– А как же… то есть разве тебе не нужно обратно на работу?

Ее лицо мрачнеет – она явно недовольна моей реакцией.

– Я уже договорилась с ними. Все нормально.

– Ты… уже с ними договорилась.

Больше я ничего не говорю и иду к дому. Как она так может? Манипулировать людьми и ситуацией, чтобы все оборачивалось в ее пользу? Мое путешествие превратилось в ее отпуск самопомощи, послеразводную терапию, личное «Ешь, молись, люби».

И я смеюсь. Это все, на что я сейчас способна. Смеюсь горько, в голос, гогочу, как диснеевский злодей, и, швырнув на землю корзину, которая тут же катится по склону, словно глупый ребенок из детского стишка, разворачиваюсь.

– Ты серьезно? – говорю я. – Значит, ты просто задержишься. Просто задержишься. – Я повторяюсь, потому что в моем мозгу будто пластинку заело, и теперь одни и те же мысли снова и снова вращаются по кругу. – Ты вообще понимаешь, что делаешь? Ты вертишь мною как хочешь. Опять.

– Нора, ты раздуваешь из мухи слона.

– Я НИЧЕГО НЕ РАЗДУВАЮ! – уже кричу я. – Сначала ты приехала сюда, а теперь еще хочешь задержаться… и меня это должно устраивать? Будь ты на моем месте, тебя бы тоже это устроило?

Пасущаяся на соседнем поле корова, явно напуганная моим криком, вскидывает голову.

– Я думала, у нас все начало налаживаться, – слишком спокойно произносит мама. – Думала, мы нашли взаимопонимание.

– Дедушкино путешествие – это отдельная история. Но в программу я записалась сама и нахожусь здесь для того, чтобы работать. – Я готова разрыдаться. – Мне очень-очень нужно сосредоточиться, и я не могу сейчас… переживать или отвлекаться на кого-то. А ты даже не поддерживаешь меня!

Она замирает и, к моему удивлению, берет меня за обе руки.

– Обещаю, я не встану на пути твоего творчества. Я знаю, что в ОМХД тебе нужно работать, и не буду тебе мешать. Просто так здорово уехать из Эванстона, отдохнуть. Я не помню, когда в последний раз ездила в отпуск! Знаю, Нора, тебе это нужно, но и мне – тоже.

Она бросает на меня умоляющий, полный надежды взгляд, и я понимаю, что попала.

– Только обещай мне, что не будешь… меня отвлекать. Мне действительно очень нужно сосредоточиться на своем творчестве.

– Обещаю. Ты меня даже не заметишь.

Заскучавшая от нашей перепалки корова возвращается к своему прежнему занятию и продолжает жевать. Теперь нас окружают лишь раскаты грома вдали да шуршание травы под ногами. Мама подбирает корзину. Пока мы спускаемся с холма, воздух становится гуще – наверное, от невысказанных слов, – и я больше не ощущаю запахов мульчи и океана.

Глава 18

КАК ВЫЯСНЯЕТСЯ, в Оме есть и другие студии: А, Б, В и Г. Они раскиданы вдоль грунтовой дороги, а между ними располагается множество пустых участков земли, где в солнечные дни у дальних заборов можно увидеть разлегшихся коров.

Понедельник, среду и пятницу мы ввосьмером проводим с Айне в студии Б, работаем за одним длинным деревянным столом, почему-то напоминающим о «Тайной вечере». Это мое самое любимое время дня: комната заполняется опьяняющими запахами акриловой краски, а Айне врубает тяжелый металл, явно не на английском языке.

Всю неделю мы работаем над натюрмортами. Айне расставляет на столе чаши с фруктами, черепа, винные бутылки, развешивает свитера и просит нас рисовать именно то, что «взывает» к нам. Девочка из Австралии, Тесс, говорила, что ходят слухи, будто в последнюю неделю мы будем работать с живыми моделями, но никто из нас не стал уточнять у Мейви, правда это или нет.

Айне может поправить тебя – сказать, чтобы ты добавил больше теней или глубины, – а может сама сделать несколько мазков на холсте, которые значительно улучшат всю картину. И ни один из нас не уходил после ее занятий с плохими мыслями о своих работах.

А вот настоящим академизмом мы занимаемся на уроках Деклана по вторникам и четвергам. В отличие от Айне, которая уделяет внимание практике и экспериментам, Деклан учит нас теоретическим основам искусства по презентациям в «Пауэр Пойнт». Только его занятия проходят не в студиях; напротив, мы встречаемся в подвале их дома, где обустроена импровизированная классная комната и установлен проектор.

Для меня удивительно, что эти двое вообще поженились. Я уже привыкла к страшным вторникам и четвергам, когда мы спускаемся в мрачное логово, куда с трудом проникает уличный свет, и весь день сидим на неудобных стульях. Первую половину занятия составляет лекция. При помощи настоящей классной доски Деклан обучает нас линейным формам и истории определенных художественных направлений. После обеда мы достаем свои скетчбуки и отрабатываем упражнения, которые он нам дает.

– Повторение тренирует ваши мышцы! Все творчество преимущественно построено на том, что умеют делать ваши руки, а не голова!

* * *

Однако сегодня мы проводим день не в компании загадочной парочки ирландских светил искусства. Впервые за все это время нам сказали прийти в студию Г. К моему удивлению, та оборудована восемью огромными круглыми станками для скульптуры, выстроившимися в два аккуратных ряда, словно сироты из книг Мэделин.

– Привет! – доносится голос из глубины студии.

Мы видим девушку в майке, с двумя длинными хвостиками, взваливающую кусок глины на свой станок. У нее такие мускулистые руки, словно она готовится сниматься в новом экшн-триллере с Мэттом Дэймоном. А уши кажутся практически металлическими от обилия пирсинга. Как столько вообще уместилось на таком небольшом участке тела?

– Меня зовут Бекка, – представляется она. – И я буду обучать вас скульптуре. – Она вытирает рукой лоб и оставляет на коже след серо-зеленый глины. – Правило номер один: не бойтесь испачкаться.

Тут один из парней, Роджер, направляется к огромной глиняной куче, лежащей на станке Бекки. У него на лице вечно играет ухмылка, а закручивающийся на лбу локон делает его похожим на Кларка Кента. Если бы Роджер снимался в кино, то играл бы симпатичного ученика частной школы, который носит свитера пастельных оттенков.

Роджер отщипывает кусок глины, но Бекка бьет его по запястью.

– Правило номер два, – говорит она, – нельзя начинать работу с глиной без знания основ.

Роджер потирает ушибленную руку, словно та до сих пор болит, и ныряет обратно в строй.

– Да перестань, – бросает Бекка. – Не так уж и больно.

У нее сильный акцент, похожий на австралийский, но я не уверена. Сама же Бекка называет себя новозеландкой, что не слишком проясняет ситуацию. Я лишь удивляюсь тому, что женщина, не намного старше меня, может преподавать в любом уголке мира и бить по рукам всяких кретинов, только потому что она крута.

Как выясняется позже, основ нужно знать очень много. Бекка приносит небольшие модели знаменитых римских скульптур и демонстрирует на проекторе работы мировых скульпторов, поясняя название каждой до тех пор, пока мы не научились с закрытыми глазами отличать Родена от Бернини.

– Заметьте, как в один миг меняется скульптура Бернини, если вы смотрите на нее с разных сторон, – рассказывает Бекка, проецируя на стену изображение.

Скульптура изображает Аполлона, греческого бога света и покровителя искусств, который тянется за нимфой Дафной, явно того не желающей. Одна его нога застыла в воздухе, рука лежит на талии девушки. Аполлон догоняет ее. Дафна в страхе оглядывается, ее глаза полны тревоги, а рот приоткрыт в безмолвном крике. Часть ее тела уже обращается в дерево – последняя надежда спастись от преследователя-насильника.

Бекка щелкает пультом, и перед нами крупным планом предстают пальцы Дафны – удлиняясь, они превращаются в тонкие ветви лавра.

Щелчок. И мы уже видим покрывающиеся корой ноги Дафны.

– Нам кажется, что скульптура статична, – продолжает Бекка. – Но в передаче художником движения кроется глубинный смысл. Здесь есть история: напряжение, ожидание и, наконец, развязка.

В качестве наглядного примера она использует крошечную модель.

– Если мы посмотрим на скульптуру сзади, то увидим, что Аполлон преследует девушку. Пойдем против часовой стрелки, – говорит она, вращая статуэтку, – и увидим Дафну, на лице которой застыл ужас, отчаяние. Наконец когда мы посмотрим прямо, нам откроется завершение этой истории: Дафна превращается в дерево. В одной-единственной скульптуре заключено событие в трех действиях.

В конце этой мини-лекции мне хочется похлопать. Никогда раньше, даже отдаленно, меня не интересовали скульптуры. В последний раз я что-то лепила еще в начальной школе, мы делали небольшие чаши: раскатывая глину в колбаски и потом закручивая их. Но это же… совсем другое.

Когда мы уже доказали Бекке (которая, как я все-таки узнала, действительно родом из Новой Зеландии), что в достаточной мере разобрались в основах, нам разрешают приступить к глине.

– Сегодня мы будем лепить только чаши, – предупреждает нас Бекка и пристально смотрит на Тесс, которая успела за четырнадцать секунд, пока ее никто не видит, построить из глины что-то похожее на фигуру человека.

Тесс закатывает глаза.

– Я начала делать чаши еще в четыре года, – произносит она с сильным сиднейским акцентом.

Я ожидаю, что за такое неуважение к учителю Бекка накажет ее, но та лишь щелкает по глиняной фигурке, которая рассыпается кучкой, и парирует:

– А я пререкаюсь с австралийцами еще дольше.

Они начинают смеяться.

Больше всего в занятии с Беккой мне нравится то, что не имеет значения, насколько ужасно у тебя получается – потому что нет однозначного мнения. Моя чаша выходит удлиненной и слегка асимметричной, но все равной красивой.