К черту все правила! Если она не захочет бросить работу, он будет повсюду следовать за ней. Будет искать с нею встреч, добьется, чтобы она не отталкивала его. Ведь он нужен ей! У Дюбуа закружилась голова, и он покачнулся. Вот именно. Он чувствует, что нужен ей, что бы она при этом ни говорила.

Все разговоры — от рассудка, но у сердца другие законы. Их любовь уже достаточно подвергалась испытаниям. Невозможно бесконечно пребывать в муке и страданиях. В их отношениях должна наступить другая, счастливая полоса! «Дай мне сил, Господи! — пробормотал Дюбуа. — Дай мне только сил. А счастье я сотворю для нас двоих сам».

Комиссар Ферран открыл мадам Брассер дверь и засуетился, подхватывая ее плащ и приглашая в комнату. Жаклин полулежала в кресле, склонив голову набок. Элен поразила почти прозрачная бледность ее лица.

— Она все время молчит. И совсем не может есть, — прошептал Ферран. — Их хваленые специалисты не могут помочь ей! Она так надеялась, что ее отпустят из Центра…

— Оставьте нас ненадолго, комиссар, — сказала Элен.

«Господи, зачем они берут на свою зверскую службу таких вот нежных девушек?» — подумала она, подошла к креслу, взяла Жаклин за руку и спросила:

— Вы меня слышите? — Жаклин никак не отреагировала на ее слова. — Послушайте все-таки, — сказала мадам Брассер. — Ваш полковник отпускает вас на несколько дней в Рутенберг. Он даже предоставил вам для этой поездки свой самолет. И ваш возлюбленный мечтает отправиться туда вместе с вами. Вы слышите меня, мадемуазель Ферран? Вам нужно взять себя в руки, чтобы не выглядеть перед ним… вяленой воблой.

Веки Жаклин дрогнули.

— Не нужно… — прошептала она. — Я не хочу…

— Это бывает, Жаклин, — сказала Элен, доставая из своей сумочки какие-то ампулы и упаковку шприцев. — Такое довольно часто случается с победителями. Вы черпаете силы в борьбе. Вас удерживают препятствия, а когда они рушатся, падаете с ног. Выбрали бы вы себе что-нибудь другое, ей-Богу! Элен с трудом нашла вену на неподвижной руке своей беспомощной соперницы и аккуратно ввел а иглу.

Комиссар с выражением тоскливого беспокойства на лице ожидал ее в соседней комнате. В ответ на его немой вопрос Элен пожала плечами:

— Обычное нервное переутомление. Не нужно бы ей этим всем заниматься. А вам, — она недовольно взглянула на него, — не мешало бы чего-нибудь выпить, комиссар.

— Но она в таком состоянии просто не сможет никуда ехать!

— Сможет, — мягко сказала Элен. — Но проспит до самого отъезда.

33

Самолет вышел из зоны дождевых облаков, и шестиместный салон осветился пронзительным солнечным светом. Жан Дюбуа улыбнулся, и в ответ на его улыбку громко засмеялся сидящий напротив него Жан-Поль. Жаклин медленно открыла глаза, с трудом соображая, где она находится. Всю дорогу в аэропорт она проспала на плече комиссара Феррана и, оказавшись в этом самолете, который Николсон скорее из соображений безопасности, чем просто по великодушию предоставил им, тут же уснула опять, едва коснувшись спинки кресла. Но солнце и смех малыша разбудили ее. Дюбуа — прежний Дюбуа, с прежним лицом — повернул к ней голову. Жаклин не была уверена, что все это не продолжение сна.

— Привет, — сказал он шепотом и приложил палец к губам, кивнув на двух других спящих пассажиров. В кресле напротив них похрапывал комиссар Ферран, склонив голову на плечо Элен Брассер. Спящее лицо Элен было прекрасным и безмятежным.

Жаклин взглянула на часы.

— Скоро Берн, — пробормотала она. — Через полчаса будем в Интерлакене. — Ей было страшно начинать разговор с Жаном. — Ты не спал? — после паузы спросила она, чтобы хоть что-нибудь спросить.

— Я никогда не сплю в самолетах, — ответил он. — Похоже, малыш тоже. Мы вместе прекрасно провели время. Зато ты спала, как ребенок.

— Они, видимо, тоже, — усмехнулась она, кивая на спящих.

— Неплохо смотрятся, — тоже усмехнулся Дюбуа и, осторожно подняв руку, положил ее на руку Жаклин.

Она затаила дыхание, а Жан-Поль с удивлением уставился на них.

— Дождь кончился, — сказал Жан.

Жаклин покачала головой.

— Это мы от него убежали.

— Я думал об этом все время.

— О чем?

— Что когда-нибудь увезу тебя из города, в котором все время идут дожди.

Она сдержала тяжелый вздох:

— Ты знаешь, я решила: если ты меня не вспомнишь, я убью тебя.

Он изумленно посмотрел на нее:

— И ты смогла бы?

Она помолчала, а потом с трудом выговорила, так и не ответив на его вопрос:

— Я плохо разбираюсь в психиатрии, Жан… Ты вспомнил меня, но… чувство… — Она опять замолчала, не в силах задать вопрос, ответ на который был сейчас для нее важнее всего. Она не знала, как спросить, вернулась ли к нему вместе с памятью и любовь к ней.

Но Жан Дюбуа даже в своем нынешнем состоянии отлично разбирался в психиатрии и поэтому понял, что происходит сейчас в ее душе.

— Жаклин, — сказал он, — я еще не все вспомнил. И не помню, говорил ли тебе, что я люблю тебя. И если не говорил, то говорю сейчас. Я люблю тебя.

Она прикусила губу и попыталась усмехнуться.

— А как же Элен?

— Элен — мой друг, девочка.

— Но она любит тебя, я знаю!

— Не нужно ревновать к прошлому, — сказал Дюбуа. — Я был с Элен, когда тебя еще не было в моей жизни… А теперь все так просто — мы с тобой не можем жить друг без друга. И должны быть вместе. Что еще нужно человеку, чтобы быть счастливым?

— Чтобы никто не мешал этому счастью, — резко проговорила Жаклин и закрыла глаза.

Жан-Поль выбрался из своего кресла и залез Жану на колени. Дюбуа прижал к себе сына и отвернулся к иллюминатору.

Эпилог

И снова все повторялось, как тогда: альпийское солнце, освещающее суровую и аристократичную в этой суровости горную страну, бездонное небо, какое бывает только в швейцарском мае, и тот неуловимый, но явственно ощущаемый повсюду тонкий запах недалеких снежных вершин. И от этого запаха на душе становилось легко, мысли приобретали почти нереальную кристальную ясность, а руки невольно тянулись к рукам того, кто еще так недавно казался потерянным навсегда.

Даже теплые, розоватого оттенка стены замка, прежде казавшиеся Жаклин несколько бутафорскими, теперь излучали по-настоящему живое тепло, и, проходя бесчисленными переходами, ведущими от одной бойницы к другой, она, словно случайно, суеверно старалась коснуться их. Пусть ее счастье, доставшееся так трудно и больно, останется таким же неизменным и незыблемым, как эти древние стены. Она даже не смотрела налицо шагавшего рядом Жана, ибо чувствовала в нем сейчас то же радостное восприятие мира, которое неожиданно пришло и к ней.

Пройдя мимо бассейна, в голубоватой воде которого плескалась какая-то не отпускавшая друг друга даже в воде парочка, они на мгновение оказались под сводчатой аркой, декорированной зеленым бархатом мха, и тела их коснулись друг друга.

— Это сон? — еле слышно пробормотала Жаклин, и средневековая акустика отозвалась вечным и гулким «он».

— Это мы, — твердо ответил Жан, даже не пытаясь обнять ее и наслаждаясь тем легким прикосновением, которое подарил им этот узкий полутемный проход. После всего, что им пришлось пережить, Дюбуа отчетливо понимал, что даже простое прикосновение к любимому телу уже есть великое счастье и поэтому грешно торопить события, сразу желая большего. — Это мы, — повторил он еще раз, чувствуя на губах странный вкус этого незнакомого ему доселе слова. — И как бы то ни было, мы будем теперь всегда… — И невесело добавил: — По крайней мере, в малыше.

Упоминание о Жан-Поле сразу спустило Жаклин с ярких альпийских небес, столь близких самому раю, на шуршащий под ногами гравий.

— Но ты же понимаешь, что я не могу… Ничего не могу… — Они вышли из-под арки, и слепящий солнечный свет упал на лицо Жаклин, заставив ее болезненно прищуриться. — Я не могу ни взять его с собой, ни даже позволить ему называть себя мамой.

— И жгучее желание немедленно увидеть сына вдруг охватило ее; она почувствовала свою ужасную вину за то, что по приезде в Рутенберг почти не виделась с мальчиком, полностью отдавшись ощущению близости Жана. — Пойдем же, пойдем к нему прямо сейчас? — И, схватив прохладную ладонь Дюбуа, она потащила его по бесконечным переходам. И снова в этом сумасшедшем беге — по гранитным ступеням, по одуряюще благоухавшим весенним оранжереям, по искусственным подъемным мостикам и крытым внутренним дворикам — ей казалось, что этот бег происходит в каком-то непрекращающемся ни на секунду счастливом сне, но пробуждение будет ужасным. Впереди уже светлело пространство спортивной площадки с теннисным кортом.

— Подожди. — Прохладная рука легла на ее лоб, покрывшийся испариной, несмотря на обычную здесь температуру в восемнадцать с половиной градусов по Цельсию[7].

— Ты вся дрожишь. Нельзя появляться перед ребенком в таком состоянии. Как бы то ни было, ты его мать. И ты… ты должна учиться ею быть, несмотря ни на что. А это трудная учеба… И бесконечная. — Жаклин на секунду прижалась лбом к крепкому плечу Жана под черной хлопчатобумажной футболкой. — Ну вот, умница, а теперь пойдем.

На чуть уменьшенном по сравнению с традиционным корте царила мадам Брассер, чьи подачи и выходы к сетке обнаруживали не только подлинную страсть к игре, но и великолепные способности в ней. Гладкие тугие икры Элен блестели, а ее светлые волосы вспыхивали на солнце, открывая азартное, но одновременно сосредоточенное лицо. Комиссар Ферран явно играл здесь не главную роль, но, похоже, эта роль ему очень нравилась.

Все это Жаклин как бы мимоходом заметила своим натренированным взглядом, еле сдерживая себя, чтоб не побежать к судейской вышке, сидя на которой, Жан-Поль повизгивал от удовольствия при каждом ударе ракеткой по мячу.