Кэтрин Айзек - Я, ты и все, что между нами

Он рассмеялся:

– Да, это так. Потому что я помню, что даже тогда думал о твоей неземной красоте. Я просто должен был сказать это. Что я люблю тебя.

Мне стало неловко.

– Не нужно напоминать мне об этом, Адам, все будет хорошо. Я справлюсь со всем этим, – убеждала его я, надеясь, что, если произнесу эту фразу достаточное количество раз, начну в конце концов и сама в это верить.

– Я знаю. Я говорил не об этом.

Я сглотнула:

– Тогда о чем ты говорил?

Он сделал вдох и начал говорить:

– Когда я полуголый стоял на коленях и просил твоей руки…

– Ты был голым, – исправила его я. – А не полуголым. Голым, да.

– Не важно. Это было дерьмовое предложение руки. Даже делая его, я понимал, что ты заслуживаешь лучшего. Я должен был рассказать тебе о своих чувствах. И сейчас я хочу сказать, что тот факт, что в будущем ты заболеешь болезнью Хантингтона, ничего не меняет для меня.

Меня захлестнули эмоции.

– Абсолютно ничего, – продолжил он. – Я любил бы тебя одинаково, неважно, прожила бы ты длинную и здоровую жизнь или короткую и более сложную. Ты все равно останешься женщиной, которую я полюбил много лет назад.

Кровь застучала в моей голове, когда я поняла, к чему он клонит. Внезапно он опустился на одно колено, отчего парень сзади подавился своим филе-де-руже.

– Джесс. Ты выйдешь за меня?

У меня отняло язык.

– Ой. Я кое-что забыл, – спохватился он, засовывая руки в карманы. Потом он вытащил руки и начал ощупывать себя с обеих сторон, объятый паникой.

Пара за соседним столиком была в восторге. Даже пианист сбился и пропускал белые клавиши.

– О боже, я потерял его! – воскликнул он.

Тут он остановился, как будто о чем-то вспомнил, и засунул руку в карман рубашки. Я чувствовала, как сердце барабанило в грудную кость.

– Я положил его сюда, чтобы не забыть, где оно.

– Сработало.

Я съязвила, потому что мне было нечего сказать. Сказать что-то стоящее. Он протянул его мне: бриллиантовое кольцо, сияющее при свечах. Оно было великолепным. Я пыталась не засматриваться, потому что боялась сдаться только из-за кольца… Но, должна признать, оно невероятное. Не большое, не броское, просто красивое – платиновое, как мне кажется, с одним миндалевидным бриллиантом.

Но дело было не в кольце. Не в дрожи его руки и не в блеске его темно-карих глаз. И даже не в том, что я хотела сказать «да». Главное заключалось в куда как более важном.

– Адам… мы не можем этого сделать, – сказала я.

Нам обоим стало неловко, оттого что за нами наблюдал весь ресторан.

– Почему бы тебе не встать?

Он застенчиво оглянулся и сел на стул.

Он выглядел оскорбленным.

Я ненавидела себя за это, но у меня не было другого выбора.

– Адам, ты не понимаешь, о чем просишь.

Он ждал, пока я формулировала свой отказ:

– Если бы ты знал, в каком состоянии была моя мать в эти дни, возможно, ты бы здесь не сидел… не стоял бы на коленях… не просил бы моей руки. – Я сжала зубы, прежде чем нашла силы продолжать: – Она не может нормально говорить, Адам. Она больше не может ходить, есть и самостоятельно справлять нужду. В большинстве случаев она даже не может сидеть – в последнее время она по большей части лежит в постели. И мой бедный папа вынужден все это наблюдать, будучи бессильным хоть как-нибудь остановить ухудшение ее здоровья. Не имея возможности жить так, как им обоим этого хотелось бы.

Он посмотрел вниз на салфетку, которую накручивал вокруг пальцев, перед тем как ответить:

– Скажи мне только одно, Джесс: как ты думаешь, почему твой отец все еще с ней?

– Что ты имеешь в виду? Ты спрашиваешь, почему он не бросил маму?

– Да. Потому что многие отношения не перенесли бы этого, не так ли?

Я не ответила ему. Я не задумывалась над этим никогда прежде. Я просто знала, что папа всегда будет с ней.

– Ты думаешь, это потому, что он ее жалеет? – От этой мысли я содрогнулась. – Или потому, что считает это своим долгом? Или он делает это ради тебя: ведь ты расстроилась бы, если бы они расстались?

Мое лицо начало покалывать от нахлынувших слез.

– Наверное, все это вместе.

– Чепуха, Джесс. Он с ней каждый день, потому что любит ее.

Я молча глотала слезы.

– Он скорее всего ненавидит эту болезнь. Возможно, он ненавидит то, что она с ней сделала. Но он любит твою маму. Для него она стоит всех тех испытаний, через которые он проходит. И я чувствую то же самое к тебе.

Мои руки дрожали, когда я касалась края скатерти.

– Джесс, послушай меня. С тех пор как ты мне рассказала об этой болезни, я потратил каждую свободную минуту, чтобы читать о ней, просматривать видео о пациентах, в том числе о тех, у кого она была на поздних стадиях. Я прочел медицинские статьи, рекомендации Общества по изучению болезни Хантингтона, форумы и блоги. Я точно знаю, как она меняет людей. Я бы не просил тебя выйти за меня, будучи в неведении. – Он сделал паузу, перед тем как продолжить: – И еще одно, Джесс: я вполне осознаю, что тебе придется нелегко. Нам. Но ты все еще далека от этого. Нисколько не близка к этому. Ты здорова. Прямо сейчас ты сидишь передо мной в этом ресторане, будучи самой красивой женщиной, которую я когда-либо видел, и у тебя нет болезни Хантингтона. Поэтому тебе следует перестать волноваться о будущем и просто жить. Желательно со мной в роли мужа.

Я покачала головой, смахнула с лица слезы, и мне даже удалось посмотреть ему в глаза.

– Но, Адам… Как кто-нибудь может хотеть этого?

– Я – не кто-нибудь.

– Нет, я знаю, но…

– Когда люди женятся, они обещают быть вместе в болезни и в здравии. Большинству не приходится задумываться об этом с самого начала, но я должен. И я готов.

Я колебалась, не решаясь что-то произнести. Но когда на моем лице появилась улыбка, стало понятно, что мне, собственно, и не нужно ничего говорить.

– Ну, раз мы уже все выяснили, и даже пианист продолжил играть, я попробую снова, – сказал он.

У меня вырвался смешок, и я вытерла слезы.

Он вновь взял в руку кольцо – и оно засияло при свете свечей.

– Ты ведь не заставишь меня преклонять колено еще раз, не так ли? Я имею в виду, что сделать это один раз за вечер еще допустимо, но дважды – это уже отчаяние.

Я засмеялась:

– Нет, не заставлю.

Он запнулся.

– Ладно, не буду тебя смущать. Но спрошу еще раз. Джесс, ты выйдешь за меня?

Я перестала улыбаться и посмотрела в глаза единственного мужчины, которого любила.

Мы не были безупречными, но мы были созданы друг для друга. Чтобы понять это, понадобилось десять лет, ребенок, неизлечимая болезнь и между всем этим американские горки из эмоций.

Я поняла, что ответ может быть только один.

– Хорошо, Адам.

– Это значит «да»? – нахмурился он.

– Да. Это «да».

На его лице появилась одержимая усмешка.

– Боже, как же это было сложно, – сказал он, бросаясь обнять меня, а парень, евший филе-де-руже, восторженно зааплодировал.

Я то и дело просыпалась и вновь засыпала в объятиях Адама в ту ночь, едва шелохнувшись, чувствовала нежное движение его груди при вдохе и выдохе. Высокая луна мерцала сквозь жалюзи, бросая загадочные тени по комнате.

Я не могла спать от переполнявшего меня восторга, от ощущения чего-то неожиданно славного, бурлящего внутри меня. Впервые за все эти годы я видела будущее в позитивном свете, почти сверхъестественно уверенная в том, что все будет в порядке, что бы ни уготовила мне судьба.

Улыбка пробежала по моим губам, когда Адам сонно притянул меня к себе и почти бессознательно прислонился ко мне, чтобы поцеловать, прижимаясь своим ртом к моему, все еще не открывая глаз.

– Ты проснулся, – прошептала я.

– Только что. Который час?

– Не знаю. Шесть утра, наверное.

Его рука скользила по моей спине, и я прижималась к нему, задевая губами неровную поверхность его подбородка.

Потом зазвонил мой телефон.

И на секунду мы оба одновременно замерли. Я уползла от Адама, встала с постели и пошла по комнате в сторону телефона, который оставила на сумке под окном. Я вертела его в руках, пальцы не слушались, и наконец-то нащупала кнопку «ответить».

– Папа? – тут же спросила я.

Когда мой отец заговорил, уже по дрожи в его голосе было понятно, что это именно тот звонок, которого я боялась последние десять лет.

– Джесс. Я звоню по поводу мамы.

Я смутно помню громкие требования вернуться домой. Я знаю только, что мне удалось сесть на рейс в тот же день, одной, оставив Уильяма и всех остальных во Франции вместе со своей машиной и багажом. Я точно помню, как мрачно смотрела на верхушки туч в окно, думая о мирной, безупречной синеве здесь, наверху, зная, что, как только самолет нырнет под ними, мне придется окунуться в более безрадостный мир.

Пятью днями позже то самое «не дай Бог», о котором мы с папой говорили последние десять лет, стало неизбежным. И я только тогда осознала, насколько неготовой к этому я была. Не думаю, что к этому вообще можно подготовиться.

Моя мама умирала жалкой, безобразной смертью, которую невозможно себе даже представить. Ее добивало участившееся за последние несколько месяцев удушье.

Врачи считают, что она нечаянно вдохнула еду, что вызвало воспаление легких, а тело ее уже было слишком слабым, чтобы бороться. Маму накачивали антибиотиками, но ее легкие были настолько истощенными и усталыми, что у них не было шансов на выживание.