– Мне нравится.

– Я могу с тобой поделиться, – говорит Каллум. – Теперь это и твое место.

– Это очень щедрое предложение, Каллум Кэссиди.

– Мы, супергерои, – вообще щедрые ребята. Всегда призываем к человечности, всеобщему благу и все такое.

Я поднимаю с влажной травы свой рюкзак и устраиваю его на коленях.

– Ну-ка, что у тебя там? – интересуется Каллум, заглядывая внутрь. – Альбом – ну, это классика, – карандаши, солнечные очки, смятый чек из «Старбакса» в Бельгии… Кстати, а почему из всех мест ты выбрала Бельгию?

– Честно говоря, – смеюсь я, – понятия не имею. Мой дедушка этого захотел. Да и звучало круто.

– Бельгия – это же какое-то недоразумение.

– Знаю.

– Ладно, – продолжает Каллум. – Не будем отвлекаться! Что тут еще… Гигиеническая помада, очень практично. И…

Он извлекает вторую книгу из трилогии «Категории» – «Преданная кровь». Я брала ее с собой в поездку на случай, если мне захочется перечитать что-то легкое.

– Вообще-то я ее уже читала. Всю серию. Должно быть, просто осталась в сумке.

Теперь он считает меня тупой из-за того, что я читаю такие книги? Наверное, стоило взять «Гордость и предубеждение», «Улисса» или «Радугу земного тяготения».

Каллум крутит книгу в руках. Кажется, он вообще не может усидеть спокойно, ничего при этом не делая.

– Хорошая? – Тут же он принимается читать вслух описание с оборота книги: – Валентина Невервудс никогда не считала себя особенной. До тех пор, пока Испытание не показало, что она единственная, кто может спасти Общество от зловещих сил правительства Цитадели. Вместе с другом детства Эрмиасом, с мрачным и таинственным Антемом… – На этом месте он поворачивается ко мне. – Я уже запутался.

– Короче, события происходят в мрачном будущем. Все подростки, живущие в Колонии, в шестнадцать лет проходят Испытание, которое определяет их дальнейшую судьбу. А поскольку Вэл проходила его в последнем списке, ее результаты оказались подтасованы. Потом она узнала, что заправляющая всем этим Цитадель обманывает людей. И теперь она борется с системой.

– То есть… это что-то вроде «Голодных игр».

– Да, но не совсем. – Я немного сбита с толку. – Хотя вообще мне кажется, большинство этих историй чем-то похожи. А на самом деле все они об одном – о взрослении.

– Что ты имеешь в виду? – Каллум щелкает костяшками пальцев и заглядывает мне в глаза, словно действительно хочет услышать ответ.

– Я имею в виду… что было бы здорово, если бы, пройдя такое Испытание, ты мог найти свое место. Если бы кто-то мог оценить каждую мысль в твоей голове, твой опыт, твои навыки и указать потом: «ВОТ ОНО». Вот то, чем ты должен заниматься. Вот то, что сделает тебя счастливым. Вот кто ты есть.

– Но только никто не знает, кто он есть.

– Согласна. Однако, прочитав достаточно подобных книг, все равно можно утверждать: я гриффиндорец, или Бесстрашный, или, как в «Категориях», Ученый и Ремесленник. В этой серии книг мне бы в шестнадцать лет сказали, суждено ли мне быть художником. Если нет, то я и не стала бы тратить на это свое время.

– А разве не интереснее делать то, что тебе нравится, а потом смотреть, что из этого выйдет?

– У тебя какой-то оптимистичный взгляд на жизнь, – говорю я.

Каллум седлает скамью и оказывается ко мне лицом.

– Но ведь жить так гораздо лучше. Ты сама выбираешь, кем хочешь быть. Тебе не нужно родиться с какими-то особенными способностями или иметь чье-то разрешение. Если хочешь быть художником, просто постарайся и стань им!

– У тебя все так просто. Ну а кем хочешь быть ты?

– Не знаю, – отвечает он и перекидывает ноги на другую сторону скамьи. – Я вроде бы хочу поступить на международное право. Уехать из Ирландии.

– Ты подаешь заявления не только в ирландские колледжи?

– Э-э, да. Ты же сейчас про университеты, да? На Оксфорд шансы малы, так что я еще подал в Тринити-колледж и Университетский колледж Дублина, а также в Уэслианский и Брауновский университеты в Штатах.

– Да ладно! Я подаю в ШДРА – Школу дизайна Род-Айленда. Она прямо по соседству с Университетом Брауна.

– Ха! А я даже не знал, что там есть художественный вуз! Почему именно туда?

– Ну, это одно из лучших учебных заведений для художников в стране. А почему из всех американских колледжей – университетов – ты выбрал именно Брауновский?

– Просто я влюблен в Эмму Уотсон и думал, что она все-таки появится на некоторых встречах выпускников.

Я легонько шлепаю его по руке.

– Ладно, это же великий университет! Входит в Лигу плюща[13], верно? А еще там тебя не заставляют сразу же выбирать, чем ты хочешь заниматься.


– Вообще-то все колледжи не заставляют тебя выбирать сразу.

– А в Соединенном Королевстве все наоборот! Ты поступаешь на какую-то программу и остаешься привязан к ней. Например, ты хочешь быть врачом, в восемнадцать лет подаешь заявку, и тебя зачисляют.

– Но в восемнадцать лет никто не знает точно, чем он хочет заниматься! Это же несправедливо! Люди постоянно меняют свои решения. Как можно узнать, что тебе подходит, еще до поступления в колледж?

– Видимо, поэтому… – Он сверяется с обложкой книги. – Мисс Валентина Невервудс борется с Обществом.

– Она борется с Цитаделью. В Обществе они живут.

– Теперь я понимаю, почему тебе так нравятся эти книги.

– И почему же?

– Она – в Обществе, ты – в Оме…

– Что ты имеешь в виду? – недоумеваю я.

Он хочет сказать, что Ом превращается в поле смертельных схваток за звание любимчика Айне и Деклана?

Каллум, выразительно округлив глаза, ждет, когда до меня дойдет смысл сказанного.

– Ну как же? – наконец поясняет он. – ОБЩЕСТВО молодых художников графства Донегол. Тебя сюда приняли. Ты – художник. Это и есть твое Испытание.

Мой смех разносится по всему кладбищу. Где-то злобно вскрикивает летучая мышь или ястреб.

– К счастью, оно устраивается не каким-то там диктатором.

– Вот уж не знаю… – с улыбкой замечает Каллум. – Мейви мне тут рассказывала про Деклана не самые приятные истории…

– Мне так повезло, что я оказалась тут, – не задумываясь, выдаю я.

– Что значит повезло? – удивляется Каллум. – Ты действительно талантлива. Ты же попала сюда, верно? А это непросто. Каждый год они отказывают сотням людей.

Ощущая ком в горле, я раздумываю: стоит ли говорить ему, кто мой дедушка? И стоит ли делиться догадками, что в программу легче попасть, если находишься в родстве с настоящим сокровищем мира искусства?

Вслух я всего этого не произношу. А просто забираю у Каллума сумку и начинаю в ней рыться.

– А что там у тебя? – кокетливо спрашиваю я, строя из себя Кейт Хадсон в какой-нибудь романтической комедии.

– Вот! – Каллум встает и изящным жестом фокусника извлекает огромное покрывало и горсть шоколадных батончиков. – Я подготовился.

Он расстилает покрывало на земле и подзывает меня к себе.

Я читаю названия батончиков.

– «Виспа»? «Тоффи Крисп»? «Кранчи»? «Дэйри Милк»?

– У вас в Штатах нет «Дэйри Милк»? Его же делает «Кэдбери»!

Я выбираю батончик «Виспы» и откусываю кусочек. У нас точно нет таких – тонкие полоски пористого тягучего шоколада просто тают во рту.

– Наверное, у нас есть «Кэдбери», просто моя мама не из тех, кто покупает сладости. Только на Хэллоуин она раздает «Золотых рыбок».

Каллум выпрямляется:

– Золотых рыбок?

Проходит какое-то время, прежде чем меня осеняет. Я начинаю хохотать, не заботясь о том, что у меня может появиться двойной подбородок или я зафыркаю как пьяная корова.

– «Золотые рыбки». Это крекеры. У нас в Америке продаются маленькие печеньки в форме рыбок.

– Я бы предпочел, – говорит Каллум, – чтобы вы раздавали домашних рыбок.

Некоторое время мы сидим молча и любуемся тем, как небо из серо-голубого становится серым, а потом окрашивается в чернильно-синий цвет. На надгробия ложится лунный свет, оставляет блики на траве. После шоколада мою голову окутывает легкий туман. Мозг словно заполнен белым шумом старого телевизора.

– Уже поздно, – наконец произношу я.

Мы лежим на земле. Его голова у меня на плече, он обнимает меня одной рукой за талию. Я проверяю телефон – 2:14.

– Мы всю ночь проведем на кладбище? Тогда где истории про привидений?

– М-м-м-х-м-м-м, – мычит мне на ухо Каллум.

– Мне пора возвращаться.

Я не уверена, что произношу эти слова вслух. Может, я просто думаю о том, чтобы их сказать.

Мои веки тяжелеют. Каллум такой теплый, от него пахнет травой и краской. И я засыпаю, подложив его руку себе под голову.

* * *

– Мамочка, они шевелятся!

Я со стоном просыпаюсь. Не сразу понимаю, где я, почему солнце такое яркое, а у меня болит плечо. И в эту минуту снова вскрикивает маленький мальчик:

– Мама, мамочка, они шевелятся!

Я шире открываю глаза и вижу ребенка, топающего к своей маме. Через каждые несколько шагов он бросает на нас с Каллумом испуганные взгляды.

– Доброе утро, – бормочет Каллум, переворачиваясь на спину.

– Мы уснули, – осоловело говорю я. А потом вспоминаю, что по утрам у меня пахнет изо рта, и стараюсь чуть отклонить голову от лица Каллума. – Боже мой. – Я с трудом поднимаюсь на ноги и хватаю свою сумку. – Мы уснули.

– Да, да, уснули, – отзывается Каллум и снова закрывает глаза.