— Я совершенно спокойна… Как монумент на твоей несостоявшейся могиле. Пожалуйста, дальше.

— В госпитале, слава Богу, были и другие врачи. № И после того, как всем было объявлено, что я скончался, меня вытащили из морга и… с того света. А что началось дальше, ты просто не поверишь…

Видишь ли, этот придурок, который констатировал мою смерть, оказался сыном одной важной персоны. Очень важной. И этой персоне ужасно не хотелось, чтобы слухи о врачебных способностях его отпрыска достигли ушей общественности. Ты и представить себе не можешь, какие деньги он мне сулил, чтобы я немедленно уехал, оставшись в Беатензее в статусе покойника.

— И ты взял у него деньги?!

— Не спеши. Я отказался от крупной суммы. И тогда он предложил очень крупную сумму. Он и не предполагал, что я уже успел обдумать свое положение и кое-что понять. В частности, я понял, что статус покойника меня вполне устраивает. Лучшего в моем положении и придумать было нельзя!

— И ты стал покойником и одновременно очень, — Жаклин ехидно выделила это слово, — богатым человеком.

— Да.

— Что ж, понятно…

— Жаклин, я не мог и подумать, что ты будешь так тяжело переживать мою смерть. Разве ты сама уверена, что если бы я не… умер, ты не захотела бы расстаться со мной, скажем, через месяц?

Жаклин заскрипела зубами и отвернулась к окну. Потом она взяла себя в руки. И повернула лицо к Дюбуа.

— Я уверена, что не захотела бы расстаться с тобой, — холодно сказала она. — Я не смогла бы лишить своего сына общения с отцом.

Дюбуа вцепился в подлокотник кресла.

— К-какого сына? — прошептал он, пытаясь унять дрожание подбородка.

— Моего сына. И твоего тоже.

Повисла пауза. Дюбуа помотал головой, словно воротник рубашки стал ему внезапно тесен.

— Ч-черт, что же ты молчала раньше?

— А разве ты спросил меня, как я жила все это время… без тебя?

Он беспомощно улыбнулся:

— Я просто не успел… Но что же будет теперь?

— Я не знаю, Жан… Я пока ничего не знаю. Но скажи мне, ради Бога, от кого ты скрываешься?

— Я не знаю имен. Но, похоже, они устроили на меня… настоящую королевскую охоту.

— Что им нужно?

— Им нужен ключ к моей методике. Который есть и у тебя. Но они, слава Богу, об этом не догадываются.

— Но я об этом тоже впервые слышу!

— Ты даже не пыталась прочесть мои дискеты?

Жаклин взглянула на него исподлобья:

— Откровенно говоря, мне просто было не до этого. А слухи о любопытстве женщин весьма преувеличены. Хотя в последнее время я и намеревалась серьезно заняться твоими дисками.

— Почему — в последнее время?

— Потому что именно в последнее время я начала подозревать тебя в причастности к одному странному преступлению. Но поскольку ты был… мертв, мои подозрения были направлены в мир потусторонний и не касались каких бы то ни было юрисдикций. Но теперь ситуация изменилась…

— Черт, Жаклин…

— И это все, что ты можешь сказать?

20

Небо было почти сплошь затянуто тучами, дул прохладный ветер, но Алкмар казался теплым и солнечным — из-за огромных ярко-желтых голов и головок великолепного голландского сыра, изображения которых были буквально везде. Пятница была традиционным днем сырного аукциона в Алкмаре, и этому не могло помешать никакое ненастье.

Жаклин и Дюбуа вышли из автобуса прямо на площади и сразу окунулись в круговорот и гомон этого чудесного голландского праздника.

— Здорово, что ты решил сюда поехать! — сказала Жаклин. На какое-то мгновение ей удалось почувствовать себя праздной беззаботной туристкой, и эго было великолепное ощущение!

Улыбаясь, она посмотрела на Дюбуа.

Но он не улыбнулся в ответ. Он взял ее за руку и посмотрел ей прямо в глаза. Она вспомнила этот его взгляд там, на набережной, и улыбка медленно сползла с ее лица.

— На кого он похож? — тихо спросил он. Жаклин пожала плечами:

— Он еще очень маленький… Но некоторые повадки, кажется, твои. А уж самоуверенность — точно твоя. Он такой самостоятельный…

— Как ты… — пробормотал Дюбуа.

— Наверное… Видишь ли… Мне пришлось оставить медальон с его портретом… Потом я покажу его тебе. Ну что, пройдемся по городу? Или отправимся прямо в Сырный дворец, на рыночную площадь?

— Как хочешь.

— Тогда пойдем все-таки на площадь.

21

Питер Хавелаар отключил индикатор, сунул приемник во внутренний карман куртки и нахмурился. Что они так долго делают на этой чертовой голубятне? Если бы они хотели развлечься, ничто не мешало бы им проделать это в квартире. Впрочем, девка немного не в себе, может, ее возбуждает пребывание в экзотических местах типа старой голубятни.

Он не мог прослушивать ее разговоры, заглушка у нее была классная, а в квартиру так и вообще ничего не проникало, но прослеживать ее движение вне дома аппаратура, которой его снабдили, позволяла. Но красная точка на миниатюрном мониторе вот уже полтора часа как застыла на месте. И это все больше и больше на нравилось Хавелаару. Он позвонил Андреасу и доложил о своих сомнениях. Тот заржал в трубку, но посоветовал проверить состояние «голубков». Может, они там вообще отрубились. Или старикашка пришил ее и свалил незамеченным. Хавелаара бросило в пот. Он почему-то был уверен в своей технике, но о вариантах, предложенных Андреасом, не подумал. А ведь если что-то случилось, он может считать себя уволенным из конторы…

Он осторожно ступил на лестницу запасного хода и стал бесшумно подниматься. Ни одна ступенька не скрипнула под его тренированными ногами. Питер без труда открыл замок чердака, резко, чтобы не скрипнула, распахнул дверь и прислушался. Кроме равномерного воркования и хлопанья крыльев, он ничего не услышал. Он шагнул на чердак и осмотрелся. Никаких признаков чьего бы то ни было присутствия здесь не наблюдалось. Он заметался среди клеток, поднимая панику в голубином семействе. Птицы суматошно хлопали крыльями, осыпая Хавелаара перьями. Питер стиснул зубы и встал на четвереньки. Он должен найти предмет, который не могла, но все-таки оставила эта девка.

Она не расставалась с ним никогда. Именно на этот предмет настроен его индикатор. Проползав минут пятнадцать, он выругался и присел на корточки, опершись о стенку одной из клеток. Сизый голубь, расправив перья, грозно на него уставился, видимо, почувствовав в Хавелааре несерьезного соперника, каковыми являются все неудачники, неважно в какой семье они родились — голубиной или человеческой. Хавелаар шикнул на него, но тот и не подумал изменить позу.

— О Боже! — воскликнул Питер, провел рукой по волосам и поднял глаза вверх. И замер. На верхнем насесте висела тонкая серебряная цепочка с маленьким квадратным медальоном. Он медленно поднялся и сорвал ее. Сжал медальон в кулак, проклиная беспечность аналитиков отдела, которые составили неверную психологическую карту Жаклин Ферран. Не так уж и дорожила она этой штучкой. Он открыл медальон. С цветной фотографии Хавелаару лукаво подмигивал маленький мальчишка с непокорными кудрявыми вихрами, словно зная о конце его, Питера, карьеры. «Ты прав, малыш, на все сто прав, — сказал ему Хавелаар. — Мама у тебя умница. А я — последний болван».


— Они упустили ее, — скорее констатировал, чем возмутился Николсон.

Вендерс улыбнулся.

— Никуда она не денется, — сказал он спокойно — Погуляет и вернется. Она, видимо, просто не хочет, чтобы у их свидания были свидетели.

— Твое спокойствие меня поражает, Вендерс, — проговорил Николсон. — Ты же сам затеял все это. Сам убеждал меня, что эти встречи неспроста. Что лейтенант Ферран ведет какую-то двойную игру. Или ты теперь убежден в обратном?

— Напротив, я теперь более чем убежден в том, что девочке есть что скрывать, — ответил Вендерс, вытягивая ноги. — Но неужели ты думаешь, что ее можно «вести»? Она же наш кадр, нашими руками выпестованный. Странно было бы, если бы она позволила наблюдать за собой. Не правда ли? Мой метод наблюдения в этом смысле гораздо более эффективен. С ней надо играть в открытую.

— Да, наверное, — недовольно проговорил Николсон. — Тебе, конечно, виднее. Что-нибудь удалось выяснить о старике?

— Документы настоящие. Последнее время лечился в клинике замка Рутенберг в Швейцарии. Выписался. Стал бродить по свету. Как говорит, в поисках родственников. Но кто их поймет, этих сумасшедших.

— Он действительно сумасшедший?

— Был таковым. Диагноз подтвержден руководителем клиники мадам Брассер. Старческое слабоумие.

— Что-то он не похож на слабоумного, — проворчал Николсон.

— Совсем не похож, — согласился Вендерс. — Но эта клиника славится тем, что их пациентов и вправду вылечивают, а не загоняют симптомы внутрь.

— Ты веришь во все это?

— Во что?

— В это слабоумие, в то, что он тот, за кого себя выдает?

— Проверка подтвердила — все чисто. Никаких белых пятен. Если не считать белым пятном лечение в клинике. Своих людей у нас там нет, но мы имели возможность ознакомиться с документами. Он действительно там довольно долго лечился. Родственников у него нет, но мы показали его фотографии сотрудникам клиники и людям, хорошо знавшим его раньше. Они его опознали.

— Что же — тянем пустышку?

Вендерс жестко усмехнулся.

— Моя интуиция подсказывает, что нет.

— Только интуиция? Или есть более весомые основания?

Вендерс поколебался с минуту. Он знал, что два года назад Жаклин Ферран провела некоторое время в замке Рутенберг. Этот факт не был известен Николсону. Вендерс не сомневался, что Жаклин и старик были знакомы раньше. Но что-то сдерживало его от того, чтобы сообщать об этом полковнику. Он покачал головой.