Дана Шварц - Я уезжаю!

– Я не хотела, чтобы мы пропустили поезд, – отвечает она и, лизнув палец, переворачивает страницу. Какая отвратительная привычка! И почему взрослые всегда так делают?

Я вздыхаю, а когда мама не реагирует, вздыхаю громче. Ноль внимания. Мы уже выехали из гостиницы и на двух автобусах добрались до вокзала, расположенного в пригороде Парижа, так что здесь абсолютно некуда пойти. Не говоря уже о том, что я вынуждена таскать с собой вещи. Даже если мне и захочется что-то посмотреть, придется плестись с ярко-зеленым чемоданом в виде панциря черепахи. И я снова вздыхаю.

Свою книгу я уже дочитала, так что мне остается лишь болтаться по вокзалу. Рассматривать залежалые конфеты в торговом автомате, которые, видимо, не покупали уже лет десять, и изучать таблички с названиями, куда еще отправляются поезда.

– А с чего ты взяла, что это вообще правильный поезд? – обращаюсь я к маме, сидящей через несколько рядов. – На электронном табло указано: АМСТЕРДАМ.

Она отрывает взгляд от книги, которую раскрыла после того, как пролистала журнал. На долю секунды мне кажется, что она встревожилась. Но вот ее лицо расслабляется, принимая выражение полнейшего спокойствия, – такой взгляд я наблюдала у нее в зале суда в те дни, когда ей не с кем было меня оставить.

– Это трехчасовой поезд. Он останавливается в Брюсселе, а дальше, я так полагаю, следует в Амстердам, – говорит она.

– Ладно. Но тут аж четыре поезда отправляются в три часа – как мы узнаем, который из них останавливается в Брюсселе?

Теперь она вздыхает так, будто я виновата в этой путанице с поездами. Жаль, что здесь почти нет людей – по крайней мере, никого, у кого можно было бы спросить или кому можно было пожаловаться на эту неразбериху. Но станция – точнее, дальний ее угол, где мы сидим, – пустует недолго, до 2:56 (или, как нам сообщают электронные часы, до 14:56, по военному формату времени), когда к платформе со свистом подползает окутанная паром металлическая «гусеница» и со скрежетом распахивает двери.

С пластиковых сидений вокзала мы пересаживаемся в поезд, на пыльные плюшевые кресла под флуоресцентными лампами. В полумраке купе компанию нам составляет единственная пожилая пара, от которой пахнет консервированным супом.

Делать мне особо нечего. Поэтому я слушаю музыку и, наблюдая за тем, как заряд батареи в телефоне медленно убывает, рисую, хотя выбор натуры у меня здесь не велик. Ужасный узор на сиденьях «привет, восьмидесятые», багажная полка и нынешний вид из окна на пыльную платформу.

– Ты не могла бы перестать дергать ногой? – шепотом обращается ко мне мама, явно не желая беспокоить милейшую пару стариков. По ним видно, что они французы. На женщине шарф, ногти покрыты кроваво-красным лаком, мужчина же в фетровой шляпе, которая на нем вовсе не выглядит нелепо.

Я даже не заметила, что дрыгаю ногой, но это единственное, что не давало мне свихнуться. Я просидела так долго, что страшно подумать. И теперь пытаюсь замереть хотя бы на несколько минут, но безуспешно – нога снова подпрыгивает. Это уже не моя вина – просто мое тело, подобно космонавту на Международной космической станции, стремится избежать атрофирования мышц.

– Можно позаимствовать у тебя книгу? – Я показываю на томик в мягкой обложке, лежащий у мамы на коленях. Какой-то триллер про женщину, любовь, поезд и тайную личность. По-моему, я где-то читала, что Риз Уизерспун хочет сделать на нее киноадаптацию.

Мама слюнявит палец и перелистывает страницу журнала.

– Я собираюсь ее почитать потом, – говорит она.

Тогда я снова начинаю дергать ногой, отчасти в знак протеста, а отчасти – потому что мне нечем заняться.

– Ты же сейчас ее не читаешь, – не унимаюсь я.

И понимаю, что совершила ошибку, потому что мама опускает журнал и, развернувшись, впивается в меня холодным и мрачным взглядом акулы.

– В Париже ты вела себя как испорченный ребенок. Может, хотя бы сейчас проявишь немного уважения? Выкажешь толику благодарности?

Почему родители называют тебя испорченным ребенком, а сами при этом подразумевают стерву? Я принимаюсь еще яростнее дергать ногой, глядя прямо маме в глаза.

– Ты меня извини, но это дедушка организовал поездку, а ты увязалась за мной.

В эту секунду пожилая пара французов обменивается красноречивыми взглядами: «Типичные тупые американцы, они думают, что все купе принадлежит только им!» Меня это, конечно, смущает, но я уже ничего не могу с собой поделать. Невозможно просто так, по щелчку пальцев, вернуть хорошее настроение.

Мама с силой придавливает мое колено рукой и шипит:

– Ты можешь, ПОЖАЛУЙСТА, угомониться?

– Ладно, – шиплю я в ответ, стараясь не двигать ногой.

Мама вздыхает:

– Нора, прости меня. Я отправилась в эту поездку, чтобы стать ближе к тебе, а не возвращаться к старым обидам. Расскажи мне, как у тебя дела с Леной?

Лена? Она серьезно интересуется тем, как у меня дела с Леной? И что мне ей сказать? Знаешь, мам, я тут встречалась с одним парнем, которому на меня наплевать, а потом Лена спросила, можно ли ей попытаться, потому что, по ее мнению, мы встречались всего раз. И вместо того, чтобы сказать, что ей не стоит «пытаться», потому что эта ее «попытка» будет для меня как ножом по сердцу, я ответила: «Конечно, валяй». И теперь они вместе и невероятно счастливы.

– У нее все хорошо. Я не знаю. Она же в Эванстоне.

– Честно говоря, я не понимаю, как мы можем лучше узнать друг друга, если ты не собираешься мне открываться.

Я сажусь прямее.

– Я – открываться? А как насчет того телефонного звонка, о котором ты явно мне солгала?

– Солгала – это громко сказано, Нора, – говорит она своим излюбленным тоном «никакой тебе машины».

– Ох, прости, и какое же слово мне стоит употребить?

И в эту самую минуту, без каких-либо слов, пожилая пара забирает свои сумки и покидает купе, одарив нас на прощание убийственным взглядом.

Я тут же отсаживаюсь, чтобы физически быть как можно дальше от Элис Паркер. Безусловно, мы превратились в тех самых тупых американцев, которые не могут даже на поезде проехать, не испортив настроение себе и окружающим. Тут либо побеждай, либо сиди дома.

Дорогая Лена!

Бельгия – это полная катастрофа. Все идет, как в каком-то дешевом ситкоме о семейном Дне благодарения. Бельгию уже можно поставить в один ряд с обуглившейся индейкой и случайно угодившими в начинку бриллиантовыми сережками. Не беда, что я отдала за круассаны семнадцать с половиной миллионов фунтов. К счастью, я потеряю еще больше фунтов в Англии. (Потому что это деньги! Ты улавливаешь? Уже скучаешь по моему чувству юмора?)

Пишу тебе из гостиницы, которую мы наконец-то нашли после того, как сели не на тот трамвай, по случайности не оплатили поездку и вышли на остановке в полутора часах ходьбы от отеля. Представляешь, у них в трамваях даже не указано, куда вставлять билет! Двери сами автоматически открываются и закрываются, а люди просто входят и выходят. А еще все автоматы по продаже билетов полностью на французском языке.

Всю дорогу до отеля, оказавшегося ссохшимся серым зданием на берегу самой грязной в мире реки, мы с мамой препирались. Из окна у меня виден пластиковый стул, висящий на телефонной линии передачи. До центра города еще не добрались, но мое первое впечатление о Брюсселе – серый, грязный, промозглый и излучающий пассивную агрессию. Единственное, что меня утешает, – это завтрашняя обещанная поездка в Гент, где расположен запрестольный образ, после которого, как говорят, меняется жизнь. То, что надо, потому что именно сейчас я бы предпочла, чтобы моя жизнь изменилась.

Я приехала сюда с одной целью: почувствовать себя независимой, – но теперь еще сильнее ощущаю себя ребенком. И вдобавок ко всему я не знаю французского, так что мама – единственный человек, с кем можно поговорить, если я вообще этого захочу. Если бы я путешествовала одна, то остановилась бы в хостеле с кем-нибудь моего возраста. Мы бы общались, устраивали походы по кабакам и стали друзьями на века. Обычно таких друзей показывают в рекламе пива или тампонов, они бегают по пляжу в бикини и танцуют всю ночь напролет у костра.

А вместо этого я сижу в отеле да хожу на задних лапках перед Элис Паркер.

Прости, что веду себя как депрессивный нытик. На самом деле у меня здесь получились очень хорошие рисунки, и мне не терпится отправиться в Ирландию. Надеюсь, у тебя все хорошо и с Ником вы по-прежнему ладите. Передавай привет своим сестренкам и скажи им, чтобы не смотрели «Фокус-покус», пока я не вернулась и мы не собрались вместе с тобой и всем кланом Пейсонов.

Люблю, люблю, люблю, Нора * * *

Утром я просыпаюсь рано, надеясь, что какое-то время побуду одна. Но мама уже зашнуровывает свои серые кроссовки – «Найки Я Типичный Турист».

– Какие на сегодня планы, Стэн? – произносит она с такой энергичностью, которую не ожидаешь услышать до десяти утра и нескольких чашек очень крепкого кофе.

Она явно пытается таким образом «подставить другую щеку» после нашего вчерашнего спора по пути сюда, на поезде и такси.

– Собираюсь побывать в центре города и выполнить дедушкино задание.

– Отлично! – восклицает она с явно напускным энтузиазмом. – Тогда давай пройдемся вместе. Я зайду в кое-какие магазины шоколада и куплю тебе вафлю, когда ты освободишься.