— Не думаю, — усмехнулся он, — что тебя смущает отсутствие рекомендации службы персонала в лице этого… кабана дер Хаальса.

Полковник Николсон утвердительно кивнул головой.

— Видишь ли, женщины в нашей организации, — продолжал Вендерс, — всегда головная боль. Но ты можешь предложить способ, как обойтись без них?

— Елизаветинский театр обходился, — произнес Николсон густым басом.

Вендерс захохотал.

— «Весь мир театр, и люди в нем — актеры»? Джеймс, наши «зрители» не ограничиваются, увы, лицезрением так тщательно поставленных нами спектаклей. Им иногда актера не только увидеть, но и пощупать хочется. И если у них нормальная сексуальная ориентация, то от твоего рецепта у них, да и у нас с тобой, смогут возникнуть проблемы.

— Что-то я не припомню операции, когда Жаклин Ферран… щупали, — полковнику с трудом удалось повторить слово Вендерса. Обычно он придерживался пуританских правил словоупотребления в разговоре. — Во всех случаях ее вполне мог бы заменить мужчина.

— Ты как будто говоришь о какой-то абстрактной женщине, а не о Жаклин Ферран, — сердито произнес Вендерс. — Если ты ее можешь заменить, я буду очень рад. У меня она без работы не останется. Я бы отдал половину своего корпуса спецназначения за то, чтобы ее заполучить. Не хочешь поменяться? Я не шучу.

— Погожу пока, — смиренно ответил Николсон.

— Ага. Тогда что тебя гложет?

— Женская природа. После таких передряг человек не может остаться прежним. Тем более женщина.

— Спрошу иначе, — терпеливо сказал консультант. — Чего ты боишься? Предательства? Трусости? Физического несовершенства?

— Непредсказуемых поступков, — сразу же ответил полковник.

Вендерс улыбнулся:

— По-моему, лейтенант Ферран именно этим всегда выгодно отличалась от всех твоих сотрудников.

— Вот именно! — горячо воскликнул Николсон. — Но тогда с ней было все в порядке. Разум отдельно, чувства отдельно. Никакого смешения. Вся ее непредсказуемость была основана на четком расчете. А сейчас я не уверен, что ничего не изменилось. Она стала матерью, она потеряла отца своего ребенка, в Лионе ей пришлось пережить много неприятных событий. По инерции она так же непредсказуема в поведении, но где гарантия, что теперь ею будет двигать разум, а не эмоция?

— С чего вдруг? — Вендерс пожал плечами и, поднявшись, потянулся к бутылке бренди и рюмкам стоявшим на низеньком столике у стены. — Тебе налить? — И, не дожидаясь ответа, наполнил обе рюмки. — С чего вдруг? Тебя послушать, так все потрясения, которые мы испытываем на протяжении своей жизни, должны радикально перестраивать психику и все способности человека. Безутешно оплакивающий свою умершую жену математик в силу своих сильнейших переживаний перестает различать числа, не может сложить два и два, но при этом начинает писать стихи с ярко выраженной эмоциональной окраской. Танцор утрачивает координацию движений, писателя настигает дисграфия. Чушь. Холодный расчет, присущий Жаклин Ферран, никуда не денется, увидь она хоть самого черта во плоти.

— Хотелось бы верить… — пробормотал полковник, слегка пригубив рюмку.

— Скажи, какого дьявола ты ей подсунул этих головорезов из… Как это сейчас у русских называется? — спросил вдруг Вендерс. — Не проще ли было устроить автомобильную катастрофу, если уж ты так хотел от нее избавиться?

— Я не хотел избавиться. Я ее подстраховывал, — пробормотал Николсон.

— Как? — воскликнул Вендерс. — Неужели ты не понимаешь, будь девчонка чуть менее… способной, посылать бы нам сейчас соболезнования комиссару Феррану!

На что ты рассчитывал? На снайперов? Да они бы и не заметили того единственного удара, который окончательно поставил бы точку в нашей с тобой дискуссии! Но какова Жаклин! — воскликнул он. — За девять минут вырубить отборных бойцов русского разведывательного управления! Пусть и приговоренных там, у себя, к смертной казни. После этого хочется жить, дружите Николсон! И не так уж дрожать перед этой хваленой «русской угрозой». А?

Николсон расправил плечи.

— Вообще-то я в девочке и не сомневался, — сказал он.

— Тогда я тебя не понимаю. Чего же тебе еще надо?

— Ты посмотрел весь бой, — проговорил Николсон. — Ты видел ее глаза. Они мне не понравились.

— Боже мой! — воскликнул Вендерс. — Тебе теперь в спарринге и выражение лица подавай! Какое, интеллигентное что ли? Ну так предупредил бы девчонку. Она бы тебе еще и песенку спела.

— Не в этом дело, — сказал непреклонно Николсон. — Она ужасно злилась. Она просто готова была их растерзать. Ненужные эмоции. И ей несвойственные. Она могла бы справиться за три минуты, а не за девять. В крайнем случае, за четыре… А она… переживала. В серьезном деле эти переживания могут стоить жизни.

— Ага, — бросил Вендерс. — А это были так, игрушки.

— Да, — убежденно сказал Николсон, — по сравнению с тем, с чем приходится сталкиваться в нашей работе, это были игрушки. И не иронизируй, пожалуйста. Я знал, на что шел. Я не убийца. Не было никаких снайперов. Я был уверен, что она справится. За четыре минуты. А она справилась за девять. И это меня беспокоит.

Вендерс вздохнул:

— Ты неисправим. Никакими словами тебя не убедишь. Что-то, видимо, крепко засело в твоей башке. Ладно. Проверь ее. На чем-нибудь простеньком. Параллельно понаблюдай. Можешь и меня пригласить. Можно сколько угодно спорить, возьмет ли верхнее «до» певица, но пока она не откроет рот, все предположения бессмысленны. Хотя для меня и репетиции достаточно, чтобы дать твоей Жаклин гран-при.

— Что «простенькое» ты имеешь в виду? — усмехнулся полковник. — Предложить ей роль курьера на Ближнем Востоке? Или послать в наружное наблюдение за юным наркоманом младшего школьного возраста? Ты сам говоришь, что разум никуда не девается. Как я ей в глаза посмотрю?

— Ну, она же объявила ван дер Хаальсу, что готова начать с нуля.

— Она выпускала иголки. От обиды. Ты же просматривал запись. Разве не увидел?

— Да все я увидел. Девка у тебя классная. То, что не хочешь ее в пекло бросать, — понимаю. Я и сам бы ее поберег… Для более жаркого пекла. Ладно, есть одна идейка. Кажется, придумал для нее кое-что подходящее. Не особенно опасное, но и не особенно понятное. То есть обычный мозг здесь не годится. И обычные реакции, кажется, тоже. Мой отдел пять месяцев крутится, и дело может обернуться большим скандалом по всему Амстердаму, а то и по всей Европе.

— Ты знаешь правила, — сказал полковник. — Мои ребята не работают в городе.

— Так ты ее уже принял обратно в штат или еще нет?

Полковник рассмеялся приятным густым басом:

— Поймал. Как всегда, поймал. Ладно, рискнем. Рассказывай, что задело.

3

Жаклин вышла из здания Центра, которое ничем особенно не отличалось от прочих на этой улице, захлопнула за собой дверь без всяких надписей и табличек и вдохнула прохладный вечерний воздух полной грудью. Ее «рабочий день» был закончен. Она вспомнила, как семь лет назад переступила порог этого заведения и окунулась в жизнь «кандидата» — с нескончаемым обучением, испытаниями, проверками и тренингами и при этом почти полным отсутствием отдыха.

Тогда они — совсем молодые юноши и девушки — в конце дня буквально валились с ног от усталости, но их вдохновляло и поддерживало страстное желание перейти в разряд «сотрудников» и надежда, что это рано или поздно случится. Но многие не выдерживали жесткого ритма подготовки и постепенно отсеивались. Жаклин повезло — ее зачислили в Центр и через полтора года присвоили звание лейтенанта полиции. Некоторым ее коллегам для достижения этой цели понадобилось три или четыре года. Центр тщательно и скрупулезно готовил свои кадры, не жалея ни средств, ни времени на их подготовку. Тогда Жаклин думала, что о тех мучительных, но окрашенных страстной надеждой временах она будет вспоминать, как о страшном сне, хоть и с благодарностью. С благодарностью — потому что реальная работа сотрудника Международного центра по борьбе с наркобизнесом очень быстро показала, что изматывающие тренинги были вовсе не напрасными. Как о страшном сне — потому что, если говорить откровенно, нормальный человек этого выдержать не может. И вот спустя семь лет страшный сон вновь настиг ее. После двухлетнего перерыва ее зачислили в штат «кандидатов», оставив, правда, звание и соответствующий ему оклад… Но ей снова пришлось проходить через все этапы, которые проходят новички.

У нее не было претензий к руководству Центра, она не обижалась на своих коллег, которые со смущенной улыбкой и неоправданным сочувствием встречали ее в коридорах, не страдала оттого, что оказалась среди молодых мальчиков и девочек, у которых все было еще впереди. В сущности, она не могла бы четко сформулировать, что ощущает, вернувшись в родные стены. Она даже не была уверена, что хочет вернуться к той работе, которой занималась. Все происходящее с ней казалось ей игрой. Пусть серьезной, опасной, способной изменить судьбу или вовсе отнять жизнь, но — игрой. Жаклин ничего не могла поделать с этим ощущением. Она перестала воспринимать все, происходящее с ней, всерьез. По большому счету, ей было все равно. Она двигалась по инерции, соблюдала все правила, шаг за шагом безупречно проходила испытания… Но все это казалось ей внешним, искусственным, ненастоящим. Истинные чувства, эмоции, страдания, радости были погребены глубоко в ее душе, которую она не собиралась открывать никому, и себе — в первую очередь.

Видимо, это и почувствовал полковник Николсон — генеральный директор Центра, когда высказывал сомнения своему советнику Вендерсу. Николсон был очень умен и обладал недюжинной интуицией. Он ясно видел, что молодую женщину — одного из самых способных сотрудников конторы — гнетет нечто такое, что всерьез может помешать их делу.