Мы слушали ее, затаив дыхание, и сердца наши пульсировали в горле, то отчаянно тикая, то обмирая и трепеща.

Довольная произведенным эффектом, отличница продолжала:

— Но лишь та, в чьей душе нет страха, способна в этот час переломить собственную судьбу. И вызвать из бездны не того, на кого обрек ее рок для испытания и искупления, а Единственного, с кем жаждет слиться ее душа. Для этого гадающая должна взять острый нож и в двенадцать — в преддверии первого удара часов — одним глубоким порезом перечеркнуть поперек все линии жизни, судьбы и любви на своих руках. Кровь прольется на стол, где стоят зеркала, и зеркальный коридор устелет красный ковер. А когда алая дорожка достигнет последнего, двенадцатого, предела, гадающая вытянет окровавленные руки и позовет: «Плоть от плоти моей, кровь от крови моей, приди есть мою плоть, пить мою кровь, ибо ты — это я!» И единственно истинный суженый, будь он даже мертв или не рожден, выйдет и устремится к ней с протянутыми руками, и их дороги уже никогда не разминутся на жизненном пути. Но прежде чем руки суженого и суженой сомкнутся, девушка должна отдернуть их с криком: «Чур сего места!» Ибо, взяв ее за руку, он может в тот же миг увести ее с собой навсегда…

Некоторое время мы молчали. Темный сгусток вибрирующего страха заполнил всю комнату. От его прикосновения по коже бежали колючие ледяные мурашки, а живот ныл от ужаса и восторга.

— А может, — слабо выговорила Лариска, — лучше выбежим после двенадцати на улицу и спросим имя у первого встречного? Я вспомнила: кто тебе первый встретится, так твоего суженого звать будут.

И тут Лолита запрокинула голову и раскатисто засмеялась. Ее черные, как волчьи ягоды, глаза были злыми и насмешливыми — в них плескалась недобрая, непонятная нам победа.

— Ладно, — кинула она. — Идем одеваться. Скоро двенадцать. Давай договоримся: мой прохожий — первый, Валькин — второй, твой, — она пренебрежительно ткнула пальцем в Лару, — третий.

Первого прохожего звали Димой. Второго — Валерий. Третьего — Анатолий…

А вскоре наша дружба, которую мы соображали, словно алкоголики, на троих, распалась без следа. После восьмого класса пухлая хохотушка Лара ушла от нас в строительное ПТУ и пошла по рукам, любясь направо и налево и потребляя сперму с водкой примерно в равной пропорции, по принципу — выпивка и закусь. Ее след потерялся. Лишь полгода назад она позвонила мне и, с нелепым смешком, сообщила, что недавно ее изнасиловали сразу трое. Ее голос звучал как-то болезненно гордо.

Лолита уехала с родителями в Америку. По слухам, ее отец — ученый-историк, вступил там в Церковь Сатаны, основанную легендарным Ловеем. В единственном присланном мне письме Лола сообщала, что вышла замуж и ждет ребенка. Мужа ее звали Дима.

Я осталась одна.

И снег десяти Крещений вымел из моей памяти зыбкую и неверную девчоночью дружбу.

* * *

— Ты останешься сегодня?

— Нет, не могу. У меня дела…

Валера сжал зубы и сделал сурово-неприступное лицо. Он всегда сжимал зубы так, словно смыкал забрало. Это был классический прием самообороны против моих униженных просьб. Наверное, в этот миг в глубине души он мнил себя рыцарем.

Глядя на свое безрадостное отражение в черном окне кухни, я молча мусолила в пальцах фильтр сигареты. Губы у меня были как у обиженной лягушки. Когда я расстраивалась, сразу же становилась жутко некрасивой. И знала это. И от этого расстраивалась еще больше.

— Хороший получился праздник… — бесцветно сказала я только для того, чтобы показать — предыдущая тема разговора снята с повестки дня.

— Тоже мне праздник — Крещение! Ты что, верующая? Не понимаю, почему тебе так нравится устраивать у себя дома попойки.

— Потому что, когда в этом бедламе смешиваются кони и люди, мне легче делать вид, будто я не замечаю, как ты трахаешь моих подруг!

— Опять?!

— Двадцать пять. Света мне все рассказала: вы вчера были вместе в кино…

Целый вечер эта информация мучила меня словно несварение желудка. Да и как, скажите на милость, я могла ее переварить?

«Мы вчера ходили с Валериком в кино… Ты разве не знала?»

— В кино! — вспыхнул он. — В кино, а не в койке! Мы случайно встретились… Я что, не имею права?

— Не имеешь.

— Я тебе не муж!

— Объелся груш.

— Что за детские приколы?! Чего ты от меня хочешь? — С некоторой натяжкой этот вопрос можно было счесть попыткой решить конфликт.

— Хорошо, — незамедлительно воспользовалась я поблажкой. — Обещай мне, что больше никогда не будешь разговаривать со Светой. Обещаешь?

— Что? — возмущенно взревел он. — Я уже и поговорить с ней не имею права? Да тебя зашкалило! Твоя неуместная ревность…

— Моя ревность вполне уместна. И не воображай, будто я переживаю из-за твоих измен. Проблема в том, что я люблю тебя больше, чем себя, и ревную себя к тебе. Вот!

Я горделиво задрала курносый нос.

— Что за ерунда! — Валера окончательно вышел из себя. — Ты можешь говорить как нормальный человек?

— Пожалуйста, еб твою мать!

— Все. Я у-хо-жу, — отчеканил он по слогам. — Я не собираюсь тратить время на бессмысленные препирательства.

— Боже, какая ценная потеря! — Мою душу выворачивало наизнанку от обиды, рвало сгустками боли и злости. — Ты потратил на меня свое время? Не переживай, я тебе его верну! Неделю, месяц, всю жизнь без меня!!!

— Я ухожу.

— Вали!

Следующая мизансцена была разыграна точно по Чехову: «И она ушла! В другую комнату». Валерка хлопнул дверью и отправился к гостям. Конечно, если бы я по-прежнему упрашивала его остаться, он мог бы со спокойной душой вернуться домой. Но теперь, когда я встала в позу и выставляю его сама, выдворить его отсюда был способен только отряд милиции. И не нужно родиться Кассандрой, чтоб предсказать: наплевав на «дела», он повиснет на Светке или Анжеле и начнет тискать их у меня на глазах. А если совсем охамеет, может даже поинтересоваться с невинным видом: «Ты не против, если мы у тебя переночуем?»

Я зашла в гостиную и невесело усмехнулась про себя: «Тоже мне попойка!» Несколько человек со скучающими фригидными лицами вяло попивали вино. Ну, заяц, погоди!

Замерев в раме дверного проема в виде плаката «Родина-мать зовет!», я призвала с тщательно деланным энтузиазмом:

— Ребята, канун Крещения! Давайте устроим гадания!

Пять пар глаз вопросительно уставились на меня:

— Как?

— На ком?

— Кто с кем?

— Не пошлите, — отмахнулась я. — Предлагаю гадать на зеркале. Я точно знаю как. Мне когда-то рассказала одна подруга-сатанистка. Вернее, папаня у нее был сатанист, а она у него в книге прочитала… Но, ребята, это очень страшно.

— Ну-ну, расскажи!

Скисшие лица оживились в преддверии «остренького».

— Не-е-е… Если страшно, я боюсь… — с наслаждением пропищала Светка, на коленях которой уже хозяйничала Валеркина рука. Оба они полулежали на диване Ее дурная голова покоилась на его плече. И шестая пара — угольно черных глаз моего любимого — смотрела на меня холодно и насмешливо.

— Вы что, не знаете нашу Вальку? — презрительно кинул он. — Ей лишь бы в зеркало посмотреться, а повод не важен.

Выпад попал в «десятку». Гости дружно заржали. Моя зеркальная болезнь была притчей во языцех и постоянным поводом для насмешек. Все знали: если напротив меня случайно окажется зеркало или хотя бы шкаф с зеркальной полировкой — пиши пропало. Разговор-то я продолжала, на вопросы отвечала, но своих vis-a-vis[7] уже не замечала в упор. Совершенно не отдавая себе в том отчета, я приклеивалась взглядом к собственному отражению и, с неослабевающим интересом, следила за артикуляцией своих губ, корчила сама себе рожи и принимала различные позы. В результате чего собеседники начинали нервничать, злиться и сомневаться в моем здравом уме. И все без исключения рано или поздно раздраженно обрывали беседу, требуя, чтобы я немедленно пересела в другое место, или кидались завешивать проклятое стекло первой подвернувшейся под руку тряпкой. Среди моих знакомых даже бытовала поговорка: «Завешивать зеркала нужно в двух случаях: когда в доме покойник и когда в гости приходит Валя».

Валерка в подобных случаях неистовствовал больше всех. Будучи стопроцентным нарциссом, чувствовавшим себя гармонично, только если все внимание присутствующих сосредоточено на нем, он каждый раз орал: «Ты больная!», срывал с книжной полки психологический словарь и, тыкая в него пальцем, заявлял, что моя болезнь так и называется «Симптом Зеркала», или «Симптом Абели»… «Не можешь вести себя, как нормальный человек, иди и лечись!» — лютовал он.

— Если Валька так зациклена на зеркале — это означает, что у нее есть с ним какая-то потусторонняя связь, — с апломбом возразила Таня, неприязненно взирая на выдающийся профиль моего ненаглядного. — Все! Начинаем немедленно. Настоящее гадание — это жутко интересно. Я сто раз читала, как ворожат на суженого, а ни разу не видела. Страшно хочется посмотреть!

Победа осталась за ней. Всем остальным тоже куда больше хотелось поглазеть на что-то новенькое, чем острить на давно избитую зеркальную тему.

— Танечка… — Валера погладил ее по плечу.

Но на Таню его чары не действовали — она больно ударила Валерку по ладони с той злостью и брезгливостью, с какой прихлопывают насмерть спланировавшего на твое плечо комара.

— Отстань… И вообще, кому неинтересно, пусть валит зажиматься на кухню.

Еще один меткий выстрел — аккурат в ахиллесову Валеркину пятку. Что-что, а выпадать из центра общих интересов он точно не собирался.

— Ну уж нет, — перевел стрелки любимый. — Мне тоже занимательно поглядеть, какого такого ряженого-суженого Валя себе наворожит.