-билдинг, наблюдая за тем, как в городе зажигалась жизнь. Утром, когда было сделано фото, мы проснулись невероятно рано, все еще дезориентированные из-за смены часовых поясов после недавнего перелета через океан. Но это было задолго до того, как мы стали родителями, и все, что волновало нас, – это только мы сами, поэтому часы напролет мы проводили в свободной, пока Стеф была на работе, комнате, солнце проникало сквозь шторы, а мы оставались под простынями, исследуя каждый миллиметр друг друга.

Он всегда говорил, что это было его любимое наше фото – постсексуальный кадр, запечатлевший его, меня и наш огромный завтрак в классном маленьком месте в районе Митпэкинг. Он сказал, что в тот день у него было все, чего он когда-либо хотел в жизни. Я спросила, что он имел в виду – меня или хрустящий бекон.

– Алло? – Папин голос остановил поток моих мыслей, я взглянула на него: он сидел на входе в Уиллоу-Бэнк-Лодж и выглядел как человек, нуждающийся в хорошем ночном сне.

– Все в порядке, – сказал мне папа фразу, которую, как я уже поняла, он бы произносил, даже находясь на «Титанике» в окружении виолончелистов. – Просто этим утром мы немного испугались.

Мое сердце забилось быстрее.

– Что случилось?

– Нет повода для паники, но сегодня мы были в больнице. Это был профилактический визит, и мы уже вернулись. Главное, что с ней все хорошо.

Жар подступил к шее вместе с десятком вопросов, переполняющих голову.

– Что произошло? Почему вы были в больнице? Где она сейчас?

– Мама поперхнулась завтраком. – Он поднял взгляд, но ненадолго, как будто избегая моей реакции. – Рахим был здесь, он сделал свое дело и помог ей. Они позвонили мне на работу, а к тому времени, как я приехал в неотложку, все уже было под контролем. С ней все хорошо, честно. Она немного уставшая из-за этого, но в целом в порядке.

Это происходило не впервые. До того как мы начали измельчать еду для мамы в пюре, я видела такое собственными глазами. Я бы не хотела снова стать свидетелем того, как ее лицо становится серым, а губы синеют, пока она пытается сделать вдох. Доктор Янопулос считает, что ей необходимо начать кормление через зонд, но еще несколько лет назад она подписала один документ – Предварительное решение об отказе от лечения, а это означало, что такого никогда не будет.

– Все нормально, Джесс, – сказал папа, прерывая тишину. – Просто теперь мы должны быть осторожнее, вот и все.

– Я думаю, что должна вернуться домой, – мгновенно решила я.

– Нет. Совсем нет. – Он покачал головой. – Сейчас все хорошо. Я даже не хотел рассказывать тебе об этом, но подумал, что ты будешь рвать и метать, если я этого не сделаю.

– Правильно подумал. Сегодня днем поищу рейсы.

Папа впился в меня суровым взглядом.

– Как думаешь, что бы сказала твоя мать, если бы узнала, что ты собираешься сделать это? – мягко спросил он. – У нее и без того был тяжелый день.

Я выдохнула и только в этот момент поняла, что задерживала дыхание.

– Она сейчас там?

– Минутку. – Он прошел по коридору, потом открыл дверь в ее комнату, где мама сидела в своей инвалидной коляске и не смотрела австралийскую мыльную оперу по телевизору.

Когда папа разместил айпад напротив нее, я по обыкновению оценила ее состояние. Если быть объективной, она выглядела не лучше и не хуже, чем когда я уезжала. Но это еще ни о чем не говорило.

Ее конечности были неестественно скручены, верхняя губа слегка свисала, будто на нее давил невидимый вес. Кожа вяло держалась на костях, и казалось, что в таком теле не хватит энергии на то, чтобы двигаться. При этом она не переставала поднимать лицо вверх.

– Папа рассказал мне, что случилось, мам. Ты в порядке?

Она несколько раз дернулась и кряхтя ответила:

– Чертов тост.

Я не смогла заставить себя улыбнуться.

– В следующий раз овсянка, – добавила она.

– Да, хорошая идея. – Я хотела сказать маме так много всего. Что я люблю ее, что мое сердце разрывается из-за нее, что я готова сделать что угодно, чтобы она была счастливой, здоровой женщиной, которой она была бы, если бы не эта ужасная болезнь.

Но при одной только мысли об этом мое горло сжалось.

– Там… хорошо? – спросила она. Каждое слово давалось ей с большим трудом, при этом было совершенно непонятно, как она вообще выговаривала их. Ее челюсти двигались не так, как раньше, издавая странные, приглушенные звуки.

Я постаралась взять себя в руки.

– Да, мам. Адам отлично поработал над этим местом, и Уильяму очень нравится проводить с ним время.

На мгновение она притихла, а мой взгляд упал на выступ ее ключицы, которая торчала над вырезом бледно-голубой блузки. Я купила эту блузку от «Oasis» на ее день рождения больше десяти лет назад. В то время я думала, что немного испытываю судьбу, беря двенадцатый размер. А сейчас блуза болтается на ней, а когда-то роскошная ложбинка между грудями превратилась в тощую, мучительно изгибающуюся грудную клетку.

– Уильям… там?

– Нет, он у бассейна, но я могу сходить позвать его.

– Нет, – сказала она, брызгая слюной. – Не сегодня.

– Окей. Тогда, может, завтра?

Но она не ответила. Она просто скрутилась на сиденье, лицевые мышцы превратили ее черты во что-то неузнаваемое и ненормальное. Эта картинка вернется ко мне, когда я буду смотреть на свое лицо в зеркало в ванной комнате, – и я буду задыхаться от холодного ужаса.

После разговора по скайпу я вышла из шато в жару, что обычно обжигает подошвы ног и делает кожу липкой. В бассейне плескались дети, а родители присматривали за ними, укрываясь от солнца под зонтами.

Наташа сидела за столом под навесом из мелких розовых цветов и болтала с Беном, который стоял возле нее. То ли он не знал, что соперничает с Джошуа за ее симпатию, то ли ему было все равно; но по тому, как он смотрел на нее сейчас, было понятно, что он пропал.

Уильям, Джеймс и Руфус сидели за другим концом стола в ожидании обеда. Я присоединилась к ним на середине разговора о пищеводе человека.

– Я видел это в программе «Операция Ой!»48, – серьезно сказал Уильям. – Это было нечто. Один ребенок откусил ноготь с пальца ноги и проглотил его. Он был настолько большим, что ему сделали рентген, чтобы убедиться, что он не проколол его легкое или не вызвал сильного артериального кровотечения.

Солнечный свет блестел на поверхности бассейна, когда я придвинула стул и появилась официантка из шато с подносом еды: салаты, приправленные маслом грецкого ореха, ароматные сыры и соленое мясо, мягкий, воздушный хлеб с хрустящей корочкой, который мог заменить все остальное.

– Мне нравится твой лак, Наташа, – заигрывал Джеймс.

Она посмотрела на свои ногти.

– Ой, спасибо, Джеймс. Это новый.

– Тебе идет, – добавил он, и она одарила меня улыбкой.

– Слушай, я оставлю вас на время обеда, – улыбнулся Бен и неохотно вернулся к работе, Наташа быстро проводила его взглядом.