— Вы хотите посмотреть, как я буду работать с ним? — с усмешкой спросила она. — Ваша служба интересуется моими методами?

— Увы, — сказал он, — у нас вряд ли найдутся специалисты, способные в полной мере оценить вашу работу. Говоря, что мы не хотим отпускать вас, я имел в виду… совсем другое.

— Что же, господин Вендерс?

— Я имел в виду ваши женские качества. Ваше обаяние…

— Признаться, мне давно не делали таких… комплиментов, — прервала его Элен.

— Вы, наверное, хотите сказать: таких неизысканных? — вздохнул Вендерс. — Да, я солдат и привык выражаться прямо. Прошу простить, если я вас обидел.

— Вы ничуть не обидели меня, — сказала Элен, и Вендерс не мог не заметить промелькнувшую в ее взгляде иронию, которую она, правда, тут же поспешила спрятать. — Но давайте все-таки вернемся к нашей проблеме… Если вы будете препятствовать вывозу Жана в Швейцарию, я, конечно, начну лечить его здесь.

Нас слишком многое связывало с ним… Вероятно, мадемуазель Ферран вам это доложила.

— Мадемуазель Ферран не всегда считает нужным докладывать, — хохотнул Вендерс. — Но, как я понимаю, с Дюбуа вас связывала не только совместная работа?

Элен некоторое время помолчала. Затем она поднялась.

— Мне пора, господин Вендерс. Завтра с утра я буду в вашей клинике. Но все же, я надеюсь, мы еще вернемся к разговору о Швейцарии.

— Непременно, — пообещал Вендерс, тоже поднимаясь. — Вы в отель?

— Да, уже поздно.

— Позвольте мне проводить вас? — спросил он, подавая ей длинное белое пальто.

— Благодарю вас, не стоит, — улыбнулась она.

Вспомнив иронию, которую вызвала его попытка сделать ей комплимент, он не посмел настаивать на своем предложении.

7

Жаклин набрала шифр, положила диски обратно в сейф и повернула рукоятку. В Бернском филиале Кредитного банка Швейцарии материалы Дюбуа были в полнейшей безопасности. Через два часа сыщица уже была в аэропорту Гааги, а еще через час — в Амстердаме, в лаборатории Феликса Серпиери в Открытом Европейском университете.

— Я ужасно рад видеть вас, — декламировал Серпиери, возбужденно ходя по большой комнате, обставленной самой современной техникой, предназначение которой непросто было угадать человеку, не причастному к тайнам психологической науки. — И ужасно рад, что вы приняли наше предложение. Я и надеяться не мог, что Эмиль сможет уговорить вас участвовать в нашем деле. Да и вообще замечательно, что ему пришло в голову вас пригласить! Я думал об этом и сам, но как-то… не решался. Не все профессора и преподаватели считают наши занятия серьезными.

— Наши науки смыкаются, — улыбаясь, говорила Жаклин. — Я пытаюсь следить за новейшими веяниями в вашей области, хотя и чувствую, что со времен учебы в колледже безнадежно отстала в смысле психологической образованности. Времени на все катастрофически не хватает. Так что мой интерес — это интерес профана, а не ученого. Хотя, кто знает, может, и я буду причастна к большому открытию?

Серпиери было приятно слышать ее слова. Жаклин немного боялась, что ее излишне восторженный тон может его насторожить. Но для итальянской природы восторженность — в порядке вещей, поэтому он принял все за чистую монету.

— Я весьма польщен, — проговорил он. — Я не обещаю большого открытия — мы занимаемся весьма заурядными вещами. Мы просто пытаемся помочь людям. По мере сил и умения.

— Ваша скромность делает вам честь, — сказала Жаклин. — Я сгораю от любопытства и нетерпения. Когда вы начнете обращать меня в вашу веру?

Серпиери обжег ее пронзительным взором черных сверкающих глаз.

— Почему бы не начать прямо сейчас?

— Я готова, — улыбнулась она, преодолевая в себе желание отвести взгляд.

— Я тоже, — проговорил он. — Прошу, — и он указал ей место за одним из компьютеров.

Жаклин устроилась во вращающемся кресле и посмотрела на Серпиери с выжидающей улыбкой.

— У вас все-таки усталый вид, — проговорил он, разглядывая ее. — Я попрошу, чтобы принесли кофе. Или перенесем начало на завтра?

— Нет-нет, — возразила Жаклин. — Я же ночью не усну. Эмиль меня так заинтриговал!

— Тогда сначала неплохо бы выяснить, чем может вам помочь наша скромная наука. Иными словами, есть ли у вас какие-либо психологические проблемы. Вообще говоря, они есть у каждого, но не каждый о них догадывается.

— Может, это и лучше — не догадываться? — с сомнением произнесла Жаклин. — Одно дело — знать, что боишься темноты, и бороться с этой боязнью, и совсем другое — узнать о том, что ты ее боишься, и ужаснуться собственному страху.

— Знать о своих проблемах необходимо. Скрытая проблема представляет собой даже большую опасность, чем проблема явная. Вот вы чувствуете, допустим, какой-то дискомфорт, поднимаясь в лифте, а не понимаете, отчего это. У вас портится настроение, все начинает валиться из рук — и только потому, что вы проехали в лифте. Но если вы знаете, что страдаете лифтобоязнью, то ваша проблема наполовину решена. Ведь вы знаете, что настроение у вас испорчено из-за лифта, а не из-за чего-то неведомого, мистического, непонятного. Да, я боюсь ездить в лифте, говорите вы себе, и поскольку не вся ваша жизнь проходит в лифте, настроение возвращается в норму. В конце концов, можно всегда выбирать себе жилье на первом этаже.

— Но пока я знаю, что лифты существуют, у меня все равно будет портиться настроение даже при упоминании о них, — задумчиво-огорченно проговорила Жаклин.

— Умница! — воскликнул Серпиери. — Поэтому нужно не избегать своего страха, а взращивать его до неимоверных пределов, чтобы потом — уничтожить! Ведь человек — самое сильное животное из всех существующих. Он может уничтожить все, что угодно, а уж собственный страх и подавно. Не лифт нужно исключить из жизни, а боязнь. Собственную боязнь.

— Значит, я взращиваю лифты, они окружают меня со всех сторон… А если я не справлюсь?

— Справитесь. Любой человек может справиться Главное — знать как. Мы этим, собственно, и занимаемся. Поиском способов драки со своими монстрами.

— Нашли? — непринужденно поинтересовалась Жаклин.

Серпиери вздохнул:

— Кое-что нашли. Но область поиска пока еще остается обширной. Иначе человечество давно было бы счастливо. Но это, как вы понимаете, шутка.

8

Мадам Брассер распорядилась обставить самую большую палату клиники Центра так, чтобы она напоминала Жану его жилье в замке Рутенберг. Конечно, все воспроизвести не удалось. Но то, что Элен сочла возможным, было выполнено. Последним штрихом стала скрытая подсветка помещения, создававшая ощущение яркого солнечного дня, ибо амстердамская осень отнюдь не баловала жителей города. Когда все распоряжения Элен были выполнены, Дюбуа перевезли.

Два молодых ассистента, которых Элен вызвала из своей клиники, с утра до ночи возились с Жаном, работая над восстановлением двигательных функций.

Сама Элен приступать к работе не торопилась. Она видела, что болезнь начала медленно отступать, но слишком интенсивное вмешательство могло принести больше вреда, чем пользы. Дюбуа заново учился ходить и двигать руками, но требовать от него более сложных и осмысленных действий было еще рано. Она наблюдала за работой своих молодых коллег и задавалась вопросом, что ощущает она сама, видя в таком состоянии человека, с которым прожила не один год. Продолжала ли она любить его сейчас? Она не могла ответить на этот вопрос. Со стыдом восстанавливая в памяти свою первую встречу с Жаклин y eгo постели, она призналась себе, что в тот момент испытала ревность. Значит, любовь к нему не покинула ее? Или это было хоть и низкое, но вполне понятное желание полного обладания близким человеком?

Элен Брассер была умной женщиной, нелегкий опыт прошлой жизни одарил ее мудростью, но это не означало, что она утратила способность чувствовать. Она всегда отдавала себе отчет в своих чувствах, но отнюдь не собиралась убивать их в себе. И сейчас перед ней стояла серьезная проблема: хочет ли она быть с этим человеком и дальше? Может, та вспышка ярости при виде Жаклин была вызвана лишь памятью о прошлом. Могла ли она любить Дюбуа сейчас, любит ли? Элен не могла понять этого. И потому мучилась.

Впрочем, ответ на подобные вопросы не мог влиять на лечение Жана. В мадам Брассер одновременно жили женщина и врач, и никогда одна ипостась не влияла на другую. Это, кажется, и называется профессионализмом.

— Вы свободны до завтра, — обратилась она к своим ассистентам. — Сейчас я займусь им сама.

Юноша и девушка помогли Дюбуа добраться до его дивана и, не услышав от Элен дополнительных распоряжений, молча удалились.

Дюбуа сидел, наклонив голову и сложив руки на коленях. Элен медленно подошла к нему и села рядом.

— Жан, — позвала она, — ты меня слышишь?

Он медленно поднял голову, но направленный на нее взгляд был по-прежнему бессмысленным.

— Ты узнаешь меня, Жан?

Он кивнул и отвел взгляд.

— Отлично, — проговорила она. — Поговорим? На лице его отразилось некое подобие улыбки.

— Поговорим… — повторила Элен.

Дюбуа снова на нее посмотрел. Она улыбнулась, и он опять улыбнулся в ответ.

— Как ты себя чувствуешь?

Из груди Дюбуа вырвался какой-то стон, но она поняла.

— Отлично, — опять сказала она. — Назови мое имя.

Дюбуа посмотрел на нее озадаченно и повалился на подушки.

— Для начала совсем неплохо, — проговорила она и поднялась. Скорее она сказала это себе, чем ему. — Ты хочешь еще что-нибудь сказать мне?

— Небо, — прошептал он.

— Что? — не поняла Элен.

Он неуверенным движением поднял руку и показал на потолок.