Тогда я сосредотачиваюсь на том, чтобы придать своему лицу самый задумчивый вид. Движения карандаша – вот всё, что меня сейчас интересует. Закусываю губу. Если он посмотрит на меня, то увидит сексуальную решительную художницу, слишком увлеченную своим потрясающим скетчем, чтобы отрываться.

Пожалуйста, пусть он сядет рядом со мной. Пожалуйста, пусть он увидит мой скетчбук и решит, что мои работы идеально подойдут на обложку его альбома. Пусть он будет без пяти минут знаменитым музыкантом. И пусть мы вместе будем гулять по улочкам Парижа, обсуждая творчество. «Ничего себе, – тихо скажет он, когда мы устроимся в кафе, и сделает глоток эспрессо, наблюдая за тем, как я рисую. – Да ты… это потрясающе». Конечно, он скажет это по-французски, потому что свободно изъясняется на нем.

А когда мы вместе пойдем получать «Грэмми», папарацци будут шептаться: «Девушка рядом с ним – та самая, что придумала культовый дизайн для обложки его альбома. Кто бы подумал, что они познакомились в самолете по дороге в Париж?»

* * *

Оказавшись на борту самолета, я укладываю свой экономичный (двадцатидюймовый!) чемодан на багажную полку над головой. Устраиваю на коленях книгу и наблюдаю за пассажирами, пробирающимися между проходов вяло, как зомби в одном из фильмов Джорджа Ромеро. Мама уже уселась в двух рядах впереди, ее голову поддерживает синяя подушка-воротник.

Одно из мест в моем ряду занял какой-то суровый бизнесмен с ноутбуком на вид 1987 года, но, к счастью, сиденье у окна остается свободным. Я с облегчением выдыхаю, когда четыре девчонки в уггах усаживаются спереди, а парочка из «Макдоналдса» исчезает на своих местах в другой части самолета. Поток пассажиров редеет, и я замечаю, что тот парень – моя судьба и творческий партнер – пробирается к моему ряду. Может, если долго на него смотреть, он почувствует мой взгляд и посмотрит в глаза?

Ему остается пять рядов.

Он точно сядет рядом со мной.

Четыре ряда.

Наконец-то один из моих выдуманных сценариев осуществится.

Три ряда.

Ладно, надо почитать. Я же не могу на него смотреть, пока он будет садиться?

Раскрываю на коленях книгу и заставляю себя сосредоточиться на словах. Всю мою кожу покалывает от волнения, я готова услышать его голос: «Простите, мое место у окна».

Читаю одно предложение, перечитываю его еще раз и еще. Проходит тридцать секунд, и я понимаю, что уже как-то долго. Пока я решаю, стоит ли поднять голову, тишину нарушает женский голос:

– Вот здесь.

И нам с бизнесменом приходится встать, чтобы пропустить ее. Стоя в проходе, я вижу, что парень с гитарой, клевыми татуировками и красивыми глазами занимает место рядом с моей мамой.

Ну да, конечно.

Весь полет я, пребывая в неудобном положении, периодически проваливаюсь в сон. В какой-то момент, кажется, меня приходит проведать мама, но я не открываю глаза. Успеваю прочесть половину главы «Человека-невидимки» – наше задание на лето по английской литературе, – но из прочитанного почти ничего не помню, только то, что в каком-то месте сделала себе мысленную пометку нарисовать одну из сцен для «Офелии в раю», но теперь уже не забыла какую.

Когда капитан (с невообразимым акцентом) объявляет, что бортпроводникам нужно приготовиться к посадке, я уже не соображаю, сколько мы летим: десять минут или десять часов. Металлическая труба с мерцающими тусклыми лампочками и гудение наушников, доносящееся со всех сторон, сливаются в одно целое.

В салоне вспыхивает свет, и бизнесмен, подняв голову из неудобного положения, смотрит на меня так, будто это я виновата в том, что завтра у него будет болеть шея.

Мама ждет меня снаружи, у дверей самолета. Выглядит она не такой сонной, как я. Она спрашивает: «Как прошел полет?», а я отвечаю: «Нормально». Потом спрашиваю у нее то же самое, она также отвечает: «Нормально». Отличная беседа, я считаю.

– Рядом сидел кто-нибудь интересный? – спрашиваю я. Может, она познакомилась с тем парнем и теперь мы встретимся в Париже.

– Я не заметила, – отвечает она.

– Можно мне выпить кофе или съесть маффин? – говорю я, осознавая, насколько проголодалась, когда мне на глаза впервые в аэропорту попадается «Старбакс».

– Мы же в аэропорту, – даже не глядя на меня, отвечает мама и направляется к выходу. Подошвы ее обуви при ходьбе щелкают по линолеуму. Уверена, именно такой походкой она и запугивает клиентов в своем офисе. – К тому же зачем тебе в Париже «Старбакс»? Мы скоро будем в отеле. Я посмотрела адрес, и там в квартале полно кондитерских.

Слово «кондитерские» она произносит словно напыщенный первокурсник колледжа, проучившийся полгода за рубежом и теперь вернувшийся домой во Францию.

– Но я хочу есть сейчас.

Если бы я путешествовала одна, то могла бы есть, что захочу и где захочу, а не выслушивать ее снобистские речи по поводу маффинов в аэропорту.

Мама с преувеличенным раздражением вздыхает и лезет в карман, откуда извлекает открытый пакетик сырого миндаля.

– Держи. Вот почему такие вещи надо планировать заранее.

Как бы голодна я ни была, но менее аппетитной еды, чем миндаль из маминого кармана, не могу представить.

– Спасибо, – бормочу я, и пакетик перекочевывает в мой карман.

А после, благодаря тому, что мама так и не поняла, насколько проще взять в Европу ручную кладь, вместо того чтобы регистрировать багаж, мы какое-то время таскаемся вдоль багажной ленты, словно зомби-версии девочек из книги «Мадлен». Вот еще одно препятствие на пути к нормальной еде.

– Почему бы тебе не поймать нам такси? – говорит мама, снимая чемодан с багажной карусели. – Мне нужно сделать несколько звонков.

– По работе?

– Нет, не по работе, – огрызается она. – Просто нужно кое-что забронировать для поездки.

В этот миг я что-то ощущаю в ней – что-то неуловимое и острое, подобно осколку, засевшему глубоко под кожей.

– Тебе не нужно никому звонить по работе? – не унимаюсь я.

– Нет, – отвечает она, заинтересованно оценивая чистоту своих ногтей. – Не нужно.

Значит, мама внезапно решает взять отпуск на несколько недель и отправиться со мной через океан? И ей даже не нужно никому позвонить или отправить письмо по электронной почте? У меня в душе снова зарождается смутное подозрение. Она наверняка сообщила об этой поездке на работе еще за месяц. Неужели она все спланировала заранее?

Всю дорогу в такси, петляющем по темным парижским улицам, которые не спят даже ночью, я не перестаю об этом думать. Мама на хорошем французском языке доходчиво и неторопливо разъяснила таксисту, куда нам ехать.

К тому времени, как мы прибываем на место, в лобби отеля уже никого нет, кроме одинокого сонного консьержа-подростка. Взяв у мамы кредитную карту, он протягивает нам огромный медный ключ. Ресторана здесь тоже не оказывается, так что мне ничего не остается, как достать из кармана орехи и с несчастным видом их съесть. На вкус они напоминают смесь опилок и грусти.

Завтра я увижу город, предметы искусства и совершенно новый для меня континент, ради которого мне пришлось пересечь океан. Завтра я посещу места, которые знала только по фотографиям, и буду есть выпечку, похожую на шелк. Завтра у меня не будет так шелушиться кожа, а глаза перестанут слезиться.

Но сегодня я откопаю в вещах свою зубную щетку и заползу в кровать под тяжелое гладкое одеяло. И постараюсь поскорее уснуть, чтобы этот день наконец-то закончился.

Глава 6

В СВЕТЕ УЛИЧНОГО ФОНАРЯ и сквозь мрачную пелену усталости комната показалась мне затхлой и старомодной. Но теперь, в утренних лучах солнца, она обретает новые краски. Мягкие текстильные обои желтого цвета дополняют кресло в углу, обитое той же тканью, и подушки, от досады сброшенные вчера с кровати. Сейчас весь номер будто представляет собой картину Поля Сезанна – широкие мазки в цветах восходящего солнца повторяют узоры на ткани.

Мама уже не спит и занимается тем, что зашнуровывает кроссовки.

– Прости за вчерашнее, – говорит она, когда я выхожу из ванной после душа (и опробованного фарфорового биде).

– Все нормально, – отвечаю я.

Так, что бы мне сегодня надеть? Лена что-то там говорила о юбках. А я взяла шарф? Надеюсь, я его не забыла.

Мама откашливается и тем самым нарушает поток моих мыслей.

– Мне бы хотелось показать тебе тот Париж, который я помню. Я же училась здесь! Ты знала об этом? – Она будто произносит заготовленную речь.

Я гляжу на свой альбом и набор акварели.

– Вообще-то я планировала сегодня сходить в музей Делакруа…

– Мы туда тоже сходим! Но после. Давай позавтракаем, заскочим в пару магазинчиков. Я отведу тебя в пекарню, куда ходила каждый день во времена учебы в колледже. А потом в музей Делакруа, идет?

Идея позавтракать и посетить пекарню звучит неплохо. А раз уж потом мы отправимся в музей, ничего страшного не случится, если я соблазнюсь круассаном и доверюсь гиду, знающему Париж лучше меня, – даже если она не была здесь двадцать пять лет. Честно говоря, я буду согласна практически на что угодно, если сначала мне предложат круассан.

– Идет.

* * *

Не думала, что буду чувствовать себя гораздо счастливее, сидя напротив мамы в кондитерской Ladurée и попивая горячий шоколад. Он такой густой, что напоминает мне тот, который растапливают для фондю. Даже не припомню, чтобы пила что-то настолько вкусное. Уверена, если туда опустить ложку, она будет стоять. Официант подал нам шоколад в серебряных горшочках, отчего я почувствовала себя Марией-Антуанеттой. Во времена ее раннего правления, до нападения перепуганных крестьян на Версаль. Горячий шоколад в Ladurée – истинное воплощение образа австрийской принцессы из одноименного фильма Софии Копполы, чья жизнь до французской революции утопала в роскоши и вседозволенности. Оно и понятно, без головы было бы затруднительно пить.