Звенит звонок. Я в шестой раз за сегодня выхожу к доске и начинаю свою заученную речь:

— Добрый день, меня зовут Быстрицкая Александра Сергеевна, с этого года я буду вести у вас английский язык. Мне приятно вас сегодня всех видеть.

Двенадцать пар глаз со скептицизмом рассматривают меня, ну хоть слушают, и на том спасибо. Мы проводим вялую перекличку. Осторожно начинаю прощупывать наличный уровень знаний, который в большей степени сводится к «Май нейм ис…» и «Москоу ис зе кэпитал оф…».

А потом приходит оно. Нечто патлатое, в мешковатых штанах, толстовке и огромными наушниками. Заходит, без здрасти и прочих вежливых прелюдий, и уверенным шагом направляется к одной из парт.

— День добрый. Вы нам ничего сказать не хотите? — с некой долей сарказма интересуюсь я.

Оно. Ну ладно, ладно, он. Парень с вызовом рассматривает меня, а потом беглым речитативом выдает мне:

— Do you remember when we were both sixteen? You had that shallow heart and I had those big dreams…*

*Помнишь, как нам обоим было по шестнадцать? У тебя было пустое сердце, а у меня — большие мечты…

— And I'd do anything that you would ask from me**, - всплывает в голове знакомая строчка. Кто из пацанов слушал эту дрянь, точно не помню. Наверное, все же Рома, но главное, что запомнить, я запомнила.

**И я делал все, о чем ты меня просила.

Парень удивленно смотрит на меня, а вот весь остальной класс заметно оживляется. Паренек уже готовиться продолжить нашу музыкальную дуэль, но я обрываю.

— Это, конечно, замечательно, что вы готовы выполнить любую мою просьбу, но давайте все же воздержимся, и не будем выносить никому мозг, особенно вам.

— Че?

— Ну там Лил Пип дальше читает часть про то, что готов вынести себе мозг ради девушки, или я ошибаюсь?

— Вы знаете кто такой Лил Пип?

— Я много чего знаю.

Хочется пошутить, что так то я еще на японском материться умею, но что-то мне подсказывает, что это плохая идея.

Итак, детским вниманием я завладела, любопытством тоже. А вот что дальше делать, хрен его знает. В целом урок мне понравился. Дети, конечно, английский на уровень восьмого класса не знают, впрочем, на уровень пятого тоже. Но контакт, кажется, установлен. Если в дальнейшем залоги учить не захотят, буду им рэп читать. Надо хоть у сыновей спросить, есть там что-нибудь интересное или нет.

После уроков высиживаю совещание коллектива и бегу домой, готовиться к следующему дню. У меня есть пара часов, прежде чем мама приведет близняшек. Она порывалась с ними делать домашнее задание, но я пока решила, что хочу сама.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Дома обнаруживается один Рома.

— Где все?

— Где-то…

— Ты сегодня крайне исчерпывающий.

— А ты опять глупые вопросы задаешь. Где все могут быть? Стасик на футболе, Кир кроликов своих кормит, а Дам, надеюсь, рожу кому-нибудь чистит.

— Роман!

— Ну что Роман.

Кто-то не в настроение.

— Что случилось?

— Ничего, — отрезает ребенок. А дальше выпаливает текст, не давая вставить мне ни одного вопроса. — Ничего не случилось. Точно ничего. Уверен. Абсолютно.

Остается только качать головой.

— Ну и язва же ты.

Сын только руками разводит.

Быстро ставлю запекаться мясо, потом времени заниматься ужином не будем. Достаю свои программы, учебники. Будем писать план на завтра. У меня, правда, уже есть конспект занятий, но попробую откорректировать его, исходя из наличных возможностей детей.

Через пол часа в дверях появляется Рома.

— Ром, какую песню Лил Пипа можно с восьмым классом на уроке разобрать?

— Тебе никакую.

Не могу понять, злиться он что ли на меня.

— Ром?

— Нет, ну правда. Ты его слушала?

— Ну так, фрагментарно.

— Это мы просто берегли твои чувства, и включали самое приличное. Если ты не хочешь знать, кто кого куда насадил и прочие интимные подробности… то не стоит, — неожиданно рассудительно поясняет он.

— А что тогда включить?

— Пройдись по классике. Думаю, что Нирвана даже самым убитым гомикам зайдет.

Я продолжаю сидеть над учебниками, а ребенок стоит у меня над душой.

— Что случилось то?

— Говорю же ничего.

Вот как он сам себя то терпит. Ладно, пойдем длинным путем.

— Уроки сделал?

— Угу.

— Как первый учебный день?

— Пойдет.

— Как одноклассники?

— Есть парочка нормальных людей. Насчет других пока не решил.

— Хоть кто-то есть.

Что еще у него спросить я не знаю, поэтому возвращаюсь обратно к работе.

Рома еще какое-то время бродит по кухне, а потом все-таки садится напротив меня на табурет.

— Мам, а я похож на девку?

— Чего?! — теряюсь я и лишь хлопаю глазами.

— Да, блин! — возмущается сын, запуская пятерню в свою безупречную челку, и ерошит ее. Такой знакомый Черновский жест, правда, за Романом я его раньше не наблюдала.

— Тебе кто-то что-то сказал?

— Нет. Да. Короче! Сонька, дура эта набитая, сказала, что сидеть со мной не будет, потому что я на девку похож! — сын явно возмущен произошедшим, даже губы от обиды надувает. До этого он никогда особой чувствительностью или щепетильностью не отличался.

— Так-то тебе Стас каждый раз, когда ты ванную занимаешь, говорит, что ты как баба, — пытаюсь пошутить я. Что делать с Ромкиными чувствами я еще не знаю.

— Стасу можно, он вроде как свой. А тут эта! Идиотка!

— Она тебе понравилась, да?

— Мама! Ну что за бред. Она же дура! — возмущается ребенок, даже краснеет, скрещивает руки на груди.

Осторожно касаюсь Ромкиной головы, жду, что он отдернет ее, как делает обычно. Но голова остается на месте. Аккуратно глажу по волосам, дыхание у Рома постепенно выравнивается.

— Ром, ты понимаешь, симпатии они далеко не всегда правильные бывают. Нам часто нравятся те, кто не должен нам нравиться. И наоборот. А еще чаще всего мы не всегда умеем правильно показать свои чувства, стесняемся там, или боимся, вот и делаем больно другим людям, несем всякий бред.

— Ты на что намекаешь?

— Не на что.

— А все же?

Пытаюсь подобрать правильные слова. Сейчас бы отшутиться или хотя бы просто отмолчаться, но это же, блин, Рома, который о себе говорит два раза в год. Один раз уже было, теперь вот пришла очередь второго.

— Я тоже папе ни раз делала больно, отталкивала его, так как не знала, как совладать со своими эмоциями, боялась своих чувств к нему.

— Да я не про это, — пропускает он мое признание мимом ушей. — Ты действительно думаешь, что я ей понравился?

Какие мы все невыносимые, однако.


Вечером не утерпела и позвонила Ленке. Заперлась в ванной и бегло рассказала о нашем разговоре.

— Вот так тебя и оставляй одну! — восхищается подруга.

— Да ладно тебе.

— Переживаешь?

— Есть немного, — признаюсь я, внимательно разглядывая свое отражение в зеркале. Ощущение, что там вовсе не я, а какая-то абсолютно другая женщина. Еще не знакомая мне. И дело не в длине или цвете волос. Она теперь свободна. У нее даже взгляд другой. И это одновременно и манит, и пугает.

— Привыкнешь, — успокаивает Лена.

— Вроде как уже привыкла, ну или почти. Представляешь, все лето себя изводила, а тут бац… и буквально за какой-то там час решилась.

— И что же тебя так разозлило?

Описала события первого сентября, линейку и разговор с девочками.

— А они мне предлагают платье с него или шубу стребовать! — моему возмущению нет предела.

— Ты смотри… Далеко пойдут! Знаешь, мне иногда кажется, что твои дочери в свои шесть куда большие женщины, чем мы с тобой.

— Какие-то продажные женщины, не находишь?

— Да нет, все логично. Они же со своей позиции смотрят. Для них-то как раз идеальный расклад, папа домой вернулся, а мамке — платье красивое. Вика с Кристиной тебе тот вариант событий предлагали, который им больше подошел.

— А если они дальше вещами мир продолжат мерить?

— На это у них есть ты, чтобы научить. Кстати, они же не понимают, чего такого Сашка натворить мог. Это вон, Стас тот же все понимает. А для девочек обидел и все. А обиду простить можно.

— Знаешь, по-моему, у Чернова то же самое в голове. Я тебя обидел, я тебе больно сделал. А ведь не в этом дело. Как ему объяснить, что он разрушил ту основу, на которой все это время наши отношения и стояли? Знание того, что Саша всегда рядом, независимо от того где он, что он никогда не предаст, и не обманет. Я ведь в него верила, больше, чем в себя.

Кудякова лишь глубоко вздыхает.

— Я, наверное, смогла бы его простить. Убедить себя, что не было другой женщины. Уверена, он бы сделал все возможное ради этого, осыпал бы подарками, увез бы на край света, от меня бы не отходил… Но, блин, Лен, как жить с ним таким?! Никогда бы не подумала, что у него такая хрень может в голове твориться, что он вообще на такое способен. Он же это все реально осознанно сделал!

— Ну не то чтобы осознанно, — включает психолога Лена. — Иногда самые обдуманные поступки из такого подсознания лезут, что прям уф… Там не то что женам изменяют, там и с моста прыгают.

— Я не поняла, ты сейчас на чьей стороне?

— На твоей, не бойся. Просто что-то мне подсказывает, что вы с Сашкой можете посоревноваться по размеру снарядов в голове.

— Ленка, давай, сегодня без психоанализа, — морщусь я.

— Без него, так без него. А то смотри, возьму тебе и счет выставлю, — ни чуть не обидевшись, смеется Кудякова. — Ты мне лучше вот скажи что. Ты действительно разводиться думаешь?